Вера Хоружая - Письма на волю

• Название: Письма на волю
• Автор: Вера Хоружая
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

В 1930 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга «Письма на волю».

Из соображений конспирации вместо имени и фамилии автора на обложке стояло: «Польская комсомолка».

Автором этих писем была Вера Хоружая, секретарь Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, несколько лет томившаяся в польских тюрьмах.

Книга вызвала огромный интерес у читателей и быстро разошлась. Поэтому в 1931 году издательство выпустило второе издание.

Еще раз книга Веры Хоружей была издана в «Молодой гвардии» в 1957 году.

Теперь имя героической дочери белорусского народа стало известно многим читателям. В 1959 году в «Правде» были опубликованы ее записки, относящиеся к 1942 году, к тому времени, когда Хоружая, оставив двух малолетних детей, пошла защищать от врага свою любимую Родину. После этого интерес к жизни В. Хоружей возрос еще больше.

В настоящем издании собраны письма, статьи В. Хоружей и воспоминания о ней. В основу книги положен сборник «Славная дочь белорусского народа», подготовленный Институтом истории партии при Центральном Комитете Коммунистической партии Белоруссии и выпущенный государственным издательством БССР (составители H. С. Орехво и И. П. Ховратович).

В книге раскрыты имена и фамилии большинства лиц, которым адресовала свои письма из тюрем В. З. Хоружая. Расшифрованы также фамилии многих партийных и комсомольских работников Польши и Западной Белоруссии, которые в ряде писем, по конспиративным соображениям, помечались лишь начальными буквами.

Некоторые имена расшифровать не представилось возможным.

В отличие от указанного белорусского издания в данной книге помещен биографический очерк Б. Котельникова о жизни В. Хоружей.

Издательство «Молодая гвардия» выражает благодарность брату В. Хоружей Василию Захаровичу Хоружему, принявшему участие в подготовке издания для «Молодой гвардии».

---

Тут живешь двумя думами: во-первых, как там на воле и, во-вторых, как получше использовать этот час. Можешь ли ты себе представить, что нам не хватает суток? Почти всегда, когда надо ложиться спать, думаешь с сожалением: «Уже дню конец. А надо было еще то-то и то-то проделать».

Недели летят как бешеные, а годы — кто их знает: не то мчатся, не то ползут. Нам хорошо с крепкой верой, с глубоким убеждением, с радостным сознанием, что «земля все-таки вертится».

Но можно ли удержаться от грусти? Эх, если бы ты знала, как схватит она порой, как переполнит до краев душу. Тогда-то и вырывается у тебя крик: «Я хочу на волю!» Все существо твое сливается с этим криком, хотя внешне ничем не выдаешь себя. Ходишь или читаешь, или говоришь о чем-либо, а все в тебе «корежит» от боли, кричит от мощного, но бессильного порыва. Может ли быть без этого? Но это нас не сломит, не ослабит — наоборот, закалит, заставит еще сильнее любить волю.

…Мне всегда хочется писать «Воля» с большой буквы. Есть еще несколько таких слов…

Ну, вот и написала. Теперь видишь нашу жизнь…

Без даты

Подруге А.

…Скажи мне, как будет введена пятидневная неделя в вузах? На фабриках я это понимаю, но в школе, где все должны учиться одновременно? Хочу это знать.

Много интересного пишут мне мои друзья. Сердце радуется, не вмещает всей любви к моей социалистической родине и гордости за нее.

…Нам даже странно представить себе, что у вас уже снег и мороз. У нас же так тепло, что можно гулять без пальто.

О моем смехе не беспокойся. Не утихает он и теперь. Работы много, работаю с удовольствием, а ученики мои — и пятидесятилетние и двадцатилетние — с не меньшим. Сама тоже учусь.

Хорошо у нас, живо, интересно, особенно тогда, когда о нас не забывают. Геня[59] кашляет, но не болеет. Берта [60] держится. Зина [61] укладывает свои припадки в рамки десяти-пятнадцати минут (на большее времени не хватает). Одним словом, крепкий курс против богадельни.

