Амнон Жаконт - Последний из умных любовников

• Название: Последний из умных любовников
• Автор: Амнон Жаконт
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1058-6, 978-5-9953-0172-1

Эта книга повествует о двух самых ужасных неделях в жизни Рони Левина — семнадцатилетнего сына американской пары. Ирми, его отец — агент израильских спецслужб, часто разъезжающий с секретными миссиями; Нинетта, его мать — красивая, талантливая женщина. А наш герой молод и просто наслаждается жизнью. Однажды он возвращается домой с костюмированной вечеринки, переодетый в женщину, и получает странные угрозы от незнакомца, который ошибочно принимает его за Нинетту. Эта загадочная встреча становится отправной точкой в запутанной истории, которая, как выяснится, касается не только матери и ее любовной связи на стороне, но и опасного заговора. Рони до последней минуты не может понять, кого нужно защитить: своего отца, мать или ее любовника.

---

— У нас все в порядке, милый, не беспокойся, — сказала мать и тут же хихикнула, будто вспоминая что-то забавное. — Тут Ида отличилась — своровала у меня коробочку с лекарством.

— С каким лекарством?

— Да так, витамины.

— Откуда ты знаешь, что это она? — спросил я с недоверием.

— Я застала ее в кухне с пустой коробкой в руках. А пилюли она куда-то спрятала, и ни за что не хочет говорить куда.

— Подождешь меня? Я скоро приеду.

— Нет, я собираюсь в парикмахерскую, а потом в гости. Оставлю тебе еду в холодильнике и на плите.

Снова охватила тревога. Черт с ними, с таблетками, но тот, кто их подсунул, вряд ли успокоится на одной неудачной попытке. Он по-прежнему замышляет недоброе, а я по-прежнему понятия не имею, кто бы это мог быть. Ее любовник? Полный абсурд! Может, все-таки мистер Кэй? Тоже маловероятно… Он вообще незнаком с матерью. Неужели отец? Но о таком даже думать не хотелось. Оставалось только находиться при ней как можно больше времени, стараясь защитить. «Подожди меня, — быстро сказал я. — Поедем вместе».

Она промолчала. Странно — прежде она то и дело пыталась затащить меня в гости, чтобы похвастаться, какой у нее замечательный сын. А я всегда упирался. Наконец она произнесла с некоторым сожалением:

— Нет, сегодня никак не получится. Я уже на выходе…

В ее голосе зазвучала та приторная слащавость, от которой мне с каждым днем делалось все противнее.

Еще издали я заметил, что дома что-то случилось. У въезда стояла полицейская машина. Гараж был настежь открыт. Я взлетел наверх, перепрыгивая через ступеньки, и тут же наткнулся на толстяка, который что-то собирал в пробирку с ковра.

— Вы кто? — спросил он.

— Это мой сын, — сказала внезапно возникшая у меня за спиной мать, обвивая собственную талию моей рукой. — Мой взрослый и преданный сын.

И она положила голову мне на грудь кокетливым движением, смутившим и меня, и незнакомого толстяка.

— Что случилось? — спросил я.

— Эта престарелая госпожа, — объяснил толстяк. — Она чем-то отравилась.

— Она нездорова, — сказала мама. — Нездорова и довольно неуравновешенна.

Посмотрев на нас с подозрением, полицейский спросил:

— Ваш муж дома?

— Он в отъезде.

Толстяк пожал плечами, покрутил в пальцах пробирку, закупорил, сунул в полиэтиленовый мешок и заклеил клейкой лентой. «Теперь можно это смыть», — сказал он, указывая на ковер. Я ошалело взглянул на него. Он объяснил: «Это рвота. Всего лишь рвота, ничего больше». Потом, указав мне взглядом на мать, порекомендовал отправить ее в постель, потому что сегодня «у нее был тяжелый день».

После его ухода мать действительно легла, а я устроился рядом, держа ее за руку. «Точно как раньше, когда ты был маленьким… Только не надо разговаривать — у меня страшно болит голова». Постепенно, из ее отрывистых слов, я понял, что произошло. Уже собираясь выйти из дому, мать неожиданно наткнулась на тетку, лежавшую в собственной рвоте на ковре, около самой лестницы, ведущей на первый этаж. Она пыталась напоить ее водой, дать что-нибудь против рвоты, потом попробовала найти отца с помощью засекреченного телефона в консульстве. Отца она, правда, не нашла, зато секретарша консульства помогла вызвать «скорую», и тетку тут же увезли в больницу. Диагноз показал тяжелое отравление, и из больницы сообщили в полицию. Мать восприняла это как личное оскорбление:

— Ты же знаешь, как у нас чисто в доме, и еда всегда свежая…

Она могла этого не говорить. Я сразу понял, что произошло, и стало отчаянно страшно. Подождал, пока она заснет, потом тщательно, методично запер все двери и окна. Пустую белую коробочку, якобы от «витаминов», я нашел в корзине для мусора, в ванной. Сейчас я обвинял уже самого себя: мое болезненное любопытство могло стоить Иде жизни. Руки дрожали, голова горела. Вспомнил, что одна из этих злосчастных пилюль все еще лежит у меня в кармане брюк. Поколебавшись, решил все-таки позвонить в больницу — пусть они на всякий случай определят ее состав. Уже по пути к телефону я услышал нетерпеливый, оглушительный стук.

