Олег Кашин - Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

• Название: Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо
• Автор: Олег Кашин
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4438-0517-7

Олег Кашин — один из самых ярких журналистов в России, автор ряда книг о политическом положении нашей страны. Он работал в «Комсомольской правде», в «Коммерсанте», в «Известиях», был обозревателем журнала «Эксперт». В октябре 2012 года Кашин был избран в Координационный совет российской оппозиции.

В своей новой книге Олег Кашин рассказывает о том, как путинская власть строит свои отношения с оппозиционным движением в России, — при этом он отталкивается от событий 1993 года, считая, что именно тогда была выработана модель отношения власти к оппозиции.

Кроме того, автор уделяет внимание актуальными проблемам политической жизни России: работе Государственной Думы РФ, поведению депутатов от «Единой России», деятельности МВД и ФСБ, а также громким политическим делам последнего времени — «делу Навального», «делу Гудкова», «делу Pussy Riot» и прочим.

---

Или более академический пример — нападение СССР на Финляндию в 1939-м году, про которое сегодня мы вряд ли чего-то не знаем и составляющую «на самом деле» описать более-менее можем: был советско-германский пакт, делили Европу, устроили провокацию на границе, сформировали куусиненовское правительство, и, будь финны чуть менее стойкими, была бы к трем прибалтийским республикам еще одна, «народ так решил». Вторая, то есть медийная, составляющая в этом случае примерно совпадает с «на самом деле» — ну да, напали, ну да, хотели аннексировать, да не вышло. И третья составляющая — кухонная, застольная: конечно, напали, но как же было иначе, граница же рядом с Ленинградом проходила, а в такое суровое время это было недопустимо, вот и пришлось передвинуть границу таким грубым способом. Эту версию, кстати, недавно на встрече с историками сам Путин пересказывал (зачем для корректировки границы понадобилось создавать рабоче-крестьянское правительство Финляндии, не уточнил).

«Третья версия» — это не конспирология (конспирология маргинальна), это почти мейнстрим. В 1916-17-х годах «третья версия» об отношениях императрицы с германским генштабом была чуть ли не самым мощным внутриполитическим фактором, хоть о нем и не писали в газетах, да и не была Александра Федоровна шпионкой. В наше время «третью версию», если дело не касается интересов нынешнего Кремля, даже показывают по телевизору наравне со второй. Вот про 11 сентября много неясного, и даже про войну нашу Великую отечественную, и про 1993 год, и про 1991-й. В учебниках пишут, что ГКЧП пытался свергнуть Горбачева, сам Горбачев много раз хвастался, как обозвал путчистов мудаками, когда они пришли, чтобы запереть его на даче. Но в любом разговоре на тему тех событий обязательно кто-нибудь скажет, что, конечно, на самом-то деле Горбачев был в курсе планов заговорщиков и сам ими руководил — это уже не маргинальная конспирологическая версия, а устоявшееся неофициальное объяснение всех нестыковок, которые до сих пор, спустя более чем двадцать лет, остаются нестыковками.

«Третья версия» есть и у событий на Болотной площади (загадочная история Константина Лебедева останется загадочной, видимо, навсегда), и у дела Навального (даже Маркин не спорит с тем, что преследование по делу «Кировлеса» началось потому, что Навальный занялся политикой, а это же чистая «третья версия» — официально дело сугубо экономическое, а что там все на самом деле, точно никто не знает), и у сочинской Олимпиады, и у личной жизни Путина, и вообще у всего, что только происходит вокруг нас. «Третья версия» может дестабилизировать, может стабилизировать — в любом случае она, именно она управляет общественным мнением, а то и самой ситуацией. И русским Геббельсом, гением пропаганды, станет не тот, кто изобретет самую убедительную листовку, а тот, кто научится управлять «третьими версиями», потому что информационный мейнстрим в России — это не то, что говорит программа «Время», а то, на чем сходятся мужики за гаражами, или что приносит с утра в класс школьный всезнайка, подслушавший накануне дома разговор родителей.

Неуловимый Помазун

В принципе, о Сергее Помазуне можно было бы написать такой напрашивающийся спекулятивный текст — о том, что этот человек, если отталкиваться от того, что мы о нем знаем, являет собой даже не типичного, а почти идеального россиянина. Сидел — значит, вынес из тюремного опыта понятную систему ценностей, ту, которую нам ставят в пример колумнисты портала «Православие и мир», то есть отвечает за слова и все такое прочее. Слушает наверняка радио «Шансон», любит оружие и хорошие автомобили, и в его «бэхе» наверняка на торпеде икона, а на антенне — георгиевская ленточка. Пишут, что он не пьет и не курит — значит, ЗОЖ для него не пустые три буквы, и знаменитому Мише Маваши было бы о чем с ним поговорить. В этом воображаемом спекулятивном тексте можно было бы нафантазировать, как в дни важных спортивных соревнований Сергей Помазун высовывал из «бэхиного» окна российский флаг, гудел, кричал — «Вперед, Россия!»; понятно, что это не более чем фантазия, но ведь высовывал же и кричал, скорее всего. А за кого он голосовал на выборах? А какие передачи по телевизору смотрел? Ошибиться трудно, и если меня читает какой-нибудь начинающий автор какого-нибудь демократического СМИ, я с удовольствием дарю ему этот сюжет и даже заголовок — «Социально близкий», известное и прославленное Солженицыным словосочетание, каким в гулаговские времена было принято называть уголовников в сравнении с политическими.

