Мирослав Попович - Кровавый век

• Название: Кровавый век
• Автор: Мирослав Попович
• Жанр: Культурология
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-03-7263-4

Книга «Кровавый век» посвящена ключевым событиям XX столетия, начиная с Первой мировой войны и заканчивая концом так называемой «холодной войны». Автор, более известный своими публикациями по логике и методологии науки, теории и истории культуры, стремился использовать результаты исследовательской работы историков и культурологов для того, чтобы понять смысл исторических событий, трагизм судеб мировой цивилизации, взглянуть на ход истории и ее интерпретации с философской позиции. Оценка смысла или понимание истории, по глубокому убеждению автора, может быть не только вкусовой, субъективной и потому неубедительной, но также обоснованной и доказательной, как и в естествознании. Обращение к беспристрастному рациональному исследованию не обязательно означает релятивизм, потерю гуманистических исходных позиций и понимание человеческой жизнедеятельности как «вещи среди вещей». Более того, последовательно объективный подход к историческому процессу позволяет увидеть трагизм эпохи и оценить героизм человека, способного защитить высокие ценности.

---

Но Николай Николаевич был не в таком положении, как его племянник Кирилл Владимирович, хотя тоже великий князь и боевой офицер флота, но персона намного менее весомая. (Между прочим, в эмиграции Кирилл Владимирович стал его соперником в борьбе за императорский титул.) Великий князь Николай Николаевич имел особый авторитет как лицо, близкое к армии, что было семейной традицией Николаевичей. Отец великого князя, Николай Николаевич Старший, был главнокомандующим в русско-турецкой войне 1878–1879 гг., и сам Николай Николаевич Младший знал армейские дела, знал лично многих офицеров и действительно был особенно близок к армии и обществу, в частности к думским политическим деятелям.

Стиль правления последнего российского императора сочетал вялость и непоследовательность с упрямым беспросветным консерватизмом. Во внутренней политике он совмещал аристократическую пренебрежительность самодержца, ориентированного на ему одному видимые великодержавные цели, с мистическими ощущениями собственной «народности», с верой в то, что не грязные мужики и замасленные «фабричные», и тем более не «жиды» и «интеллигенты» (самого этого слова Николай не выносил, как и Гитлер), а российский Народ, умытый, с расчесанной бородой и в смазанных сапогах, ему безгранично предан. На практике это находило проявление в поддержке предвестников фашизма – люмпенов из «Черной сотни» и «Союза Михаила Архангела», а также каких-то лжепророков и авантюристов, последним из которых был зловещий Распутин. Авантюрное мистическое окружение, в конечном итоге, не столько толкало Николая II к необдуманным рискованным поступкам, сколько усиливало унылое ощущение трагической обреченности.

Великий князь Николай Николаевич был связан с верхушкой армии, националистическим славянофильским обществом и с сербско-черногорскими кругами. Император Николай II и императрица Аликс, фанатичные сторонники самодержавия, династически близкие в первую очередь к немецкой аристократической верхушке, ненавидели общество и не доверяли никому, кто с ним был связан.

В российских националистических кругах в годы войны существовало убеждение в том, что царь находится в плену у немецких шпионов, которых поддерживает царица-немка. Потом, в советские времена, эта версия как-то забылась. Представляется, что в определенном смысле она не была совсем безосновательной. Конечно, ни о каком «плене» и ни о каком «шпионаже» не могло быть и речи. И Николай II, и императрица Александра оставались по-своему российскими патриотами – так, как могли быть патриотами самодержцы, для которых Россия была чистой абстракцией, сформованной их собственным воображением, а служение России отождествлялось со служением императору. Идея Великой России у императорской пары была мистически заоблачной и порождала туманные великодержавные цели и намерения, которые были и личными их стремлениями, и политическими установками военно-бюрократического механизма империи.

Распространение мистических настроений при дворе вообще не было исключительным явлением для тогдашней России. Распутин, в котором русские националистические круги видели проявление маразма царицы-немки и ее ближайшего окружения, в действительности был персонажем давней истории, его предшественниками были такие мракобесы, как Иоанн Кронштадтский или Илиодор. Эти темные личности являлись для двора не только святыми мистиками, но и олицетворением туманной субстанции Народа. Распутин, крайне эгоцентричный шаман с чрезвычайной жизненной силой, даже в своих сексуальных приключениях символизировал не столько распущенность двора, сколько языческое торжество сакрализованного тела. Царская чета видела в нем воплощение православия и народности как последней опоры самодержавия. В претензиях на святость у пророков было что-то нездоровое и языческое, вернее, какое-то тяготение к отсутствующему примитивному здоровью. Его русские вышитые рубахи, бобровые шубы, армяки с парчовой подкладкой, песни и пьяные «плясы» – все это то, чего не нашли император и императрица в «Союзе русского народа», во что верили, за что хватались.

