Николай Ященко - С отцами вместе

• Название: С отцами вместе
• Автор: Николай Ященко
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1966

Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству. Книги Ященко - это главным образом рассказ о своем поколении, об одногодках и сверстниках-комсомольцах гражданской войны и первых лет Советской власти, это повествования о героях первой русской революции, красных партизанах и красноармейцах. О том героическом времени Николай Ященко рассказал в дилогии “Босоногая команда" (1959 г.), “Искры не гаснут" (1962 г.), которые затем вышли одной книгой “С отцами вместе" (1966 г.). В 1969 году вышла в свет новая повесть “Журавли не знают покоя" о судьбе большой семьи железнодорожников Павла Ивановича Кларка, повесть “Северная точка" (1974 г.) о забайкальском севере, повесть “Красные мадьяры" - об интернациональном отряде венгров. Историко-революционная тема - главная в жизни и творчестве писателя.

---

— Я там, ребята, не молился!

— Не молился! — передразнил его Митя. — Дрова, что ли, в церкви пилил?

В ожидании ответа Митя шуршал бумагами, Федя рассматривал свои поношенные сапоги, на правом — подметка совсем отстала, деревянные шпильки ощерились, как зубы. Сеня молчал… Фикус у окна окончательно замерз, в бочонке торчал голый ствол, только на самой вершине безжизненно висел сморщенный желтый лист. На него и уставился молодой смазчик. Сене хотелось, чтобы лист скорее упал. «Упадет — скажу, не упадет — отмолчусь»…

— Долго тебя ждать? — спросил Митя.

Сеня поднялся, шагнул к цветку, подпрыгнул, сорвал лист, зажал его в кулаке.

— Ходил в церковь! Ну и что? Я ведь ни в бога, ни в черта не верю!

Федя перестал разглядывать сапоги, обернулся к смазчику.

— Разве церковь в кино-иллюзион переделали? Картины там показывают?

Сеня с ожесточением бросил лист на пол, подошел к столу.

— Вот что вышло, ребята…

Ни бог, ни богородица не повлияли на Семена Широких. Тут замешана одна девушка, Лена. Она давно нравится Сене, но родители держат ее строго, никуда не выпускают из дому. По воскресеньям девушка бывает в церкви, поет на клиросе. Сеня повадился ходить в храм божий, чтобы хоть там видеть Лену и после обедни провожать ее на Большой остров…

Никто не ожидал подобного оборота дел. Митя морщил лоб. На уездном съезде говорили о комсомольцах, посещающих церковь, таких без промедления исключали из ячеек. Но те верят в бога? А тут как быть? И что это церкви не закроют? Без них было бы легче… Сеня смотрит то на Митю, то на Федю. Они молчат, орешек оказался не по зубам. Наконец Федя придумал:

— Поручите мне проверить, я разберусь и с богом и красавицей Леной!

Выход из трудного положения хотя и был временным, но всех устраивал. Митя помнил поспешное исключение телеграфиста Уварова и боялся еще раз рубить с плеча. Федя в церковной истории смазчика видел что-то теплое, серьезное, необычное. Сеня надеялся, что проверка подтвердит его «сердечное заболевание», и тогда ячейка отнесется к нему снисходительно…

Все другие вопросы комитет решил быстро. Опечаленный заявлением, Сеня отправился в одну сторону, Митя и Федя — в другую. Друзья спустились к станции и пошли вдоль путей.

— А у меня Сенька из головы не выходит, — признался Федя. — Ты, Митяй, не нажимай на смазчика, у него любовь, а это тебе не танцы!

Митя зябко пожал плечами, сунул руки в карманы шинели.

— Любовь! Скажешь такое, даже смешно! Какая теперь может быть любовь!

— Какая? Самая настоящая! — Федя пнул подвернувшийся под ноги комок слипшегося снега, комок ударился о рельс и рассыпался. — Любовь нельзя разбивать. Во всем я тебя поддержу, а тут ни-ни!

— Давай погреемся! — неожиданно предложил Митя.

Он запрыгал на одной ноге, толкнул плечом Федю, тот качнулся и тоже по-петушиному набросился на товарища. Парни попрыгали, потолкались и пошли дальше. Митя сам вернулся к затеянному Федей разговору:

— Чудак ты! Любовь это что? Все себе да все для себя. Мы-то кто? Комсомольцы, а не гимназисточки, не мещаночки, нам нельзя.

Их догнал товарный поезд. Паровоз обдал комсомольцев паром, из-под вагонов пахнуло холодным ветром. Пока состав выстукивал свою песню, спорщики, повернувшись к нему спиной, молчали. Но вот промелькнул хвостовой вагон с кондуктором в тулупе на тормозе и стало тихо.

— Разве нам до любви в такое время! — Митя с усмешкой поглядел на Федю. — Война, кровь, разруха, голод, а ты о личном счастье кисель размазываешь!

Федя плотнее захлопнул полы своей матросской тужурки и ехидно ответил:

— По-твоему, любовь надо отложить до мировой революции? Сам-то небось сушишь сухари с Анной Васильевной.

Митя выдернул из карманов кулаки.

— А тебя сколько раз просил: не треплись! Я с Аннушкой познакомился просто так, как и ты!

— Со знакомства все и начинается! — подзадоривал Федя друга. — Опять ведь едешь к ней.

