Джонатан Тел - Человек-фонограф

• Название: Человек-фонограф
• Автор: Джонатан Тел
• Издательство: Журнал Esquire (RU)
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2016

Введите сюда краткую аннотацию

---

— Непонятно, думает она. Какое отношение это имеет к геологии?

— Народы взаимодействуют, говорит он, влияют друг на друга. В ходе моих исследований я встречаюсь с местными жителями. Мы делим с ними еду и питье. Они подсказывают мне, куда идти. Они знают свои края.

— А иногда, добавляет муж, они поют. Что?

— Мужчины и женщины — они поют друг другу.

— Народные песни? Ты об этом?

— Да.

— Как те, что мы учили в школе?

— Нет. Совсем не как те, что мы учили в школе. Они называются хуа-эр. Мужчина поет их женщине, а женщина — мужчине. Порой это продолжается всю ночь. Сам я петь не умею, признается он. Плохая память на музыку. Но мой помощник — я называю его человеком-фонографом.

Он поднимает палец, будто дирижер.

Чодрак — не встав с корточек, даже не шелохнувшись, без всякой смены выражения — начинает петь. Его смуглое лицо непроницаемо, как всегда. Слов она не понимает (на каком бы языке он ни пел, это точно не китайский), но мелодия красива — она взмывает на головокружительную высоту и ныряет вниз, как горные склоны Цинхая. Скоро песня кончается. В тишине он продолжает разбирать камни.

Дирижер снова поднимает палец.

И снова человек-фонограф повторяет ту же песню, причем это воспроизведение во всех отношениях идентично первому. Кое-где он делает странные паузы, в некоторых местах словно бы чуть сбивается с мелодии, но она вспоминает, что и при первом исполнении все было абсолютно так же. Это приводит ей на память реконструированную Партией школу в провинции Хунань, где когда-то учился Мао: там восстановили трещину в крыше, так что она снова стала протекать, а на пол посадили чучело крысы — чтобы все знали, через какие трудности ему пришлось пройти и благодаря чему он стал таким, какой есть.

И вновь молчание. Теперь она нарушает его сама.

— Я хочу это послушать.

Песня повторяется в третий раз — опять в точности так же, со всеми пиками и низинами.

Посреди такта она вскрикивает: стоп!

Песня обрывается.

— Дальше!

Песня начинается там, где прервалась, и достигает завершения.

— Это песня саларов, говорит муж. И переводит: алая лилия расцветает; она лучится, как утренняя звезда. Молодая женщина прекрасна; у нее изумительные брови.

— Вот как устроены песни хуа-эр, говорит он. Первая их часть — это описание, вторая — объяснение. И смотрит вниз, себе под ноги. Я немного изучал эти песни, пока ты была там, в Пекине. Вроде как хобби, понимаешь.

Раньше он никогда так ясно не давал ей понять, что любит ее, что скучал по ней. Между прочим, он еще и рисковал ради нее. Очевидно, что хуа-эр находится под запретом как проявление буржуазной сентиментальности. Здешние жители такие дикари, что нарушают закон, сами того не понимая. Но ее муж понимает все. Поэтому он и не может записывать их иначе, как с помощью человека-фонографа. А Чодрак разве не подвергается риску? Не предаст ли он своего хозяина? Но он слишком прост и невежествен — он и ведать не ведает, какая опасность ему грозит.

Муж подает знак человеку-фонографу, и тот заводит другую песню. Эта на китайском диалекте, так что ей удается понять слова. На утесе давно растет густая трава, но я не могу скосить ее, потому что мой серп затупился. Я давно влюблен в свою девушку, но не могу сказать ей об этом, потому что у меня не хватает смелости.

Той ночью, в постели, она привлекает его к себе. Они лежат рядом, и он рассказывает ей о своих первых днях на фабрике № 221. Как здесь сначала было тяжело из-за бытовой неустроенности. Но мы были одним дружным коллективом, трудились плечо к плечу! Он вспоминает других геологов из своей группы, людей, которых звали Четырехглазый, Барсук, Кварц и Дядюшка Сюй.

Эти имена ничего ей не говорят, раньше она их не слышала. Она спрашивает, что случилось с их обладателями.

— Их больше нет.

Она чувствует напряжение в его голосе.

— Что он имеет в виду? Их отослали прочь? А может, осудили и приговорили к какому-то наказанию? Обвинили в контрреволюционной деятельности?

— Они заболели, поясняет он.

— И?..

— И умерли.

Ей становится понятно, отчего он получил повышение и смог вызвать ее сюда. Причина не в его выдающихся способностях, а в том, что он старший из геологов, оставшихся в живых.

— Но что у них была за болезнь? Задавая этот вопрос, она холодеет от страха, потому что догадывается, каким будет ответ.

— Обычная.

— Какая — обычная?

— Мы наблюдали за операцией «Цилинь». Мы были слишком близко. Пыль была повсюду.