Последний царь России при всей склонности к немецкой родне скорее более близок к карикатурной этно-религиозной российской «Gemeinschaft», чем к западничеству. Его гладко выбритые предки строили университеты, похожие на казармы, и казармы, похожие на университеты, а все же были западниками.

Поэтому в политических ориентациях Николая II великодержавные амбиции соседствуют с колебаниями в сторону Германии. Оставшись в рамках созданной его прагматичным отцом российско-французской Антанты, Николай пошел на конфликт с Германией с тяжелым сердцем и только под давлением обстоятельств, которые сложились на Балканах.

«Народность» Николая II находила выражение в нелюбви ко всему либеральному, интеллигентскому и интеллигентному, которая была связана с внутренней отчужденностью от европейских союзников – французов и англичан как разновидностей либерального «жидовства».

Что же касается проевропейского праволиберального общества, то его верхушка в среде думских политиков, буржуазии, бюрократии, генералитета и придворных кругов возлагала надежды в первую очередь на великого князя Николая Николаевича. Эти группы готовы были на решительную великодержавную националистическую политику и настроены в целом достаточно агрессивно.

Война как реальная возможность. Намерения больших государств

С конца XIX века возможность европейской войны реальна на двух театрах: на франко-немецкой границе и на подступах к Босфору.

С точки зрения здравого смысла, война Германии с Францией порождена непонятными обстоятельствами. Германия после 1871 г. не имела территориальных претензий к Франции – наоборот, это Франция должна была бы отвоевывать у Германии Эльзас и Лотарингию. Бисмарк, кстати, был против аннексии этих французских провинций, чтобы не давать повода для реванша, но вынужден был отступить под натиском генералов-победителей. Однако во Франции после поражения милитаристов и католического клира в связи с попытками военного переворота Буланже и провалом дела Дрейфуса позиции консерваторов резко ослабели, и у власти находились левые и центристские силы – социалисты и радикалы; эти политики не предприняли ни одного шага, который можно бы трактовать как попытку реванша.

Можно сказать, что планы войны разрабатывались немецким Генеральным штабом на всякий случай, для поддержки активной политики. Опасение «всякого случая» стимулировало разработку плана войны на рубеже веков (в 1891–1905 гг.), во время, когда Генеральный штаб возглавлял граф Альфред фон Шлиффен. Шлиффен встретил на этом посту свое семидесятилетие, и потом, уже в отставке, боролся за идеи своего знаменитого плана даже в открытой печати, под быстро разгаданным псевдонимом, так что план Шлиффена в достаточно существенных деталях обсуждался специалистами и любителями так же, как пьеса известного драматурга перед ее постановкой в театре.

Франция боялась усиления военного могущества и повышения мирового статуса немецкого враждебного государства, а Германия в лице кайзера и Генерального штаба боялась, что в случае европейской войны Франция первой вонзит ей штык в спину. Но мотивом для объявления войны сами по себе взаимные страхи могли быть лишь в состоянии общей политической паранойи.

Как было убедительно показано историками, ставка Германии на блицкриг была неминуемой, поскольку лишь инициатива и молниеносные решительные удары могли позволить немцам избежать поражения в затяжной войне с коалицией европейских противников. Замысел разгромить армию Франции, охватив ее левый фланг и обойдя Париж с северо-запада, был смел, но не так уже неожидан. Новым здесь был скорее элемент политический – нарушение нейтралитета Бельгии, о котором Шлиффен писал, что оно неминуемо, и выиграет тот, кто захватит Бельгию первым. Но это было чисто военное решение. Политически Германия, напав на Бельгию, навлекла бы выступление Англии против себя. Ведь Бельгия как государство стала творением английской политики, – сочетание валлонов и фламандцев могло прикрывать Британские острова перед возможным вторжением с континента.

Генерал-фельдмаршал фон Шлиффен

В конечном итоге, политические мотивы не должны были занимать Шлиффена и Генеральный штаб: функции военных заключались в выработке оптимального военного решения, а запускать в ход военную машину или нет – дело политиков. Сдерживать Великобританию должна была военно-морская мощь Германии, созданная усилиями выдающегося морского военачальника Альфреда фон Тирпица, статс-секретаря морского министерства (то есть фактически – морского министра) с 1897-го по 1916 г., а позже видного консервативно-националистического политического деятеля. По его инициативе, активно поддержанной Вильгельмом II, Германия быстро создала мощный военно-морской флот, который мог соперничать с английским. Часто описываемая история англо-немецкого морского соперничества сама по себе тоже мало что объясняет: флот не столько должен был завоевывать Германии заморские территории, сколько угрожать господству Англии на морях и особенно – на Северном море. Если бы Англия хотела уничтожить немецкие военно-морские силы, ей не нужно было ожидать мировой войны; проекты разгрома немецкого флота, пока он еще не окреп, выдвигались английскими адмиралами, но никогда серьезно не принимались политиками во внимание.