5 ноября 1929 г.

Сестре Любови.

…У нас уже настоящая осень, холод и дожди. Но это ничего. Осень не портит моего настроения. Жизнь светлая, дорогая и осенью. Теплая кофточка у меня есть, не волнуйся. О нас не забывают. Хоть нас в тюрьмах много, но друзей у нас на воле еще больше.

Что я делаю? Немного учусь сама, учу других. Поверишь ли, у меня, у всех нас столько работы, что дня не хватает. Время летит так быстро, что только радоваться надо. Уже начало ноября, уже пошел пятый год заключения. Это — большая цифра. Что ты успела за эти годы, как выросла? А я сижу на месте. Но ничего, и мы еще повоюем.

…Надо кончать. Скоро погасят электричество. А что, если бы ты вдруг пришла ко мне, в мою камеру? Как бы мы поговорили с тобой. Ну, ничего, поговорим еще…

22 ноября 1929 г.

Подруге А.

…Если бы ты знала, если бы ты могла понять, как бесконечно дорога память старых друзей, как радостно, светло думать, что там, на свободе, далеко-далеко есть родная, близкая душа! Иногда так бывает, что всех старых милых друзей как ветром разнесет, раздует во все стороны, ничего ни о ком не знаешь, кажется, что между нами не одна тюремная стена, а целая сотня. Тогда бывает невыразимо тоскливо, и свобода становится каким-то абстрактным понятием, а не живым, близким, знакомым. И это больно, ох, как больно! А у меня за эти годы уже бывало так не раз.

Хочу поговорить с тобой сегодня так задушевно, как мы никогда не говорили. Да разве было когда-нибудь так, как теперь? Какая чудная, бесконечно интересная наша жизнь…

Так хорошо и тепло на душе от мысли, что ты на свободе. Как это смешно! Тут, в тюрьме, я иногда ловлю себя на радости, что В., П. и Р. на свободе. Как будто все должны или могут не быть на свободе!

Пишешь, что у вас много солнца. Хорошо, хорошо. Хочу, чтобы у вас всегда было солнце, радость и песни…

Что же тебе написать о себе? Знаешь, очень хочется на свободу. Всегда, всегда. Так сильно, так неудержимо. Но это сильное желание наполняет не меланхолией, не тоской, а огнем. Ведь время летит, каждый день приближает к свободе. Ни один день не пропадет даром — уменьшает срок. А к тому же огромнейшее желание учиться. Дни заполнены целиком, не хватает времени. Здесь ужасная глушь, и поэтому хочется ближе чувствовать свободу, чаще получать письма. Прими это во внимание и пиши чаще.

25 ноября 1929 г.

Подруге Г.

Обращаюсь к тебе за разрешением весьма важной проблемы: допустимо ли, чтобы у политзаключенного на пятом году сидения был такой день, когда ничего не хочется делать? Вот у меня сегодня такой день. Мысли и воспоминания выбили нас из «научной колеи», все умные книжки отложены в сторону, и мы сегодня, по правде сказать, больше смеялись, чем делали что-либо другое… А что ты делала весь день? О, если бы сравнить наш день и ваш! Но ничего! Мы еще поработаем, только можно ли отработать за минувшие годы? Мне кажется, что нет, ибо тогда я буду работать за «сегодня», а не за «вчера». Ты пишешь: «Выходи скорей!» О, как бы я уже вылетела, а не вышла, но…

2 декабря 1929 г.

Товарищу М. Златогорову.

Решила написать тебе спокойное письмо. Но разве это возможно? О нет! Как подумаю обо всех вас, как вспомню твое последнее письмо, спокойствие бесследно исчезает, а изо всех уголков души рвется бурный восторг. С трудом удается выбрать из всего вороха дум и чувств то, о чем хочется тебе рассказать в первую очередь.

