Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

• Название: Современная португальская повесть
• Автор: Карлос Оливейра
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

В сборник вошли повести пяти современных португальских писателей: Жозе Кардозо Пиреса «Дофин», Жозе Гомеса Феррейры «Вкус мглы», Мануэла да Фонсеки «Посеешь ветер…», Карлоса де Оливейры «Пчела под дождем», Урбано Тавареса Родригеса «Распад».

В повестях рассказывается о жизни разных социальных слоев португальского общества, их борьбе с фашизмом, участии в революции.

---

Бедняжка Артур! Эрминио полз еще несколько минут, после чего обнаружил Артура, наполовину съеденного здоровенным котом с зелеными, горящими глазами и с окровавленным перышком в зубах. А тем временем хозяйка Артура упорно старалась издалека подозвать его ласковыми окриками, смягченными лунным светом:

— О Артур! О Артур!

— И натерпелся же я страху! — бормотал велосипедист, поднимаясь в гору по дороге на Синтру как раз в том месте, где запах зловонных вод речонки напомнил ему о самом трудном в этом приключении, — вонючая клоака всегда вызывала у него в памяти эту минуту: переправу с дома, в котором жила Леокадия, на соседнее здание, — он сделал опасный прыжок с параллельной стены на трубу мусоропровода, продырявленную неукротимыми ливнями. И все это время его преследовали нечистые искушения. Хоть бы полиция не схватила Лусио! (Он яростно подавлял в себе желание увидеть его арестованным.) Нет, несчастный, нет! Он хотел, чтобы Лусио был на свободе, на полной свободе. Он даже лучше сумеет скрыть от себя и от других любовь, которая уже давно привязывала его к Леокадии, — этот хрупкий мостик, по которому ни один из них не отваживался пройти.

— О Артур! О Артур!

И тут, осаждаемый чувствами и мыслями, которые путались от предрассветного холода, он чуть было не съехал по черепице вниз на улицу Теней-Без-Людей. Его спасло от смерти то, что он инстинктивно уцепился за ветку какого-то ползучего растения с крепкими корнями. Впрочем, больше всего огорчило его то, что он не узнал окна Фракии, — это трудно было угадать, так как все мансарды казались ему одинаковыми. В конце концов он заметил освещенное окошечко — явление не слишком заурядное в три часа ночи. «То самое», — радостно решил он. Решил не только потому, что увидел свет, но и потому, что увидел нечто вроде садика на карнизе, который он прекрасно узнал. Два горшка с геранью и один с мятой, которую постоянно жевала Фракия («Чтобы поцелуи хорошо пахли», — говорила она с улыбкой, алой, как огонь). А в середине, надо всем возвышаясь, красовался неизбежный ящик с металлическими листьями дикого кизила.

Он подобрался поближе к окну, чувствуя, что на сердце у него теплеет при мысли о товарищах и друзьях, которых было так много в его безумном мире, где на каждом шагу подстерегают ловушки и засады. Осторожно, очень осторожно, с напряженным вниманием выбирал он место, куда поставить ногу так, чтобы не, слышно было скрипа подметок. Он вздохнул глубоко только тогда, когда в окне увидел женскую фигуру.

Женщина, настоящая женщина. Полуголая, она сидела на корточках в цинковом тазу и не спеша смывала губкой пену, стекавшую с ее шеи, плеч и груди. Здесь, вдали от всех, одна-одинешенька, эта женщина принимала ванну под лупой, вдыхая запах мяты и холодный воздух нарождающегося утра, в то время как на крыше от трубы к трубе, от черепицы к черепице перелетал отчаянный крик безумной, одетой в белое:

— О Артур! О Артур!

Сновидения и кошмары в Синтре проникали сквозь стены лестничных клеток, чтобы уйти вместе с непроницаемой ночною мглой, в которой растворились последние призраки. Сонный и уставший от бесконечной езды на велосипеде сквозь почти автоматически возникающую печаль, Эрминио остановился около приюта Фракии. И, как обычно, не желая будить соседей, он не позвонил в колокольчик, а проник в сад через разрушившуюся и легко доступную часть стены. Кроме того, он хотел застать Фракию врасплох. А между тем самолюбие не мешало ему понимать, что он может увидеть ее с другим в невыносимой для него, недвусмысленной ситуации, и это, без сомнения, оскорбило бы его, как бы ни клялся он самому себе, что не будет страдать от ревности и тому подобных чувств (женщины не являются частной собственностью мужчины; это такие же свободные существа, как и его товарищи по борьбе за Высшую Мечту. Тем более что между ним и Фракией не существовало никакого договора о верности друг другу).

Он на цыпочках прошел по саду, поднялся по трем ступенькам и удостоверился, что дверь дома, как всегда, заперта только на задвижку.

— Это чтобы не доставлять полиции хлопот ломать ее, — поясняла обычно Фракия со своим легким, звонким смехом.

Эрминио вошел в прихожую и улыбнулся, услышав звук льющейся воды.

