Нотэ Лурье - Степь зовет

• Название: Степь зовет
• Автор: Нотэ Лурье
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман «Степь зовет» — одно из лучших произведений еврейской советской литературы тридцатых годов. Он посвящен рождению и становлению колхоза. Автор вывел в романе галерею образов необычайной сочности, очень тонко показав психологию собственников и ломку этой психологии. Книга написана правдиво, с большим знанием людей и отражаемых событий. Роман проникнут духом интернационализма.

---

— Баня… Не могу я в ставке помыться, что ли? Перевод денег! — проворчал он.

На этот раз Никифоренко заметил его недовольство, но не подал виду. Он потащил его еще к мельнице, которая работала на электричестве, потом к сыроварне, указывая рукой во все стороны, как будто все эти постройки были делом его рук и его собственностью.

Шефтл покорно шел за ним следом. Так он ничего и не похвалил и вообще не произнес за все время ни слова, как будто потерял дар речи.

Наконец Никифоренко завел Шефтла к себе в дом, и там, как положено добрым приятелям, они распили бутылочку.

— Жалко мне тебя, Шефтел, — говорил старик. — Не пойму, что у тебя на уме…

Уже смеркалось, когда Шефтл на сытой кобыле подъехал к кузнице. Получив свой плуг и борону, он уложил их на подводу и отправился в Бурьяновку. То ли от стаканчика водки, то ли от того, что он здесь видел, у него слегка кружилась голова.

Хмуро уставившись в темнеющую степь, он трясся в своей телеге на охапке свежей травы и как-то даже не рад был тому, что она у него осталась, эта трава. Кажется, в первый раз за всю жизнь ему было не по себе оттого, что он скосил чужой луг. Люди овса для его лошади не пожалели, а он позарился на эту траву. Яблони сажают на дороге и не боятся, что их обворуют. Все у них есть, а у него… Перед его глазами вставала просторная, светлая конюшня, мельница и эти диковинные желтые каменные дорожки у палисадников… Он и рад был бы забыть о них, но не мог.

Домой он вернулся поздно вечером. Сердце у пего защемило, когда он окинул взглядом свой двор. Еще несколько часов тому назад, когда он выезжал отсюда, ему казалось, что все-таки его хозяйство не из последних, все-таки есть чем похвалиться перед людьми, а теперь, после того как он побывал в Ковалевске, каким убогим представился ему свой двор!

Оставив кобылу в упряжке, он тяжелыми шагами пошел в хату. Дверь за ним отскочила с таким треском, что щеколда еще долго звенела.

— Кто там? — испугалась старуха. — А? Это ты?

— Вставай! — крикнул Шефтл с порога. — Распрягай кобылу! Довели вы меня тут…

Старуха заковыляла во двор. Шефтл пошел за матерью, отстранил ее и сам распряг лошадь. Плуг и борону он оставил в телеге. Опершись спиной о грядку, он долго стоял и смотрел в темноту, точно раздумывая, что ему делать; наконец вошел в хату и бросился в угол, на слежавшуюся солому.

— Зачем ты лег на полу? — проворчала старуха. — Ложись на кровать.

— Помолчи! — огрызнулся Шефтл.

— Чего кричишь? Совсем одичал. С жиру бесится…

— С жиру, как же! С голоду, смотри, как бы нам не взбеситься.

— Не греши! Слава богу, живем не хуже людей, еще и лучше…

— Лучше? — вспыхнул Шефтл. — Посмотрела бы, как живут в Ковалевске…

Впервые он по-новому подумал о себе, о своем дворе, о своей земле, о всей своей жизни. «Чем это мне лучше, если у меня коптит каганец, а там горит электричество? Чем это мне лучше, если я вынужден зариться на чужое? Почему Олесь работает на всех, — вспомнил он старого Никифоренко, — и у него все есть, а я тружусь всю жизнь только на себя и не нажил себе пары сапог?»

— Уже который год собираюсь поставить курятник и все не могу, — с горечью бросил он матери, — а они, смотри-ка, уже выстроили себе новые конюшни. Радио у них играет. Молотилки им дали, тракторы… А я не могу нажить себе даже веялки, пропади все пропадом!

— Как там, в Ковалевске, я не знаю, — проворчала старуха, — а у наших пока ничего хорошего не видела. Что колхозники получили? Можно сказать, ничего…

— Здесь дело в хозяине, — с сердцем возразил Шефтл, как будто он не с матерью препирался, а с самим собой. — Что в Бурьяновке, что в Ковалевске — земля одинаковая. Хозяина им тут не хватает, куда он годится, Волкинд! У меня, будь я председателем, были бы другие порядки, ни одно зернышко не пропало бы.

Шефтл лежал на соломе, а перед его глазами качались яблони на дороге. Он долго ворочался с боку на бок, наконец встал и вышел во двор. В темноте ощупал трещины на глиняной стене хаты, потом подошел к пустым ямам под окном, точно надеялся: а вдруг в них выросли яблони за это время… Ямы печально чернели.

Где-то далеко, в степи, крикнул коростель.