Ну хорошо, прежде всего о социалистическом соревновании. Как жаль, что ты не был среди нас в тот момент, когда мы читали твое письмо, что ты не видел, какое впечатление произвело оно на всю нашу коммуну! Слушая рассказ об ударных бригадах, девушки буквально окаменели. Только через несколько минут обрели они снова дар речи, начали разговаривать, радоваться, удивляться, восторгаться. Трудно было себе представить, что весь тот героизм и энтузиазм, которые являлись самыми характерными чертами эпохи гражданской войны, вошли ныне в быт, стали повседневным явлением. Мы слышали о соревновании, я с особой радостью узнала, что идея его рождена комсомолом, понимала, что оно должно сыграть огромную роль в деле осуществления лозунга «догнать и перегнать», но… насколько же шире, могучее, интереснее это в жизни, чем в наших представлениях!

Знаешь ли ты, как дорога мне каждая ниточка, которая связывает меня с живой жизнью? Не могу тебе больше писать, как и осуществлять другие свои желания. У нас также, хоть и на свой лад, напряженные прекрасные будни. Не хватает суток. Но ничего не значит, что прошла неделя, месяц. Нет! Это ведь значит на неделю, месяц ближе к воле…

11 декабря 1929 г.

Ему же.

…Живые факты вашей действительности способны захватить друзей, смутить врагов. И одни и другие делают свои выводы. А я вот вчера вместе со своей соседкой по камере вспоминала о живых фактах нашей действительности — о некоторых товарищах, осужденных по уголовным статьям кодекса законов. Один из них — пожизненно. Вот где нужна сталь и моральная сила, чтобы в безмерно тяжелых условиях не сломаться, сохранить свое лицо! Подумай — жить среди бандитов и воришек, без газет и книг, без бесед с товарищами, за бессодержательной каторжной работой, под «ласковой опекой», удваиваемой или утраиваемой после каждого шага, сделанного не по регламенту…

Таких много. Вот и сейчас вспомнила еще пять-шесть пожизненно осужденных. Вечная тюрьма? Конечно, не вечная, но все же невыносимо тяжелая. А все же выносят! Сохраняют и бодрость и веру в «завтра». Выковываются люди.

Много не напишешь на этих редких листочках, надо рассказывать, много рассказывать такого, что должно быть широко известно. Вот, когда встретимся, заберемся куда-нибудь, и будет беседа бесконечная, захватывающе интересная. А тогда берись за перо и пиши, рассказывай свободной советской молодежи о том, «как пахнет жизнь» у ее товарищей, близких соседей.

14 декабря 1929 г.

Товарищу С.

…А мы теперь живем особенно интенсивно. Никогда у нас в стенах тюрьмы не было тихо, но теперь особенное настроение. Отовсюду такие хорошие вести! Конечно, немало и плохих, но они как-то стираются, уходят на второй план, а тон задают именно радостные. Если бы ты знал, с каким нетерпением мы ждали подтверждения своего вывода о наступлении. Вторичного, во сто раз более сильного и решающего. Дождались и торжествуем. Хочется еще подтолкнуть вперед, сильнее накалить, ярче выразить. Но… сиди и «не рыпайся». Что же, посидим еще. А все-таки чудесное «скорей» не только живет, но и мчится вперед. Вспоминается Маяковский: «Мы идем! Не идем, а летим! Не летим, а молньимся!» Одним словом — хорошо, чудно хорошо!!! Обо всем хочется спросить: и о Китае, и об урожае, и о коллективизации, и о тысяче других вещей. Но напишешь ли? Не найдет ли опять на тебя «молчанка» на несколько месяцев? Ой, только не это! Прошу тебя очень, очень. Сегодня столько тебе надавала поручений, столько поставила неотложных вопросов, что, боюсь, придется тебе потратить немало времени на все это. Но знаю, что все это сделаешь, исполнишь. Ну, пусть бы сейчас можно было тебя увидеть! Вижу тебя, твои движения, улыбку, слышу твой голос, но все это не то. Настоящее! Пусть оно будет! Представляешь ли себе его ясно? Нет, все представления бледны и бескровны. Ты увидишь! Мы увидим, мы будем пламенеть радостью, мы, счастливые, будем громко смеяться…