Амнон Жаконт - Последний из умных любовников

• Название: Последний из умных любовников
• Автор: Амнон Жаконт
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1058-6, 978-5-9953-0172-1

Эта книга повествует о двух самых ужасных неделях в жизни Рони Левина — семнадцатилетнего сына американской пары. Ирми, его отец — агент израильских спецслужб, часто разъезжающий с секретными миссиями; Нинетта, его мать — красивая, талантливая женщина. А наш герой молод и просто наслаждается жизнью. Однажды он возвращается домой с костюмированной вечеринки, переодетый в женщину, и получает странные угрозы от незнакомца, который ошибочно принимает его за Нинетту. Эта загадочная встреча становится отправной точкой в запутанной истории, которая, как выяснится, касается не только матери и ее любовной связи на стороне, но и опасного заговора. Рони до последней минуты не может понять, кого нужно защитить: своего отца, мать или ее любовника.

---

— Не знаю, сколько еще здесь пробуду…

О чем это он: о больничной койке или о своей жизни?

— Я скоро умру, — твердо, как о чем-то решенном, добавил он и замолчал.

Как мне себя вести? Впервые в жизни я прощаюсь с человеком, которого, скорее всего, больше никогда не увижу. Мне хотелось сказать ему: несмотря ни на что, мы были друзьями, — но вместо этого я почему-то пробормотал:

— Спасибо… спасибо вам за все…

— Береги себя, — махнул он мне на прощание слабой рукой.

Выйдя из больницы, я перешел на другую сторону шоссе, лавируя среди несущихся на бешеной скорости машин, и нашел одинокую скамейку в расположенном неподалеку парке. Распоров светлую шелковую подкладку кошелька, я увидел под ней небольшую пластмассовую карточку. «Клуб „Патрик“» — гласила надпись, выдавленная над черной магнитной полосой. Адрес был напечатан крошечными, почти незаметными буквами: угловой дом в конце 42-й улицы. Оторвав кусок подкладки, я завернул в него карточку и написал на нем номер шкафчика — 1956. С чего он взял, будто я помню дату войны, о которой никогда в жизни не слышал?

На работу я опоздал минут на сорок. Миз Ярдли устроила безобразный скандал, выплеснув на мою голову весь запас злости, который медленно, но верно назревал в ней в течение последних двух недель. Напоследок она обвинила меня в краже. Я понятия не имел, что она имеет в виду. В библиотеке, как обычно, стояла гробовая тишина, и наша громкая перебранка наверняка доставляла немалую радость посетителям. Но сотрудники преспокойно занимались своими делами, не обращая на нас ни малейшего внимания. Всем было в высочайшей степени наплевать, кто из нас прав, кто — виноват.

Как ты мог легко догадаться, дело кончилось увольнением. Она просто-напросто указала мне на дверь.

— И не вздумай возвращаться, — добавила она со змеиной улыбкой. — Ты уволен окончательно. Твой дружок с третьего этажа тебе больше не поможет, не надейся…

— Очень она мне нужна, ваша вонючая работа! — выкрикнул я со злостью, стукнул кулаком по ближайшему столу, и широкими шагами, ни с кем не прощаясь, ринулся к выходу — на свободу.

Честно говоря, мне было здорово не по себе. Может, сказывалось воспитание — мать с детства внушала мне нелюбовь к «скандалам», а может, я просто не был приспособлен к такого рода конфликтам. Я уныло брел по городу, и все вокруг почему-то напоминало о приближении роковой даты: витрины часовщиков на Пятой авеню, плакаты в Медисон-сквере и неоновая реклама в конце 42-й улицы неподалеку от клуба «Патрик». Того самого. Клуб был, разумеется, закрыт. Лаконичная табличка на дверях извещала, что открывается он в пять вечера и работает всю ночь, до пяти утра. Я решил, что клуб может подождать. Все равно никто, кроме меня, не заберет вещи из шкафчика. Карточка-то у меня…

Было около трех часов дня. Дойдя до автобусной станции, я уже собрался было отправиться домой, но на всякий случай решил звякнуть тебе из ближайшего автомата. На сей раз повезло: трубку подняла Дороти, твоя верная черная служанка и многолетняя домоправительница. Сначала она меня не узнала, пришлось назваться, и я даже на расстоянии почувствовал, как она обрадовалась. Дороти помнила меня еще одиннадцатилетним мальчишкой, мы тогда только-только приехали в Штаты, и всегда относилась ко мне по-матерински. Ты ужасно занят, с сожалением сказала она, — бизнес, как обычно, а, кроме того, еще подготовка к торжественному новогоднему богослужению в темпле (к «мессе», сказала она). До того занят, что даже мэру Нью-Йорка пришлось звонить тебе несколько раз, пока наконец ты не нашел время ему отзвонить… Она трещала с такой скоростью, что мне с трудом удалось вставить несколько слов о том, как необходимо мне тебя видеть. Зато их уже не пришлось повторять дважды: ну, конечно, как я могу сомневаться, разумеется, мистер Стейнман (так она тебя величала) ужасно занят, но ведь я — член семьи, он меня любит, он с превеликим удовольствием меня примет, и мы даже поужинаем вместе, она поставит на стол дополнительный прибор.

