Виктор Трихманенко - Небом крещенные

• Название: Небом крещенные
• Автор: Виктор Трихманенко
• Издательство: Мастацкая літаратура
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

События романа «Небом крещенные» развёртываются на протяжении летной жизни целого поколения. В книге показаны простые, скромные труженики боевой авиации, но вместе с тем каждого из них можно назвать героем — столь значительны их душевные порывы, так сильна страсть, с которой они выполняют обычное дело службы. Автор рассказывает о них тепло, убедительно, искренне. Он, бывший военный летчик, ныне писатель, хорошо знает своих героев и горячо их любит. Это в значительной степени усиливает жизненную правду и художественные достоинства романа.

---

Инструктор даже не подходит к самолету, машет перчаткой: давай, мол, еще один такой же полетик, все нормально.

При заходе на посадку во второй раз Вадим немного зевнул, чуть-чуть потерял скорость, и тяжелая машина плюхнулась далеконько до "Т". Это называется недолет. А пилоту после этого название — шляпа.

Конечно, у Вадима ведь не бывает, чтобы все хорошо, какая-нибудь неудача непременно его подкараулит. Ух, злость! Подмывает трахнуть шлемофоном оземь, чтобы очки разлетелись.

— Товарищ лейтенант, разрешите получить замечания.

— Первый полет отлично, а второй… сам знаешь. Беги докладывай командиру эскадрильи.

Капитан Акназов — в новеньком комбинезоне и унтах белого собачьего меха — бродил в стороне от старта, будто искал что-то утерянное.

Подошел к нему Вадим быстрым строевым шагом.

— Товарищ капитан, курсант Зосимов выполнил два самостоятельных полета…

— Вы что же, падаете без скорости? — ледяным тоном спросил Акназов. — Надо было вовремя машину газком поддержать, так, кажется, вас учили!

— Так точно. Разрешите доложить…

Акназов заулыбался, сунул Вадиму руку:

— Поздравляю вас.

Курсанты да инструкторы, наблюдавшие издали за двумя фигурами, не могли слышать этот разговор. Они только видели, что капитан Акназов улыбается и пожимает Вадиму руку.

До конца летного дня больше никого не выпустили, и Вадим ходил по аэродрому именинником, он был единственным курсантом, который уже летал на ЯКе. Сам. Его голос в разговорах с ребятами звучал в тот день громче, чем обычно, он бросал по сторонам уверенные взгляды и весь как бы подрос на полголовы. Когда он начинал рассказывать о своих впечатлениях, вокруг него сейчас же собиралась и быстро увеличивалась толпа курсантов, его слушали внимательно, Булгаков тоже прислушивался. Одним ухом, двусмысленно усмехаясь. Кому-то он потом сказал, что, мол, доверили человеку первым вылететь, а он ткнул машину где-то за аэродромом. Пошел слушок.

Любишь кататься — люби и саночки возить. В учебной эскадрилье это правило незыблемо. После полетов курсанты поступали в полное распоряжение механиков и под их руководством драили машины, дозаправляли бензином и маслом, выполняли мелкие технические операции. Во время тяжелой и нудной работы на самолетной стоянке постепенно улетучивалось горделивое самосознание, что ты не дальше как сегодня управлял скоростным истребителем. Руки, смоченные бензином и маслом, мерзнут, живот подводит от голода, механик на тебя покрикивает (хотя рожден ползать, молоток этакий!), и ты трезвеешь, ты становишься черным рабом того же самого ЯКа. То ли дело инструкторы-летчики: закинули планшеты за плечи и пошли себе, неторопливо переставляя ноги в унтах.

— Завидно. Ох, завидно! — простонал Костя Розинский, глядя им вслед.

Приходят в казарму уже затемно, грязные и усталые. Наскоро умываются, курят за порогом, передавая друг другу "бычки". Кто ждет ужина, а кто падает, обессиленный и голодный, в постель, укрывшись одеялом, шинелью, летной курткой, мгновенно засыпает в своем согретом дыханием логове, и шум, смех, разговоры в казарме — все это его больше не касается. Летающим разрешено ложиться спать, не дожидаясь общеэскадрильской вечерней поверки и отбоя.

Многие не ходили на ужин, справедливо полагая, что длинный путь в столовую и обратно в темноте по выбитой дороге не стоит пол миски жиденького пюре. А кто на ужин все-таки шел, тот должен был принести двум-трем товарищам их порции хлеба и сахара, приварок же он получал в награду за труды. Остающемуся в казарме покойно, идущему в столовую выгодно.

Перед ужином в казарму забежал лейтенант Дубровский. Собрал в углу свою летную группу и сделал кое-какие уточнения на завтра. Меняется очередность: с утра слетает с Розикским командир эскадрильи, потом Зосимов отрабатывает круг самостоятельно, а дальше, как запланировано.

— Всем понятно?

— Ясно, товарищ лейтенант.

Если Костю Розинского дают на поверку командиру эскадрильи, значит его наметили завтра выпускать. И опять не Булгакова. По выражению здешних остряков, фортуна поворачивается к Вальке Булгакову тылом.

Поднявшись с табуретки, инструктор сунул свой блокнот-кондуит в планшет. Задержал взгляд на Вадиме.