— А ты?

— Мне повезло. Врачи говорят, я могу прожить еще не один год.

В ожидании высадки на Луну все собрались в лекционном зале института. Переводчик объяснил, что фамилия мистера Армстронга состоит из двух английских слов, и пальцем начертил в воздухе иероглифы, передающие их значение: «рука» и «сильный». А как насчет мистера Олдрина, спросил кто-то, у него тоже говорящее имя? Нет, у него, как и у большинства людей, имя ничего не значит — ни хорошего, ни плохого.

Она слышит его медленное дыхание. Он заснул. Будить его нехорошо, но сама она заснуть не может. Она балансирует на краю, ей что-то грезится… гора, увенчанная снегом… грибовидное облако… существо, похожее на человека с трубой старомодного фонографа вместо головы…

Глубокой ночью она просыпается. Ее переполняет чувство обреченности, и она вспоминает, что рассказал ей муж. Что ей снилось? Не он, так что в этом смысле она проявила неверность.

Ее сон был навеян рассказом из второго тома «Избранного» Антона Чехова — она читала этот сборник в библиотеке. Героя этого рассказа, скромного офицера царской армии, приглашают на вечеринку в одном селе. Он забредает в темную комнату. Какая-то женщина целует его, приняв за другого… Больше они никогда не встречаются.

В ее сне она и есть та женщина из рассказа. У нее недозволенная связь. По ошибке она целует робкого усача… Она испытывает ужас, потом отвращение; потом, вдохновленная собственной силой, отправляется на поиски того, кого изначально намеревалась поцеловать.

Какой же автор садист! Это всего лишь рассказ; его можно было закончить как угодно. Герой мог бы встретить вполне подходящую женщину, они полюбили бы друг друга и жили бы вместе до гробовой доски. Но стоит рассказу выйти в печать, и развязки уже не изменить. Когда Чехов написал «Поцелуй», он умирал от туберкулеза. Она понимает его, но простить не может.

Ему становится хуже. В сентябре они в последний раз спят вместе как супруги, он в последний раз совершает геологическую экспедицию. Долгая суровая зима тянется мучительно; он страдает, за их кроватью шипит кислородный баллон. Его кладут в местный госпиталь.

Она навещает его и лжет ему — разве не это требуется от жены? Врачи сказали мне, что ты идешь на поправку, говорит она.

Ей вспоминается император Цинь Шихуанди: твердо решив жить вечно, он стал принимать эликсир бессмертия, содержащий ртуть, и таким образом сам вызвал свою смерть.

Теперь на работе она трудится в тишине, как и пристало библиотекарше. Ее каллиграфическая надпись «Земля изменчива; море превращается в тутовый сад» (цитата из стихотворения Мао «Народная армия берет Нанкин») занимает почетное место среди других картин на стенах столовой.

Ему становится лучше, потом снова хуже. Весной он теряет способность говорить. Всякое общение с ним прерывается.

Она спрашивает врача: он меня видит?

— Нет.

— Слышит?

— Возможно.

18 июня 1970 года. Ее муж в отдельной палате. Здесь есть и вторая кровать, не застеленная. Она ложится на нее, параллельно мужу.

Его кислородный баллон икает.

Когда-то, еще маленькой девочкой, она стояла, держась за бабушкину руку, и смотрела, как сносят древнюю стену вокруг Пекина. Город за пыльной завесой казался обнаженным, легкоуязвимым; толпы добровольцев растаскивали обломки.

— У меня для тебя подарок, говорит она.

Между ними, ни на кого не глядя, стоит Чодрак. Бесстрастный, как всегда, человек-фонограф начинает петь.

Приходи в сад, если хочешь отведать вишен; летом распускаются тысячи цветов. Не грусти из-за нашей разлуки; через несколько дней мы встретимся вновь.

Она видит фигуру посередине — Кохуэй, он же Чодрак, неважно. Форменная фуражка, темно-синий китель — под таким углом его можно принять за кого угодно. Брови у него сросшиеся. Она тянется к нему рукой. Щупает двумя пальцами дешевую «патриотическую шерсть» его кителя. Отворачивает лацкан; за ним прячется светло-серая пуговица. Она думает о своем муже, каким он был в их брачную ночь.

Она не убирает руку.

— Приходи в сад… — снова поет он.

Она ощущает лицом близкое мужское тепло.

Она закрывает глаза и возвращается в свой сказочный Пекин; теперь она видит не панораму мегаполиса из стекла и стали, а огромную глубокую яму. Вокруг и внутри нее кишат рабочие в желтых шляпах — закладывают фундамент высочайшей из башен, которая однажды будет здесь построена. А на заднем плане, словно музыка в фильме, звучит хуа-эр. Она слышит вторую песню… третью… четвертую… на тибетском, монгольском или саларском — не отличить, ведь на свете так много языков, которых она не знает.