Он доносился со стороны кухни. Кто-то отчаянно ломился в заднюю дверь. Пока добежал туда, мать успела открыть, и теперь они с Деби (ну, конечно, это была она) стояли обнявшись, словно сестры, и укоризненно глядели на меня. За всеми этими делами у меня совершенно вылетело из головы, что Деби собиралась провести у нас несколько дней, пока не вернутся ее родители. В полном замешательстве я снял с ее плеча рюкзачок — легче легкого, наверняка, кроме зубной щетки и пары запасных трусиков, она ничего с собой не захватила. Еще недавно мысль о том, что спать она собирается без пижамы, нагишом, вызвала бы у меня радостное нетерпение. Теперь же, глядя, как она стоит, обнявшись с матерью на пороге кухни, я почему-то не испытывал по отношению к ним ничего, кроме смущения и отчужденности.

— Что тут происходит? — спросил я.

Деби зарыдала. Мать принялась ее успокаивать, как могла. Перестав наконец хлюпать, она первым делом декларировала, до чего я черствый и равнодушный человек, и только потом (снова нервно всхлипывая) объяснила, что насмерть перепугалась.

Сказала, что испугал ее мой отец.

На него она наткнулась в кустах сирени, когда шла к нам задним двором. Стоя там, он внимательно наблюдал за нашими окнами. Увидев Деби, он повел себя более чем странно: велел ей не приближаться к дому и немедленно уходить. При этом голос у него был злой, угрожающий. Затем, отступив в глубину кустов, он исчез, а бедная Деби бросилась изо всех сил к нашему дому и принялась барабанить во все двери (которые я перед этим так тщательно запер). Мать с трудом сумела открыть все мои запоры и задвижки.

Признаться, я не поверил в столь абсурдную историю, но Деби твердо стояла на своем, повторяя, что там наверняка был мой отец, и никто иной. Уж она-то никак не могла обознаться. Именно это так сильно ее и напугало.

Мать не сомневалась, что Деби ошибается, но у меня, к сожалению, подобной уверенности не было. Я спросил, различила ли она в папином голосе какой-нибудь акцент. «Да, да, — сказала Деби, — у него было такое специфическое произношение, точнее, такое особое отсутствие акцента, знаешь, как у всех израильтян, когда они говорят по-английски». Мать ошарашенно посмотрела на меня, но я не стал ничего объяснять. Тут она выложила Деби, какой у нас был тяжелый день: заболела тетя Ида. «Причем не просто заболела, это отравление», — сказал я, и мать взглянула на меня с ужасом и отвращением (она-то ведь не знала о пилюлях того, что было известно мне).

Деби схватила было рюкзачок и уже собралась обратно — «пойду-ка я домой спать…», — но мать ее успокоила: «Утром все будет выглядеть иначе, вот увидишь» — и, обняв за плечи, увела из кухни. Потом я слышал, как они двигают кровать в подвале.

Когда мать вернулась, я попытался рассказать, что это за пилюли и что случилось с теткой на самом деле. Одновременно попробовал выяснить, кто их ей дал, но ответа, как всегда, не получил. Вид у нее был грустный и очень усталый.

— Знаешь, мне и так тяжело — без тебя и твоих теорий, которые ты умудряешься строить, не понимая общей картины…

— Ее-то я как раз понимаю, — сказал я спокойно. — И знаю, что не все гладко у вас с отцом. И еще понимаю, что происходит между тобой и… (я проглотил слюну)… и еще кое-кем.

Тут стало очень тихо, настолько тихо, что отчетливо слышалось тиканье часов в коридоре. Уткнувшись лбом в дверной косяк, мама произнесла почти шепотом:

— Что ты можешь знать о вещах, которые начались еще до твоего рождения и продолжаются до сих пор… Что ты вообще знаешь об этой жизни…

И, отвернувшись, она заплакала.

— Прости меня, ну, пожалуйста, прости.

Я попытался ее обнять, но она отстранилась и ушла к себе в комнату.

Теперь я понимаю, что это был очень важный момент, пожалуй — самый важный за все эти дни. По-моему, именно тогда я окончательно расстался с иллюзией, что она поможет мне что-нибудь выяснить.

Я понял, что ей попросту не под силу трезво взглянуть на истинное положение вещей: она чувствует себя настолько несчастной, что любая попытка вызвать ее на откровенность начисто теряет смысл.

Подождав, пока у нее погаснет свет, я спустился в подвал. Деби не спала. Жарким шепотом она объявила, что теперь больше не сомневается в том, что я ее разлюбил и нашел себе другую. Я лег рядом, но она повернулась ко мне спиной. Тут я почувствовал, что все кончилось. Ты наверняка знаешь это ощущение: полное отсутствие желаний, конец, пустота. Самая соблазнительная из твоих соучениц, переспать с которой только и мечтают все твои приятели, вдруг оказывается всего-навсего обыкновеннейшей смазливой девчонкой, которая просто случайно живет на соседней улице, а тебе до нее и дела нет.

Меня спасло воспоминание о мисс Доггарти. Уже через минуту я был готов на любые подвиги. Деби сначала сопротивлялась, но больше для приличия, очень вяло, так что ушел я от нее только часа через два. Снова проверил, надежно ли заперты все двери, и лишь после этого отыскал в записной книжке твой телефон. Я позвонил тебе из кухни. Была почти половина первого ночи.