Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

• Название: Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
• Автор: Джеймс Олдридж
• Издательство: Журнал "Иностранння Литература" №4-6
• Жанр: Проза
• Год: 1968

«Сын земли чужой» был опубликован в Англии и США в виде двух отдельных романов — «Плененный чужой страной» (A Captive in the Land — 1962) и «Большая игра» (The Statesman's Game — 1966).

В журнале «Иностранная литература» и издании «Прогресс» 1969 года эти два романа объединены.

Журнальный (сокращенный) вариант.

---

Что же касается денег, Джо никогда не принимала всерьез его отказа от отцовского наследства. Достаточно было сознания, что в любой момент деньги можно взять! Стоит только написать матери. Соблазн отказаться от самоограничения и вернуться к легкой жизни с полным кошельком был для Джо очень велик. Руперта же раздражали уговоры практичной Джо, советовавшей ему вернуть себе наследство; при мысли об этих деньгах его охватывал страх; он часто ссорился с женой, а потом сам жалел об этих вспышках и о своей резкости.

— Но деньги ведь твои? — негодовала она. — Что ты всегда выдумываешь? Почему ты их так боишься? Может, ты их стыдишься? Не понимаю этого. И никогда не пойму.

— Давай лучше о них не говорить, — предупреждал он ее, начиная горячиться. — Даже если мы будем умирать с голоду, я их все равно не трону.

— Черта с два я буду помирать с голоду! — вспылив, отвечала она. — А дети? Они тоже должны страдать из-за твоих дурацких выдумок и ослиного упрямства? Ты просто сумасшедший!

— Я знаю, — тихо говорил он, — но только…

Джо ничего не желала слушать, и хотя через час она уже заливалась слезами, а он просил у нее прощения, мира между ними не было.

Трудно было ожидать, что в такой обстановке рождество пройдет очень весело. Руперт решил, что переломит себя и в эти дни будет во всем угождать Джо. Он любил жену, любил детей; жизнь тесного семейного мирка была исполнена для него глубокой внутренней значимости (именно о такой жизни он и мечтал); в банке на счету еще лежали деньги, работу он себе в конце концов подыщет другую, на этой свет клином не сошелся, зато какое нынче выдалось рождество — солнечное, морозное, высоко в небе от пролетавших самолетов оставались чистые, белые дорожки.

Он потерпит до Нового года. А потом опять начнет борьбу. Снова вступит в поединок со своей биографией, с соблазном богатства и легкой, пустой жизни, со всем, что манило его — наследника своего отца и своей попрыгуньи-матери.

И тем не менее ему трудно было не винить Алексея Водопьянова во всей этой чудовищной неразберихе, которая ломала его жизнь.

█

Наступил Новый год, и Руперт сделал еще одну попытку вернуться на работу. Самому Филлипс-Джонсу он звонить не хотел, а позвонил Артуру Уонскому и попросил помирить его с Филлипс-Джонсом.

— Скажите ему, что сочтете нужным, — объяснял Руперт. — Скажите, что я принимаю все его условия.

— Но почему вы с самого начала не согласились выполнить то, чего требовал этот ублюдок, — недоумевал Уонском. — На кой черт вам вообще надо было спорить с такой дубиной?

— Я с ним не спорил, — отпирался Руперт. — Он орал мне в лицо о моей непригодности, о моем неумении работать, об использовании личных связей. В таких случаях трудно смолчать.

— Да, конечно, — нехотя признал Уонском и пообещал позвонить Руперту через день-другой, но лучше, если Руперт зайдет к нему сам.

Руперт терпеливо выждал два дня и отправился к Уонскому. По простодушному лицу моряка он сразу, понял, что новости у него не очень утешительные. Они стояли у окна, выходящего во двор министерства, и смотрели, как напротив, в шифровальном отделе женщины из военно-морской службы возились около больших серых аппаратов и перепечатывали длинные ленты зашифрованных передач.

— Против вас контрразведка, — сказал Уонском. грызя мундштук своей трубки, как собака кость. — А там в последнее время со мной не очень считаются. По правде говоря, я не знаю у них никого, кто бы мог вам помочь, — это ведомство похоже на осьминога без головы. Стоит ему выпустить щупальца, и никто уже не может сказать, откуда они выпущены. Я, правда, откопал для вас этого типа из военной разведки, но это все, что я мог сделать.

— Но ведь я же с ним говорил, и все разъяснилось?

— Разъяснилось! Но никто же всерьез и не верил, что русский вас завербовал. Филлипс-Джонс хитрее. Он уверяет, будто в смысле ваших связей с русским вы, быть может, и вне подозрений, но вы — человек слишком неосторожный, слишком своевольный для такого рода работы. Он заявляет, что вы вовлекли его отдел в опасную склоку с американцами или что-то в этом роде.

— Господи! Значит, он все-таки решил меня выгнать из-за моей неблагонадежности!

— Совершенно верно. Это — мелкий выскочка, и власти у него кот наплакал. Но когда дело идет о его кадрах, тут он хозяин. В одной руке у него дубина неблагонадежности, в другой — тупого идиотизма, и мне не выбить у него это оружие из рук.

