Иван Дроздов - Подземный меридиан

• Название: Подземный меридиан
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Московский рабочий»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

Роман «Подземный меридиан» уже публиковался ранее под названием «Покоренный «Атаман». Для настоящего издания автор значительно переработал его, дополнил новым материалом и дал своему произведению новое название. Роман И. Дроздова является результатом кропотливого изучения жизни горняков на Урале и в Донбассе, где автор часто бывал, работая корреспондентом газеты «Известия». В нем рассказывается о героическом труде шахтеров, о той напряженной борьбе за технический прогресс в горных работах, которая развернулась в наши дни, проводится мысль об извечной мечте добытчиков хлеба индустрии — о безлюдной выемке угля. Герои произведения действуют не только в шахтах, научно-исследовательских институтах — они активно участвуют во многих общественных процессах, которыми отмечено наше время. В романе большое место отведено и духовной жизни рабочих, ученых, деятелей культуры.

М. «Московский рабочий». 1972 г.

---

Никто теперь не помнит академика без Соловьева. Кажется, они родились вместе и вместе идут по всем ступеням служебной карьеры Терпиморева. Все видят, как любит академик своего помощника, а уж что до Соловьева — тут и говорить нечего. Соловьев боготворит шефа, души в нем не чает, а случись, кто заговорит о достоинствах престарелого учёного, помощник не преминет выразить свое восхищение гением его ума и непременно скажет: «Смотрите, как он электронику двинул». В особых случаях присовокупит: «Зарубежная наука за ним охотится». Тут непременно последует вопрос: «Как охотится?» И Соловьев, точно он ждал этого момента, изобразит на лице целую гамму простодушно–снисходительных эмоций. И головой качнет, и улыбнется. Дескать, неужели не знаете, как охотятся за такими людьми?..

Одна только тучка пробежала между шефом и помощником: не может Соловьев простить обиду, нанесенную ему академиком в начале их карьеры, ещё в радиофизическом институте, где молодой академик Терпиморев был директором и главным научным руководителем. Семнадцатилетний Соловьев поступил в канцелярию курьером. И все, бывало, крутится возле стола начальника канцелярии. Отлучится тот — Соловьев за стол. И все норовит в кабинет академика, так и мельтешит у него перед глазами. Видимо, обозлил академика, тот однажды в сердцах прикрикнул: «Надоел мне этот оборотистый юнец, терпеть его не могу!». Юнец ретировался, но ненадолго. Раз другой ловко услужил академику, ну, тот и отошел — сменил гнев на милость. А когда должность помощника учредили — Соловьев тут как тут. Сначала его временно допустили, но однажды, вернувшись из поездки по горняцкому району, академик сказал Соловьеву: «Вот вы у меня тоже шахтер». — «Это почему же, Петр Петрович?» — спросил тогда сияющий Соловьев. «А потому, — сказал директор, — что и вы тоже, как шахтер, можете все из–под земли достать». Кто был рядом, засмеялся, а Соловьев себе сказал: «Считай, Рома, с этого началась твоя карьера». Но слова «оборотистый юнец» запали в сердце. Понял, он: за «шахтерскую» способность, за ту самую «оборотистость» и держит его при себе академик. «Оборотистым» так он и останется. «Оборотистый»; — рок, судьба Соловьева, его пожизненная миссия, начало и конец карьеры. Помощник — одно слово. Дальше все пути заказаны. И не в том дело, что нет у Соловьева образования: знания — дело наживное. «Оборотистый» — вот его диплом и назначение. Да будь у него и два институтских диплома, все равно на них никто бы и не взглянул. Пет выше должности для Ромы Соловьева, чем должность помощника председателя, но в то же время — и это понимает только Соловьев — нет ничего унизительнее для его больного самолюбия, чем эта бесправная, лакейская должность. Так сознание своего фактического значения и формального ничтожества распалило в нем страсть к власти, и всеми правдами и неправдами он забрал её в такой мере, в какой, может быть, уже не обладал ею и сам председатель. И когда кто–нибудь заговаривал о природе должности помощника, о том, что может он и что не может, Соловьев сладострастно повторял излюбленную фразу: «Помощник действует не по инструкции, а по совести. — С минуту выжидал, а затем со значением добавлял: — И по уму».

Рома знает адреса и телефоны всех крупных людей, связанных с электронной промышленностью. Его шеф — главная величина в электронике, он же, Роман Соловьев, — тень шефа, его руки. Отнимите завтра у Петра Петровича Рому, академик останется как без рук. Не без головы, конечно, а без рук. Зато и хлопот у Соловьева полон рот. Кажется, простое дело: жена академика. А для Ромы это целая проблема. На нее он тратит больше сил, чем на самого Петра Петровича. В день он ей раз пять позвонит: «Не надо ли чего, Варвара Акимовна?», «Не достать ли билетик в театр?», «А в магазин «Русалка» привезли чешские гарнитуры. Не подать ли машину?» А если, не дай бог, заболеет Варвара Акимовна, тогда Роману Кирилловичу и ночью нет покоя. То он врачей на квартиру свозит, то лекарства — и все воркует, воркует. Варвара Акимовна не то что часа, а и минуты не может прожить без Ромы.

