Геннадий Красильников - Старый дом (сборник)

• Название: Старый дом (сборник)
• Автор: Геннадий Красильников
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

Русскому читателю хорошо знакомо имя талантливого удмуртского писателя Геннадия Красильникова. В этой книге представлены две повести: «Остаюсь с тобой», «Старый дом» и роман «Олексан Кабышев».

Повесть «Остаюсь с тобой» посвящена теме становления юношей и девушек, которые, окончив среднюю школу, решили остаться в родном колхозе. Автор прослеживает, как крепло в них сознание необходимости их труда для Родины, как воспитывались черты гражданственности.

Действие романа «Олексан Кабышев» также развертывается в наши дни в удмуртском селе. Её главный герой — человек исключительной честности и принципиальности, непримиримый к тому мещанскому благополучию, которого добивается его Глаша. За душу Глаши и ей подобных вступает он в бой и одерживает победу.

Труженикам колхозного села, людям высоких моральных качеств, упорных и страстных в достижении поставленной перед собой цели, посвящена и повесть «Старый дом».

---

Из рощи на дорогу вышла девушка. A-а, вот это кто ходит рано утром в поле! Галя-агроном. Олексан сделал вид, что не заметил девушки, не стал ждать ее. Он все еще сторонился Гали, настороженно отвечал на ее вопросы. Да и о чем ему с ней говорить? Она ему совершенно чужая — приехала откуда-то из города, приехала и уедет, не век же ей здесь жить. Да ее, наверное, Олексан и его жизнь ничуть не интересуют. А что касается работы, то Олексан все агротехнические требования соблюдает. Агроном тут ничем не могла упрекнуть его.

— Кабышев, подожди!

"Ну вот! Шла бы своей дорогой. Сейчас начнется: сколько выработал, на какую глубину пахал, заделал ли концы загона…"

— Здравствуй, Олексан! Почему мимо проходишь? А еще молодой человек!

Олексан слегка покраснел. С чего это она вдруг? Правда, Галя всегда приветливая, веселая, любит пошутить и посмеяться, особенно когда встретит Андрея. Они спорят и ругаются, а потом снова мирятся. Но Андрей — это Андрей, а Олексан — совсем другое дело. Он так не может.

— Мы с тобой соседи, Саша, — Галя искоса взглянула на молча шагавшего рядом Олексана. — А отношения вроде будто дипломатические: здрасте и до свиданья! Я, в конце концов, обижусь!

Олексан смешался. Что это она, смеется? Быстро взглянул на Галю: она не смеялась и как будто не собиралась.

— Почему же… Я как все…

— Нет, нет, Кабышев, на других не спаливай. Давно живем рядом, соседи, а как будто чужие. Может, ты сердишься на меня?

Олексан еще рал покосился на девушку, не в силах разгадать: всерьез что она или шутих?

— Не за что сердиться мне на нас. А насчет соседей — что уж дело прошлое… Не живу я дома. Ушел… — глухо проговорил он.

— Ах, вот как! Галя сделала вид, что удивилась. — Что-то говорили об этом, а я не поверила, прост не поняла: как что можно так — взять и уйти от родителей? Я была у вас… у ваших роди гелей, понравилось: очень чисто, уютно, тишина такая…

— Вот-вот, тихо у нас, как в гробу каком! — зло подхватил Олексан. — Мать с отцом живут, будто в долг кому дают. Все как-то не по-людски, потихоньку да с оглядкой. Попрекают да поправляют на каждом шагу, а я им что, маленький? Мать все хочет из меня хозяина сделать, а какой я им хозяин? И в трактористы нарочно послали, чтоб побольше зарабатывал. Мне-то не говорят, только сам вижу…

Минуту-другую шли молча. Озлобленное выражение постепенно сошло с лица Олексана. Галя, как бы думая вслух, медленно заговорила:

— Да, конечно, и такой семье… трудно ужиться. Я бы, например, тоже не смогла. Я где-то читала, что если человек слишком любит свои вещи, он забывает о людях. Нет, не так, ну, в общем… своя собственность целиком захватила их. Ты, Саша, не обижайся, что и так говорю о твоих родных. Они у тебя уже немолодые, и все это впиталось в них давно, надолго… Может, на всю жизнь. Их переделывать, наверное, уже поздно. А вот ты молодой…

Галя остановилась, испытующе посмотрела на Олексана и вдруг сказала:

— Твой отец просил передать, чтобы ты вернулся домой. Ждут они там.

Олексан отвернулся, глухо, но твердо, как о раз и навсегда решенном, сказал:

— Не пойду я обратно. Один проживу. И они тоже… проживут.

— Все-таки жаль их, они же твои родители. Как можно так легко решить: не пойду, и все?

Олексан по-прежнему твердо ответил:

— Почему легко? Не оставлю, помогать буду. А жить туда — не пойду! Чего меня уговаривать?

— Как же будешь жить? Ну, скажем, ушел ил дома, — это еще полдела, даже меньше. Главное — куда дальше?

Об этом Олексан старался не думать. Сам часто ловил себя на мысли: что же дальше? Но тут же отгонял ее от себя. В конце концов раньше смерти умирать нечего, что будет — то и будет. Но от вопроса этого — "что дальше" — так просто не отделаешься!

Олексан мотнул головой:

— Не знаю пока. Ничего не знаю. Поживем — увидим.

