Нотэ Лурье - Степь зовет

• Название: Степь зовет
• Автор: Нотэ Лурье
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман «Степь зовет» — одно из лучших произведений еврейской советской литературы тридцатых годов. Он посвящен рождению и становлению колхоза. Автор вывел в романе галерею образов необычайной сочности, очень тонко показав психологию собственников и ломку этой психологии. Книга написана правдиво, с большим знанием людей и отражаемых событий. Роман проникнут духом интернационализма.

---

Колхозники недоуменно переглянулись.

— С кем тут было враждовать ему? Никогда никого он не обидел, ни во что не мешался. От него и слово-то, бывало, редко услышишь…

Между тем Юдл Пискун все бегал, хлопотал.

— Люди! — крикнул он. — Чего же вы стоите? Давайте понесем его!

Несколько человек подобрали с земли грабли и вилы и, связав их ремнями, устроили что-то вроде носилок.

Волкинд подошел к Зелде и бережно поднял ее с земли. Девушка не сопротивлялась. Она словно окаменела.

На утоптанной площадке, где лежал Онуфрий, суетились колхозники. Не снимая мешка, они подняли тело и положили на скрещенные грабли и вилы. Постояли немного молча, с опущенными головами, потом взяли носилки на плечи и медленно тронулись в путь.

— Надо нести его не по дороге, — сказал Додя Бурлак, — а Вороньей балкой, которую он бороновал.

— Вороньей балкой. По пару.

— Черноземом…

Минуту потоптались в нерешительности, потом повернули к Вороньей балке и пошли по мягкому, рыхлому чернозему, который еще вчера бороновал Онуфрий.

Со сложенных граблей свисала рваная рубаха, спереди торчали босые ступни.

Позади шел весь хутор. Ступали тяжело, с вилами и граблями на плечах, растерянно смотрели на убитого, который покачивался на носилках, тихо переговаривались:

— Какое несчастье стряслось!

— Еще вчера утром он будил меня на работу…

— Такая добрая душа! Сколько он натерпелся!

— Чужое дитя вырастил, как собственную дочь.

— Она совсем окаменела, Зелда…

— Кто еще работал так, как он?

— До последней минуты не мог забыть свою Феклу…

— Что и говорить, такую жизнь прожил! Мучился, трудился как вол, изводил себя…

— Еще вчера вечером мы с ним вместе бороновали, вчера вечером…

— Да, ему и невдомек было, какое несчастье его ожидает.

— Если бы человек знал, что с ним завтра будет…

— Кто еще так настрадался, как он! Вы меня спросите. Мы с ним вместе в степи выросли, вместе в солдатах служили, в окопах валялись, у Симхи Березина вместе за одну треть работали… — не мог успокоиться Додя Бурлак.

Зелда шла в стороне, одна, никого не подпуская к себе.

С поля повернули вверх по склону, потом спустились к опустевшему хутору.

Кто-то показался у подножия холма. Все замолчали, всматриваясь. Это был Шефтл. Босой, в рубахе навыпуск, обросший и мрачный, он торопливо шел навстречу. Подождал, пока хуторяне поравняются с ним, и молча подставил плечо под носилки, на которых лежал накрытый мешком Онуфрий.

Зелда подняла голову и зарыдала на всю степь.

31

Через неделю после убийства Онуфрия, когда хутор немного успокоился, Шефтл выкатил из своей затхлой клуни телегу, повернул ее искривленным дышлом к улице, к воротам, с которых дожди давно смыли остатки краски, и пошел в конюшню за дегтем, чтобы смазать колеса.

Вдруг откуда ни возьмись налетела стая ворон. С протяжным карканьем, как бы предвещая недоброе, они закружили над хатой, над осевшей крышей конюшни, заросшей пожелтевшими сорняками.

Шефтл схватил ком засохшей земли и запустил им в ворон.

— Куды? Провалиться вам!.. Кыш, проклятые!

Он махал руками и что-то бормотал, следя встревоженным взглядом за зловещими птицами. Они были уже далеко, на огородах, а Шефтл все еще стоял посреди двора с зажатым в кулаке комком земли, босой, в спущенной на штаны рубахе. Тем временем эта ли, другая ли стая снялась с огородов и с тем же карканьем устремилась к хутору. Шефтл с замирающим сердцем напряженно следил за ними: если они снова прилетят к нему во двор, тогда уж наверняка жди несчастья. Вороны, однако, свернули в сторону и стали кружить над соседним двором.

Шефтл вздохнул с облегчением и направился, к конюшне. У самой стены лежали ржавая борона и колесо со сломанными спицами. Проходя мимо своей покосившейся лачуги, Шефтл подумал:

«Надо бы обмазать и побелить хату, а то потом, во время буранов, ее тремя скирдами соломы не отопишь. Где это мать?. — поискал он глазами старуху. — Не может, что ли, понемножку обмазать хату? Хоть разорвись тут один!»

Хмурый, недовольный, он вошел в конюшню. Там пахло свежим навозом и лежалым сеном.

В глубине, у широкого корыта, стояла буланая кобыла. Она то и дело переступала с ноги на ногу, била копытами по сырому полу стойла и беспрерывно охлестывала себя хвостом.