— Где ты?

— Я принимаю ванну. А кто там?

— Эрминио.

Голос, как вспыхнувшая бертолетовая соль, осветил дурно пахнущую плесенью полутьму прихожей.

— Заходи, заходи. Есть какие-нибудь новости?

— Есть. Только сперва я пойду взгляну на свой велосипед, который я оставил на улице.

— Ну что ж, иди. Садовая калитка открыта.

Эрминио сбегал на улицу и возвратился в дом, тяжело дыша.

Фракия, уже в халате, с распущенными волосами, наполнила комнату ароматом тела голой женщины и подставила Эрминио губы для поцелуя. Но Эрминио — может быть, потому, что не хотел изменить некоему призраку, — лишь по-товарищески, по-братски коснулся губами ее лба, и это одновременно и уязвило ее, и польстило ей. На самом же деле молодой человек, быть может, для того чтобы сделать их интимную близость еще более тесной, лишь развлекался, пытаясь вспомнить имя, которое она носила до Дня Посвящения.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Фракией, и ты это прекрасно знаешь.

— Да нет, я спрашиваю не о твоем настоящем имени, а о том, которое зарегистрировано в записи актов гражданского состояния. Уже забыла?

— Ты прекрасно знаешь, что это запрещено; Но тебе я скажу: меня звали Мария-Роза.

Она замолчала, с неудовольствием заглянув в себя, самую глубину своей души, где вечно жил непогребенный крик. И сказала с какой-то зловещей суровостью:

— У меня было несчастливое детство. Однажды, когда я пошла купаться на речку у нас в деревне, пришел какой-то мужчина и изнасиловал меня. И с тех пор для меня уже не существует такой воды, которая отмыла бы мою душу.

— Какой-нибудь гнусный обыватель, да? — воскликнул Эрминио с той простотой, которая порою смущала его самого.

«Она была горбунья, — бессознательно обезобразил ее сеньор Ретрос, чтобы считать себя ни в чем не виноватым. — Да я еще облагодетельствовал ее! Никто бы на такую не польстился! Все мужчины брезговали ею. Горбунья — подумать только! Она не может вызвать ничего, кроме отвращения!»

Голос Фракии зазвучал спокойнее:

— Моя бабушка («Ты вся в мать — та была такая же шлюха!») выгнала меня из дому, а соседи издевались надо мной. Я плакала, не зная, куда спрятаться от себя самой. Вот тогда я решила уйти и отдаться первому нищему, которого встречу на дороге. Решила наслаждаться несправедливостью. Перемазаться грязью с самого дна кровавых, пакостных луж. Так я и сделала. Позволила вывозить себя в грязи сточных канав. И так было до тех пор, пока меня не встретил Лусио и не протянул мне руку. О дальнейшем ты уже знаешь. Он приобщил меня к свету учения. К познанию хаоса, в котором мечта смешивается с действительностью. А действительность кажется мечтой. Слиянием солнца и мглы.

«Наше учение пустило корни в самой глубине ее сердца», — изумился Эрминио и спросил с внезапно пробудившимся любопытством:

— Кто дал тебе имя Фракия? Лусио?.. И что оно означает?

— Фракия — это волшебный камень, который горит от воды. Чтобы мы очистились…

Оба замолчали.

И тут неожиданно у Эрминио вырвался вопль, от которого погасла утренняя звезда, видневшаяся сквозь узкую щель открытой двери:

— Леокадия покончила с собой!

Тут словно рухнул мир. Рухнул навсегда. Рухнул напрасно. Как если бы он превратился в груду развалин, среди которых мужчина никогда больше не осмелится поцеловать женщину, чтобы продолжалась жизнь. Сама Фракия спрятала лицо в ладонях, чтобы скрыть какое-то странное, торжествующее выражение глаз и фальшивыми, приглушенными рыданиями изобразить скорбь, которую выразила в резких, горьких словах; она была почти счастлива и любила теперь Лусио, как никогда, — теперь, когда она узнала, что он свободен от любви Леокадии.

— Выходит, так оно и было! Выходит, Жулия изменяла ему с другим, с Силведо? Предательница! Негодяйка!

— Замолчи! — властно приказал Эрминио: он был в отчаянии. — Когда наконец мы перестанем грязнить смерть для того, чтобы презирать ее и не бояться? Почему никто из нас не умирает той смертью, какую он заслуживает? Почему?

И с отвращением, как бы нанося оскорбление, он разорвал ее халат и вцепился в ее грудь. Тело девушки — волшебный камень, еще пылающий от воды, — выгнулось, прекрасное и дикое, как сверкающий плод.

Через слуховое окно долетал голос, приглушенный, словно эхо ущербной луны:

— О Артур! О Артур!

Огромный кот пожирал последние перья.

IX

Какое-то время, в плотно обступившей ее мгле, Ты-никто позволяла, чтобы ее ласкали нежные руки Мы-я. Она ощущала его дыхание. Или же это тишина расправила около губ морщины, проведенные сыростью?