Молча дошли до мостика, перекинутого через Акашур. Из-за ивовых кустов вдруг показался Мошков. Увидев Галю с Олексаном, криво улыбнулся.

— Ого, добрый народ еще спит, а они уже по лужку успели прогуляться. Вот не думал!..

Галя вспыхнула, сердито проговорила:

— Как тебе не стыдно, Андрей! И вообще — разве я должна у кого-то спрашивать?

Андрей сразу изменил тон, примирительно сказал:

— Да я пошутил… Между прочим, товарищ агроном, не желаете взглянуть на мою пашню? Может, мелко беру или как там…

Галя засмеялась, погрозила пальцем.

— Андрей, но я же только вчера была там! Впрочем, идем. Мне нужно взять на анализ почву… на кислотность. До свиданья, Саша! — И ушли, смеясь.

Олексан постоял на мосту, без всяких дум глядя в воду. Потом перекинул фуфайку на другое плечо и зашагал к квартире трактористов. Проходя мимо своего дома, даже не взглянул, не повернул головы. А дом молча смотрел ему вслед своими глазами-окнами.

Вечером в конторе собралось правление колхоза. Заседали долго, до поздней ночи. Мужики одну за другой свертывали добротные цигарки из "огородтреста", как окрестили здесь махорку-самосад, и ожесточенно дымили. На стене позади председателя красовалась фиолетовая надпись, придуманная самим Нянькиным: "Не курите, если даже разрешают!", но на нее никто не обращал внимания.

Члены правления собирались, как всегда, долго. Нет дисциплины: назначат к шести, — хорошо, если к восьми начнут. Будь это в учреждении, Григорий Иванович пустил бы в ход приказы, выговоры. Здесь этого делать нельзя — народ другой…

Григорий Иванович обычно собирает правление два, а то и три раза в неделю. Каждый раз втолковывает: артельные дела нужно решать сообща, то есть "должно иметь место коллегиальное руководство". Однако члены правления почему-то не хотели этого понять, ворчали: "Сидим в конторе как окаянные". Но Нянькин знал по своему опыту: свыкнутся, еще будут заседать по-настоящему!

На сегодняшнем заседании предстояло решить добрый десяток вопросов: о птицеферме, о ремонте моста через Акашур, о закупке сбруи, да еще рассмотреть заявления колхозников. По каждому вопросу Григорий Иванович выступал обстоятельно, с разъяснениями и объяснениями.

Начали с птицефермы. Из полутора тысяч цыплят, привезенных из Акташской инкубаторной станции, более половины оказались петушками. Что с ними делать?

Подал голос почти невидимый в дыму Однорукий Тима:

— Резать их! Мясо сдать в счет заготовок или трактористам на питание. Чего думать-то? Эхма, великое дело!

Решили сдать петухов и счет поставки. Перешли к следующему вопросу: о мосте через Акашур. Переезжая на другое поле, трактористы проломили несколько досок настила. Нужен ремонт. Григорий Иванович начал было: мост — вещь нужная, к тому же имеется специальное постановление райисполкома, чтобы дороги, мосты и канавы всегда содержались в исправности.

Макар Кабышев сидел, как всегда, в уголке возле печки. Молчал, тяжело опершись руками о колени, сидел безучастно, не слушая. Со стороны он выглядел сейчас очень несчастным, уставшим от жизни человеком.

И в самом деле, было ему совсем не весело. Мучили тяжелые мысли: "Не вернется… На кого останется хозяйство, дом? Для чего копил, берег, ночей не спал, спину ломал, себя не жалел? Кто знает, может, помру скоро… А помрешь — ничего с собой не возьмешь. При жизни-то все мало, а помрешь — ничего не надо, хоть всё прахом пропади… Эх, Олексан, чем обидели мы тебя? Ушел из родного дома, от отца с матерью. Ушел… А дальше-то что?.."

Тем временем Однорукий Тима решил прервать рассуждения Нянькина.

— Ладно, чего там, ясно! Надо ремонтировать мост, и точка! Макар Петрович, возьмись-ка ты за это дело. Тебе, как говорится, за инструментом не ходить.

Макар тяжело поднялся, ни на кого не глядя, с усилием проговорил:

— Со здоровьем у меня что-то неладно… Не знаю, смогу ли. Может, кого другого назначите?

Тима будто только этого и ждал.

— Эх, Макар Петрович, лучше бы не говорить тебе такого! Сказал бы прямо — наплевать тебе на артель! Небось сам не раз видел, что по мосту невозможно ездить? Дома-то у тебя досочка от забора ненароком оторвется — так тут же с молоточком выбегаешь! Выбрали тебя в правление за хозяйственность, а она, твоя хозяйственность, только до своего порога, а на колхоз ее уже не хватает. Выходит, не мил тебе колхоз? Смотри, народ рассердиться может!

Тима сел. В конторе стало тихо. Макар медленно обвел взглядом людей, осторожно опустился на место — как слепой, боясь упасть.

— Тима… ты меня на смех не выставляй. В колхозе я… дольше твоего работаю.

Тима махнул здоровой рукой, раздраженно сказал:

— Прошлыми делами недолго проживешь. Работаешь — так это только одни слова, что ты, что твоя жена — числитесь, а за колхозное добро слезу не уроните. Люди видят, кто чем живет!