— Приходи, Рони, какой может быть разговор, у нас давно не бывало гостей с таким аппетитом, как у тебя.

По ее голосу чувствовалось, что она действительно будет рада меня видеть.

Мы договорились на половину седьмого. Оставшееся время я проскучал в кино, где безостановочно крутили какие-то дурацкие комедии, потом спустился в метро, проехал несколько остановок и вскоре уже подходил к твоему дому. Перед зеркалом в роскошном вестибюле я пригладил волосы и заправил рубашку в брюки, чтобы выглядеть поприличней. Дверь открыла Дороти, и я, здорово перепугавшись, что сейчас она примется меня изо всех сил тискать и целовать, долго тряс ее руку, пока наконец не появился ты.

Честно говоря, даже не знаю, стоит ли рассказывать о нашей встрече. Ты ведь там был и знаешь все сам. С другой стороны, наверное, это все-таки важно: описать, что произошло во время моего визита, чтобы сравнить, что чувствовал каждый из нас, о чем думал и на что надеялся. Может быть, это позволит нам понять, как и почему произошло все то, что произошло потом.

Ты выглядел немного иначе, чем обычно. Была в тебе какая-то рассеянность, которую ты попытался скрыть, приветливо обняв меня, как всегда, за плечи и уведя к себе в кабинет. Плотно прикрыв дверь, ты опустился в огромное кожаное кресло за письменным столом и тут снова стал всегдашним самим собой. Вот теперь все выглядело по-прежнему привычным, как когда-то.

Я мог бы без конца описывать твой кабинет, который так люблю: эти кожаные кресла, камин, большой плакат со Стеной Плача, твое фото с президентом Трумэном, висящую на стене шкуру ламы (ты рассказывал, что тебе преподнести ее латиноамериканские индейцы, работавшие под твоим началом на горных полях в Андах; там еще по периметру шла надпись: «Большому человеку с Севера, которому исполнилось шестьдесят сезонов дождей»), склянки с пряностями и засушенными растениями, расставленные по полкам из черного дерева, а главное — книги, жуткое количество книг, на всех доступных тебе языках, по всем тем вопросам, в которых ты так здорово разбираешься. Стоило снова оказаться в этом кабинете, как перед глазами опять встали одна за другой все наши прежние встречи — когда мне было одиннадцать, потом тринадцать, потом шестнадцать лет. В сущности, я рос на твоих глазах, и ты всегда был готов меня выслушать, помочь советом, успокоить, всегда дарил самые желанные подарки.

Сначала мы говорили о маловажных (с моей точки зрения) вещах: ты рассказывал, как трудно стало вести дела, доверительно пояснив, что планируешь поменять весь прежний образ жизни.

— Пойми, иногда как раз привычное надоедает больше всего. Если уж почувствовал, что тебя затягивает рутина, надо все бросать, непременно. В таких случаях лучше всего перебраться на новое место и начать все сначала.

Тут ты вдруг спохватился и спросил: может, я слушаю просто из приличия, затрудняясь заговорить о том, что меня действительно волнует.

— Да нет, — сказал я, — это мы с тобой пока что настраиваем инструменты…

Моя формула пришлась тебе по вкусу, но ты, видимо, решил, что теперь мы как раз настроены в унисон, поскольку взял быка за рога и предложил выложить, что у меня на душе. С тобой я чувствовал себя абсолютно свободно. Я рассказал — в самых общих чертах, без подробностей — все, что произошло за последние дни, начиная со случая в туннеле Линкольна. Но не стал вдаваться в объяснения, откуда мне известно то или другое. Опустил и некоторые детали, которые тогда казались несущественными. Все это время, пытаясь оценить твою реакцию, я следил за выражением твоего лица. Но оно оставалось непроницаемым. Когда я закончил, ты спросил, не хочу ли я принять душ перед ужином.

Это была прекрасная идея — после долгого шатания по городу я чувствовал себя пропотевшим и грязным. Дороти вызвалась проводить меня в ванную, чтобы показать, где лежат чистые полотенца. В коридоре она задержалась и отбросила кончиком туфли загнувшийся край ковра.

— Сущий ребенок твой дядя, — укоризненно сказала она своим басовитым и назидательным, словно у воспитательницы детского сада, голосом. — Все ковры в доме перепортил. Уж его и просила, и умоляла — ничего не помогает. Каждое утро обещает, а как ночь — все вчистую забывает, что пообещал. Люди спят давно, а он все расхаживает по дому со своими мыслями, и все пьет да пьет. Чуть только опустошит стаканчик — тут же кладет его набок, и давай загонять в него шарики по ковру. — Она ткнула в сторону подставки для зонтов, тесно заставленной клюшками для гольфа. — Утром посмотришь — все ковры, будто шкура побитой собаки… Просто жалость берет — до чего человек хороший, а по ночам не спит ни в какую… Теперь вот уезжать надумал. Жалко его. Сегодня таких джентльменов, как он, больше и не сыскать…

Когда я вернулся, ты уже сидел за накрытым столом. Вид у тебя был озабоченный.