— А вы ему сказали, что я сожалею о том. что произошло?

— Более или менее. Но он понимает, что своего добился. Вы слишком затянули это дело. Надо было идти на мировую сразу, на другой же день. Впрочем, он все равно твердит, что с его точки зрения вы человек, не внушающий доверия, а это позиция неуязвимая.

— Ну, а как же будет с моей работой? Чего-то она стоит, ее не выкинешь на помойку…

— Почему? Выкинут, — уныло возразил Уонском. — Знаете, что этот Джонсик сделал, когда вы пропали без вести? Решил послать вместо вас другого, чтобы тот заново проделал те же исследования: все ведь думали, что вам крышка. Я вчера выяснил: на вашем месте в секторе давно уже сидит другой человек и заново проделывает ваши вычисления. К тому же у него есть научная подготовка и прочее и прочее…

— Ах, вот оно что! — воскликнул Руперт.

— Я узнал об этом только сейчас, — с сожалением признался Уонском. — Он все равно хотел от вас избавиться, и пока у него в руках такой козырь, как ваша неблагонадежность, ничего с этаким типом не сделаешь. Черт бы ее побрал, эту неблагонадежность! Для него она просто находка. Он всегда считал, что вы попали к нему только по протекции.

Какая несправедливость, какая чудовищная несправедливость! Так безжалостно калечить человеку жизнь из-за каких-то дурацких предрассудков. Руперта душила ярость, отвращение, беспомощная обида, сознание, что его предали.

Но он подавил в себе это чувство, понимая, что бессилен что-либо изменить. Все равно ничего не вернешь, а он не хотел, чтобы его разъедала злоба. На кого? На эту мелкую душонку? Вот бы Филлипс-Джонс порадовался, но Руперт не доставит ему этого удовольствия. Он молча слушал Уонскома, перечислявшего унылые вакансии в других отделах и управлениях. Но себе он говорил: «Затычкой я быть не желаю. Лезть в первую попавшуюся дыру? Черта с два!»

— Беда в том, — втолковывал ему Уонском, — что вы поставили его в идиотское положение этой историей с русским орденом. В конце концов, он же не может компрометировать себя перед американской разведкой. Вы же видите, какую они подняли свистопляску!

— Но вы-то ведь знаете, почему я принял русскую награду.

— Откуда мне знать!

— Послушайте, Артур! Я хотел, чтобы Алексей Водопьянов попал домой! Только мысль о доме нас там и поддерживала. Только она и помогла нам выжить. Нам обоим. Может, глупо с моей стороны было так прижимать американцев, но надо же было как-нибудь заставить их его отпустить.

— Я вас понимаю, — согласился Уонском, — но теперь пора кончать с этим делом.

— Пожалуй. Одно противно: брать назад свое слово.

— Придется. Иначе с Филлипс-Джонсом мира не будет.

Руперт понял, что иначе не будет мира и с Артуром Уонскомом. Дался им этот русский орден! Значит, дело было вовсе не в том, что Руперта в чем-то подозревали, — никто не сомневался в его благонадежности. Ни Уонском, ни даже Филлипс-Джонс. Он почувствовал смутный страх перед чем-то неосязаемым, что пыталось снова выправить его по готовому шаблону, но нет, он победит этот страх.

— Я думаю, что теперь мне от награды нельзя отказываться, — упрямо заявил он.

— Но, боже мой, почему? — возмутился Уонском. — Впрочем, если так, тогда не ждите, чтобы Филлипс-Джонс сменил гнев на милость. Я навязать вас ему не могу…

— А я и не хочу, чтобы вы меня кому-нибудь навязывали, — отрезал Руперт.

Ему не хотелось дурно думать об Уонскоме, но тот вел себя как запуганный чиновник.

Руперт ушел от него с мыслью, что в мире, наверно, очень неблагополучно, если иностранное вмешательство может повлиять на такого хорошего человека и вовсе не бюрократа, как Артур Уонском.

А Уонском еще долго стоял у окна и смотрел на трудолюбивых, послушных, безответных женщин из вспомогательной службы, задавая себе вопрос: «Неужели всем нам положено быть такими, как они?» Он был огорчен, что ему пришлось встать на сторону Филлипс-Джонса, но что поделаешь? «Да и чего Руперту беспокоиться? — спрашивал он себя. — Он не нуждается ни в этой службе, ни в Филлипс-Джонсе, да, собственно, и ни в ком». Руперт — человек богатый. Стоит ли ставить себя под удар из-за человека, для которого работа — всего-навсего развлечение?

Глава девятнадцатая

Руперт так и не узнал, откуда газеты пронюхали про его уход из сектора, но к нему явился толстый краснолицый журналист с растрепанными усами. Он бесцеремонно ворвался в дом, объявив, что фамилия его Сандерсон и что он слышал, будто у Руперта Ройса неприятности в министерстве авиации, что-то с допуском к секретным бумагам. Это правда?