— Скоро академиком станешь, тогда уж не знаю, допустишь ли к ручке али подумаешь? — говорит Соловьев Каирову.

Роман помогал и будет впредь помогать Каирову. Но чем больше возвышается при его содействии Каиров, тем больше завидует ему Соловьев и глубже ненавидит его.

— Какой дальше рубеж наметил? — спрашивает

Соловьев, как бы говоря этим: неспроста же ты прикатил ко мне.

— Нет, Роман Кириллович, никаких рубежей я больше не намечаю. Хватит мне достигнутых. Удержаться бы на этих.

— Ага! — воскликнул Соловьев. — Запахло жареным. Жмут, что ли?

— Да нет, не жмут. Кажется, все в порядке. Но вы ведь, Роман Кириллович, сами знаете, как нелегко его, черта, из–под земли доставать. Уголь что бешеный верблюд, на нем спокойно не усидишь. Тут все время головы летят.

— Не трусь, Борис! Пока Ромка имеет силу, в обиду не дадим. Любому черту рога обломаем.

Каирову понравились эти слова. Он знал, что продиктованы они не одним только бахвальством. Нет, и Соловьев и Каиров понимали, что наступает время разумного, честного, во всех сферах жизни бурно протекает процесс очищения. Жуликам, конъюнктурщикам, карьеристам все тяжелее прятать свое лицо. И в этих условиях люди, подобные Соловьеву, приобретают особенно важное значение. Они выступают тайно, исподтишка, но обязательно от имени людей, которые им доверились. За свою жизнь Соловьев, в отличие от Каирова, не получил ни единого отличия — даже грамоты за хорошую работу, но, состоя все время при большом человеке, он никогда не забывал ближних и при случае силой власти своего шефа тянул их по служебной лестнице.

Приемы он применяет нехитрые, их и полдюжины не наберется. К примеру, звонит Соловьев нужному человеку и говорит: «Андрей Никанорович, милый наш Андрей Никанорович, а вчера мы тебя вспоминали. Нет же, дорогой, нет — вспоминали добрым словом. Сам Петр Петрович твою фамилию назвал…

А?.. Откуда он знает?.. Значит, говорил кто–нибудь, рассказывал. Добрые вести, брат, ветер носит».

Разговор в подобном плане длится несколько минут — и все комплименты, обещания замолвить, помочь. В конце между делом, ненароком Соловьев обронит и свою просьбу. Смотришь, свой человечек и пристроен.

Если же нужно диссертацию через учёный совет пробить, звание через комиссию протолкнуть или проекты утвердить, ссуды, премии, пенсии выхлопотать — то лее. Тысячи дел! И все от имени Петра Петровича, академика и председателя комитета. Нет, нет — Каиров знает силу Соловьева. Знает он и ту непреложную, спасительную истину: пока держится наверху Соловьев, Каирова из седла не выбить.

Они вышли к берегу моря и здесь, на невысоком песчаном холме, остановились. По морю, у самой черты горизонта, плыл белый, как чайка, корабль. Друзья на него засмотрелись.

От рыбаков Андрей узнал о готовящейся рыбалке с участием академика. Самарин попросил и его взять в море, на что один из рыбаков сказал:

— Нам лишний помощник не помешает — я за тобой мальчонку пришлю. Мальчонка прибежал на заре:

— Дяденька! Вас научники ждут!

В дверях стоял паренек лет двенадцати, в отцовской брезентовой куртке, в резиновых сапогах и весь заляпанный рыбьей чешуей. Приподнявшись с подушки, Андрей смотрел на него во все глаза и не мог понять, чего от него хотят.

— Какие научники?

— Бригада есть такая. Она научную работу ведет. Рыбаки в море будут выходить, ставники выбирать. Там и академик будет. Ну тот… который ваш.

Самарин поднялся. Возле кресла ещё вечером хозяин–рыбак поставил резиновые сапоги, на них набросил брезентовую куртку и штаны.

Сонливость мигом улетучилась. Через минуту он уже бежал по песчаному берегу к чернеющим вдали двум лодкам.

Приазовск ещё не просыпался, только кое–где горланили петухи да на главной улице урчал грузовой автомобиль — пыль от него поднималась выше домов и слабый «верхнячок» — так зовут рыбаки ветер, дующий со степи, — тянул её к морю.

Рыбаки поджидали Самарина. Как только он подошел, толкнули на воду лодки, поплыли. Андрей поначалу сел посредине, но старый, иссохший на ветру рыбак подтолкнул его к корме, показал на самый крайний и высокий выступ: садись, мол, туда да не раскачивай лодку.

На носу сидел другой старик — рослый, живописно одетый. На нем одном была кожаная широкополая шляпа. Он был очень стар, и лицо его не было таким смуглым, как у других, и смотрел он вперед торжественно, и голову держал прямо.

«Наверное, он и есть академик, — подумал Андрей, украдкой поглядывая на живописно одетого старика. — Однако много же ему лет, как он только отваживается выходить в море?..»

Рыбаки плыли к ближнему неводу, кильковому. Самарин слышал названия, но не знал, что они обозначали. Спрашивать стеснялся. Пытался до всего дойти своим умом: частиковый — значит, кильковый, для кильки.