— Ах, провались ты все на свете!

Шефтл плюнул и вернулся в хату.

Часть третья

Перевод Р. Рубиной.

1

Снег валил с самого утра, и Гуляй-поле словно утопало в белой пелене.

На широкой площади, куда выходило кирпичное здание райкома, стояло много саней. Распряженные лошади время от времени ржали, взбрыкивая задними ногами. С саней свешивалась слежавшаяся солома.

Элька Руднер вприпрыжку спустилась со ступенек крыльца. Глазам было больно от ослепительно белого снега, и Элька слегка их щурила.

Девушка проворно сновала меж саней, искала, нет ли здесь кого-либо из бурьяновцев. Колхозники провожали ее дружелюбными взглядами. Все в этой девушке было ладно — и запорошенные снегом светлые волосы, выбившиеся из-под белого шерстяного платка, и вся ее крепко сколоченная фигурка, которую обтягивал короткий полушубок.

— Вот так дочка! — Колхозники перемигивались.

— Хороша, ничего не скажешь!

— Вы ищете кого? — спросил Эльку колхозник в огромном тулупе, поправлявший сбрую на лошадях.

Элька остановилась.

— Из Бурьяновки никого здесь нет?

— Никого не видел. А вам туда ехать надо?

— Да.

— Так можем подвезти. Мы из Воскресеновки. Это же по дороге.

Нет, Эльке не хотелось приезжать в Бурьяновку на чужих санях. Она бы не могла, пожалуй, толково объяснить почему. Но много раз за эти полтора года она представляла себе, как приезжает на хутор, и всегда оказывалось, что привозит ее кто-нибудь из бурьяновцев. К тому же еще вчера вечером ей сказали на базе, что из Бурьяновки ранним утром ждут подводу и в тот же день подвода пойдет обратно. Интересно, кто оттуда приедет? Она мысленно перебирала в памяти имена и порадовалась, что многих помнит. После полугодового лежания в больнице ей немало пришлось пережить и хорошего и плохого. Но, видно, никогда не сотрутся в памяти те летние и осенние месяцы, когда она, совсем еще девчонка, убеждала бородатых землеробов начинать новую жизнь. А может быть, не только поэтому так запомнились Эльке эти месяцы на хуторе? Кто знает…

Элька вернулась в райком и стала названивать на базу — оттуда никто не отвечал.

Густой январский снег падал крупными хлопьями. Откуда-то налетел ветер, и белая пелена заходила волнами.

Теперь Элька уже ругала себя, что не поехала с воскресеновским колхозником. Не все ли равно, чьи сани привезут ее на хутор. Такая причуда подстать капризной барышне, а не коммунистке, которой партия поручила важное дело. «Мы на тебя, дочка, надеемся, — сказал ей на прощание Микола Степанович, — ты ведь у нас теперь и бывалая и ученая. Приглядись к Волкинду. Видно, не годится он в председатели. С колхозниками не сдружился. А с хлебом там получилось совсем неладно, что-то он прошляпил. В общем присматривайся, не действуй с кондачка. И постарайся сегодня же выехать».

А она по своей собственной глупости может застрять здесь. Вон какая непогода!

Элька еще раз позвонила на базу. Оказывается, подвода из Бурьяновки здесь и скоро выедет. Надо поторапливаться.

Во дворе базы стояли сани, нагруженные мешками. Запорошенные снегом лошади опустили головы, словно дремали. Какой-то дядька — лица нельзя было разглядеть, — низко нагнувшись, с веревками в руках, хлопотал возле саней.

— Вы из Бурьяновки? — спросила Элька.

Дядька ничего не ответил. То ли не расслышал, то ли считал, что его дело вязагь как следует мешки на санях и нечего к нему приставать с пустыми расспросами.

Элька терпеливо ждала.

— А если бурьяновские, так что? — ответил наконец возчик, не поднимая головы.

— Вы туда сейчас поедете? — кротко спросила Элька.

— Ну, предположим туда, так что? — снова пробурчал он.

— Почему вы такой сердитый? — Элька засмеялась, она узнала Калмена Зогота.

Дядька управился наконец с веревками, обернулся, и глаза его засветились лаской.

— Да это Элька! Товарищ Руднер… Я ведь вас совсем не узнал… Смотри-ка! Откуда ты взялась? Вот так история… Если бы я знал, что это ты…

— А если не я, так надо огрызаться? Я-то вас сразу узнала…

— Да ну? В самом деле? — широко улыбался он, показывая пожелтевшие от табака зубы. — Правда? Подожди! Сколько времени прошло с тех пор?… Все тебя жалели. Ты не знаешь, что тогда творилось у нас! Тебе еще повезло, могло быть хуже. Говорили, что это Патлах. Ну, его уже нет в живых. Бог его покарал, утонул… А как ты? Совсем вылечилась? Здорова?

— Вы же видите… Но болела я долго… Так у вас говорили, что Патлах? — Элька задумалась. — Может быть, и верно. Ну ладно, чего вспоминать плохое! Как на хуторе, что слышно?