— Вот напасть! — Шефтл звонко шлепнул своей широкой ладонью по лошадиной спине, которую обсели большие синие мухи. — Холера их возьми, не дадут скотине отдохнуть! От дождей расплодились, погибель на них…

Он сердито махал руками, отгоняя мух, а они все назойливее жужжали вокруг буланой и вокруг него самого.

«Надо будет разложить немного сырого бурьяна и выкурить их», — подумал Шефтл.

Он еще долго возился в конюшне, поглядывая на кобылу, которая одиноко стояла у широкого полуразбитого корыта, и у него все больше ныло сердце.

Давно ли в теплом сумраке конюшни, у этого самого корыта, стояли обе его буланые… Кто мог ждать, что случится такое несчастье, кто мог думать, что такая лошадь свалится?! Шефтл снова с тревогой вспоминал о воронах, которые кружили над его хатой. Он подошел к двери и три раза сплюнул через порог: «Тьфу, тьфу, тьфу…» Потом потянулся к маленькому оконцу под самой крышей, достал с перекладины жестяную банку с дегтем и вышел с ней во двор.

Вокруг хаты и конюшни, опоясывая двор со всех сторон, тянулась до самой клуни черная, полусгнившая изгородь из перепрелой соломы и кизяка. Шефтл обвел ее хмурым взглядом.

За клуней, на огороде, он увидел мать. Она хлопотала около бураков.

— Что ты там возишься? — крикнул Шефтл.

Старуха, видно, не расслышала. Заскорузлыми, негибкими пальцами она выдернула вместе с лебедой несколько бурачков и положила в завернутый подол фартука.

— Иди сюда! — позвал Шефтл раздраженно, уже подойдя к телеге. — Оглохла ты, что ли?

От крика старуха вздрогнула, с трудом выпрямила Спину и медленно поплелась к Шефтлу.

— Не ори! — проворчала она. — Чего тебе надо?

— Хоть бы хату обмазала — так нет, все должно у меня идти колесами вверх… А ну, поддержи хоть телегу! — показал он на ось, а сам опустился на колени, Осторожно отвинтил гайку от оси и положил ее в сторону, на постланную рядом солому, чтобы не запачкалась. Потом приподнял телегу и несколько раз так встряхнул, что она зазвенела и колесо стало сползать с оси.

Старуха поддерживала телегу, искоса поглядывая на сына.

С каждым днем она его все меньше узнавала. Он никогда таким не был, — только и злится, только и швыряется, места себе не находит. Женился бы хоть поскорей, пусть жене от него достается… С тех пор как с Онуфрием случилось несчастье, Зелда совсем не показывается…

Шефтл, стоя на коленях, заботливо смазывал ось дегтем. И сколько он ее ни мазал, ему все казалось мало.

— Ничего, лишняя капля дегтя не повредит, — бормотал он про себя. — Ну-ка, еще добавим… Зато меньше сотрется ось, телега пойдет веселее, и лошади будет легче. Отпусти, — сказал он наконец матери, — все равно не держишь. — Он снова надел колесо и завернул гайку.

Так, не спеша, Шефтл смазал обе оси.

Потом он взялся за дышло и толкнул телегу, чтобы посмотреть, как она идет.

Мать стояла рядом, склонив голову набок, бессильно опустив руки.

— Ступай, ступай на огород! — проворчал Шефтл, отводя глаза. — Не видишь, куры забрались на грядки…

Он обвел телегу вокруг треснувшего катка, который лежал посреди двора, врывшись в землю ребрами граней, и пошел в дом за упряжью.

Внутри хата Шефтла стала как будто еще ниже и темнее. Окна были завешены — одно красным рядном, другое мешковиной. На мутных стеклах монотонно жужжали мухи. Под босыми ногами, на холодном глиняном полу, похрустывал сухой чабрец. От него и от коровьего навоза, которым были обмазаны стены, в хате пахло пастбищем. Против двери, на слепой стене, над большим кованым сундуком, висела сбруя, от которой несло острым запахом дегтя.

Шефтл отобрал упряжь, взял кнут и вышел во двор.

Он уже давно собирался съездить в Ковалевск в кузницу, привести в порядок плуг и борону, но из-за молотьбы все не мог улучить свободной минуты. Теперь, когда после дождя все равно нельзя было молотить, Шефтл наконец выбрался.

— Иди тащись в Ковалевск, гони лошадь на край света! — ворчал он, осторожно уложив плуг и борону на телегу, чтобы, чего доброго, не оцарапать доски, и пошел запрягать кобылу.

Раньше эта кобыла, которая была чуть пониже второй, всегда ходила у него с левой стороны дышла. Теперь он запряг ее справа. Левый валек он привязал веревкой к дышлу, чтоб зря не болтался. Жалкий вид имела эта телега с одной кобылой в упряжке — точь-в-точь человек об одной ноге, с подвязанной штаниной.

Стараясь не смотреть на левую сторону дышла, Шефтл с болью думал: «Ведь совсем недавно я выезжал на двух лошадях. Какая дружная упряжка у меня была! А теперь стыдно людям на глаза показаться».