— Пойми ты, дурья голова, — волновался Митя. — Меня на съезде выбрали членом укома, я должен ехать по деревням и создавать там ячейки. В Осиновке мне делать нечего, я туда и не загляну!

Около водокачки надо было расходиться: Феде в депо на работу, Мите домой. Федя достал кисет с табаком.

— Свернем по одной… Если все-таки случайно попадешь в Осиновку, передай привет Анне Васильевне. Ты, кажется, называешь ее Аннушкой?

Не закурив и не попрощавшись, Митя сердито поднял воротник и свернул к Теребиловке. Внутри у него все кипело. Всегда этот Федька выдумывает черт его знает что… Любовь! Запутаешься совсем. В газетах пишут о фронте, о воскресниках, о всяких задачах в настоящий текущий момент, а про любовь ни слова. И ни одного циркуляра из укома не было. Как с ней быть?

Вечером он писал доклад о Карле Либкнехте и Розе Люксембург, а спор про любовь забыть не мог. «Схожу к Блохину, иначе Федька заклюет меня совсем…»

* * *

На другой день партийная ячейка отправила двух коммунистов на линию — в путевые будки и казармы для агитации за большевистский список. Удобнее всего было ехать на ручной дрезине, ее можно остановить где угодно. К коммунистам пристроился и Митя Мокин, у него был свой план: добраться на дрезине до разъезда и оттуда начать путешествие по деревням. Он выпросил у командира чоновской роты Зновы кожаную тужурку, надел ее под шинель и был рад, что в такой одежде не замерзнет.

Поехали в полдень, когда немного потеплело. Митя и Тимофей Ефимович, сидя друг против друга, качали рычаг, двигающий дрезину, машинист Храпчук устроился на лавочке спиной вперед… От станции до кладбища по крутому подъему двигались медленно, а когда миновали могильные холмы, колеса застучали чаще, дрезина покатила вдоль подножия скалистой горы.

От частых и резких движений Митя согрелся — сдвинул на левое ухо шапку, подставил встречному ветру мокрый лоб и волосы. «Тут, как у паровозной топки, запаришься», — подумал он. Но ногам в ботинках было холодно, Митя беспрестанно шевелил пальцами…

Впереди показалась огромная скала, отрезанная от горы линией железной дороги. Проход в горе был сделан вроде тоннеля, только без крыши. Его называли выемкой. Здесь высокий откос, Митя видел сваленные когда-то вниз каменные глыбы разной величины, их занесло снегом, одни походили на белых медведей, вставших на задние лапы, другие — на ползущих черепах со снеговыми панцирями.

Дрезина бежала по выемке. К однообразному постукиванию колес вдруг примешался резкий визг. Мите показалось, что сначала пролетела над головами пуля, а уж потом донесся откуда-то сверху сухой щелчок выстрела. Раздался второй выстрел, но теперь пуля просвистела выше.

— В нас палят! — закричал Храпчук. — Жмите на всю железку!

Рычаг закачался быстрее, колеса усилили дробный стук. За поворотом Митя и Тимофей Ефимович ослабили ход и остановили дрезину. Их прикрывал скальный выступ.

— Чертов стреляка! — ругался Храпчук. — В троих целился, ни в одного не попал!

Устроили маленький совет. К выемке решили не возвращаться. Стрелявший, конечно, скрылся или надеется, что дрезина вернется, и уже, наверное, проклиная себя за промах, выбрал для стрельбы лучшую позицию.

Пока они совещались, с откоса к каменным медведям и черепахам не бежал, а катился человек, оставляя за собой глубокую канаву в снегу. Другой, не видимый сверху, стоял в густом тальнике, держа под уздцы серую лошадь…

Тимофей Ефимович вытащил из-за пазухи большой шестизарядный револьвер системы Смит-Вессон и передал его Храпчуку.

— После драки кулаками не машут! — смеялся машинист. — Трогай!

Качая рычаг, Тимофей Ефимович вспомнил о Прейсе. Чьи-то выстрелы по дрезине прибавят чекисту новых хлопот, а у него и без того работы — хоть отбавляй. Дня три тому назад старый Кравченко виделся с Прейсом, интересовался поимкой штабс-капитана. Белогвардеец умело прячется и где-то под Читой распевает сейчас свой любимый романс о душистых гроздьях белой акации…

На разъезде коммунисты разошлись по квартирам, на обратном пути они будут заходить в каждую будку путейских рабочих.

* * *

Хорошо накатанная зимняя дорога повела Митю по широкой пади к темному лесу.

День оказался ярким, солнечным, каким нередко радует забайкальцев январь. От деревьев на снег легли длинные тени. Митя широкими шагами отмеривал версты, напевая то варшавянку, то карманьолу. Иногда он останавливался, разглядывал заячьи следы, петлявшие меж кустами по обе стороны дороги, и вздыхал. За всю осень и половину зимы ни разу не сходил на охоту, одноствольная дробовка так и висит над кроватью… В одном месте увидел снежную площадку, истоптанную птичьими лапками. Пернатые наследили красивыми узорами, можно было подумать, что это кто-то расстелил под деревьями кружевную скатерть. Митя огляделся и понял: высохшие сережки берез сеют на снег семена, и птицы прилетают сюда кормиться…