— Ну что, Зосимов, как самочувствие?

Вадим застенчиво улыбнулся, чувствуя, что все на него смотрят.

— Оперился сегодня наш Вадим, — сказал Розинский.

— Что? — спросил инструктор.

— Я говорю, мы все пока голые птенцы, а Зосимов уже вылетел самостоятельно — значит, оперился, образно говоря.

Лейтенант сдвинул шапку на ухо, что вмиг придало его лицу выражение лихости и озорства. Сказал негромко, только для своих:

— Образно говоря, Зосимову вставили в соответствующее место одно-единственное перо и выпустили в воздух.

Дубровский поправил шапку и вышел за дверь. А тут, в казарме, много раз повторяли его шутку, громко смеялись, и даже те, что легли пораньше, проснулись.

Подали команду строиться. Собиравшиеся идти в столовую уже были в шинелях.

— Зосим, принесешь мне хлеб-сахар! — крикнул Костя Розинский.

— И мне, Зосимов.

— И мне.

Еще заказ, еще… Стоило идти Вадиму в столовую: ему достанется шесть порций пюре, если соединить их в одну, то получится полная миска, пожалуй, с горкой. Две порции Вадим тут же хотел перечислить другому курсанту, хватит с него и четырех.

— Не стесняйся, Зосим, — сказал Костя Розинский. — Глотай сам все шесть. Тебе с сегодняшнего дня по летной норме положено рубать.

XX

Каждый день теперь освобождали города. Во время передачи последних известий по Московскому радио жизнь в эскадрилье прерывала свой размеренный ход. На полную громкость включались репродукторы, и начинал греметь перекатами, подобно весенней благодатной грозе, великолепный бас диктора:

— В последний час. Сегодня наши войска после ожесточенных наступательных боев штурмом овладели городом…

Кричали "ура", обнимались и потом, не в силах сдержать восторг, начинали бороться. Почти всегда среди курсантов находился именинник — тот, чей город только что освободили.

Настало время, когда сообщения "В последний час" передавались по нескольку раз в день. Освобождались все новые, большие и малые, города. Вместе с неуемным чувством радости закрадывалась в курсантские души тревога: события на фронте развиваются стремительно, а вдруг война кончится без их участия? Драться с "мессерами", сбивать! Пусть будут тяжелые бои и раны — война не игра. А потом пусть будет возвращение летчика-фронтовика домой, пусть будут счастливые встречи.

Раньше Вадим Зосимов, пожалуй, доверил бы свои мечты лучшему другу Булгакову. А Валька рассказал бы ему о своем, заветном. Но, с тех пор как между ними пробежала черная кошка, они больше не откровенничают. Поэтому на душе так пусто, тревожно и тоскливо. "Хоть бы Женя написала. Что ж ты молчишь, Селиванова? Неужели забыла наш тихий, пронизанный солнечными лучами сад?.."

ИЗ ДНЕВНИКА ВАДИМА ЗОСИМОВА

23 сентября 1943 года

Об освобождении моего поселка в сводках не сообщалось. Небольшой рабочий поселок около коксохимического завода, рукотворный Горячий Ключ названный так самими жителями, — кому об этом знать? Но уже несколько дней прошло, как взят нашими войсками центр Донбасса. Поселок расположен восточнее, значит и он теперь свободен.

Что там?

В течение этих нескольких дней я написал много писем и все изорвал, не решившись отправить. Я боялся страшного ответа из дому. Немцы оставляют после себя пепелища, виселицы, трупы. Совершенно подавленный, я ждал страшного известия, которое вот-вот придет окольным путем, и тогда у меня разорвется сердце.

Однажды дежурный, разбиравший очередную почту, окликнул меня:

— Зосимов, тебе письмо!

Что?! Я остановился и, кажется, перестал дышать.

Дежурный протягивает мне конверт. Нет сил сделать несколько шагов навстречу. Обыкновенный конверт, серенький, без марки… Адрес написан отцовской рукой — мелкий, четкий почерк нельзя не узнать даже издали. Пока я тут переживал да гадал, родители сами разыскали меня.

В бездумном оцепенении вскрыл конверт.

"Дорогой наш сын Вадик!.."

Они живы! Невероятные лишения и жестокости выпали на их долю, но все живы. Подробно пояснял отец, как найти их по новому адресу — приютились в сарайчике у добрых людей, а улица потеряла и свой вид и название. На полях письма был набросан чертежик и пунктирной стрелкой показано, куда мне идти.

Я прочел письмо дважды, прочел в третий раз. Сейчас же сел писать ответ. Строчил и строчил; что приходило в голову, о том и писал, а о себе всего несколько слов — обидно и совестно было признаться, что я еще не летчик, не лейтенант и не я освобождал Донбасс, как мечталось и снилось. О, сколько прекрасных воображаемых картин прошло перед часовым, охранявшим стоянку самолетов! Он устремлял неподвижный взгляд в бесконечное пространство пустыни, и там начинали вырисовываться контуры поселка, в котором знакомы каждая тропинка и каждый дом. В тот поселок должен был приехать в один прекрасный день молодой, но уже заслуженный летчик, должен был ступить на порог родительского дома и сказать: теперь все ваши беды кончились, я с вами.