Сам я такого текста написать, однако, не решусь; именно потому, что он на мой вкус слишком спекулятивен. Таких текстов, только с обратным знаком, было много в январе после поимки повара Кабанова, который расчленил жену — Кабанов был известный «креакл», ходил на белоленточные митинги, и о нем многие писали как раз что-то похожее — мол, мы-то народ, соль земли, а вы кто, расчленители? Такого рода спекуляции кажутся мне неприличными, поэтому о социально близком Помазуне я ничего писать не стану.

Но все-таки обратите внимание. В нескольких часах езды от Москвы бегает до сих пор не пойманный вооруженный безумный подонок, накануне просто так убивший несколько мирных, ни в чем не виноватых граждан. Даже по меркам неспокойной России это — экстраординарное чрезвычайное происшествие. По всем возможным меркам и логикам у общества, хоть и временно, появился бесспорный враг номер один, персона, представляющая угрозу огромному количеству людей и, в какой-то мере, всей стране. Эту угрозу не сможет оспаривать никто, каких бы политических взглядов и жизненных ценностей он бы ни придерживался.

Но вот как-то нет настроения угрозы или чрезвычайной ситуации в речах и новостях. Даже чтобы удостовериться, что Помазуна зовут Сергей (в моем детстве у меня в родном городе был знаменит местный футбольный вратарь Александр Помазун, и сейчас, когда я это пишу, все время порываюсь по привычке обозвать белгородского Помазуна Александром), мне пришлось потратить время, осматривая основные новостные сайты — в главных новостях у них Кудрин, Евкуров и прочие достойные люди, а Помазун где-то сбоку, хрен найдешь. В соцсетях вяло спорят о гражданском оружии. Ну, вот как бы и все.

И об этом можно было бы написать еще один спекулятивный текст — о том, что если бы Помазун спел в храме или подрался бы с омоновцем на Болотной, тогда бы о нем говорил и Маркин, и Песков, и программа «Время», и деятели искусства. Стандарт современного российского «паблик энеми» выработан — он украл лес, он встречался с грузинами, он иностранный агент, его обличали бы официальные лица, защищали бы оппозиционеры в блогах и игнорировали бы простые граждане, за исключением, может быть, таксистов, которым всегда до всего есть дело. Но Помазун всего лишь вооруженный безумный убийца, как в Голливуде. И поэтому про него вообще никому не интересно, у нас другие привычки.

И я мог бы написать о нем примерно такой спекулятивный текст, но, кажется, я его уже написал.

Кого еще порубит Ургант

Иван Ургант порубил зелень как красный комиссар жителей украинской деревни. Черт его дернул за язык обозначить географическую принадлежность деревни — украинский МИД делает заявление, украинские политики тоже что-то говорят, да и не только политики — я читал интервью украинской певицы Ани Лорак, у которой тоже есть какая-то позиция по поводу украинофобской шутки Урганта.

Не сказал бы Ургант, что деревня украинская, ничего бы этого, конечно, не было, но дело совсем не в том, что русские, в отличие от украинцев, чужды этого странного поклонения нерелигиозным святыням. Нет, просто у нас немного другая иерархия святынь. Деревня никого бы не смутила, а попробовал бы Ургант сказать что-нибудь о Великой отечественной войне или о ветеранах, и вот тогда бы мы узнали, что такое — настоящее общественное порицание, и кто бы поручился за то, чтобы Урганта не уволили бы с Первого канала за такие шуточки.

Герман Садулаев заметил когда-то, что практически всем «древним чеченским традициям», культивируемым сегодня властями Чечни, на самом деле не больше пяти лет. Все, что рекламируется сегодня как возвращение к истокам, на самом деле придумано нашими современниками для решения вполне утилитарных текущих политических задач. Принцип Садулаева вообще-то легко применить и ко всей России, не только к Чечне. То, что считается сегодня духовными скрепами, исторической памятью, национальными святынями, в действительности имеет все необходимые черты политтехнологического новодела. И главный новодел — это, конечно, культ 9-го мая и Великой Отечественной войны.

Это совсем не тот культ, который возник при Брежневе. Фильм «Белорусский вокзал» или, скажем, песня «Мой милый, если б не было войны», а тем более книги Василя Быкова или Виктора Астафьева были бы восприняты сегодня российским обществом как непозволительная вольность в трактовке истории. Российской традиции отмечания победных годовщин сейчас не больше десяти лет. Датой рождения нового культа стоит, очевидно, считать 2005-й год, когда накануне 60-летия Победы журналисты РИА «Новости» придумали георгиевскую ленточку как материальный знак новой-старой духовной скрепы. К ленточке быстро добавилось все остальное — эстрадные звезды в старой военной форме, исполняющие фронтовые песни, надписи «Спасибо деду за победу» на автомобилях, возрождение ветеранских организаций, слово которых в какой-то момент приравнялось к закону (вспомним потешный по нашим временам скандал с «Антисоветской» шашлычной), и, наконец, абсолютная, какой никогда у нас не было, нетерпимость к любым непочтительным высказываниям о Победе и о том, что ей предшествовало.