Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

• Название: Сказание о Мануэле. Том 1
• Автор: Джеймс Брэнч Кейбелл
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1994

"Сказание о Мануэле" - знаменитая эпопея одного из основателей жанра фэнтэзи американского литератора Джеймса Брэнча Кэйбелла.

Мы начинаем знакомство со "Сказанием о Мануэле" с публикации двух романов: "Земляные фигуры" (1921) и "Юрген" (1919).

Первый том "Сказаний" знакомит читателя с удивительной страной Пуактесм, где рядом со средневековыми замками бродят кентавры, в лесных озерах живут русалки, где хитроумные демоны всячески пытаются сбить с пути истинного честных и благородных рыцарей.

Яркая палитра повествования, невероятные приключения главных героев, неподражаемый юмор и утонченная стилистика - все это читатель найдет на страницах "Сказания о Мануэле".

---

Юрген теперь более внимательно присмотрелся к этому диковинному существу и увидел, что жук–навозник определенно грязный и вонючий, но в глубине души, похоже, честный и имеющий добрые намерения. И это показалось Юргену самым грустным из всего, что он обнаружил в филистерах. Ибо жук–навозник был искренен в своих безумных поступках, а все филистеры искренне почитали его, так что у этого народа не оставалось никакой надежды.

Поэтому король Юрген обратился к ним сам, вынужденный подчиниться странным обычаям филистеров.

— Теперь судите меня справедливо, — крикнул Юрген судьям, — если есть хоть какая–нибудь справедливость в этой сумасшедшей стране. А если нет, предайте меня забвению, отправьте в преисподнюю или куда–либо еще, где этот жук не так всемогущ, искренен и безумен.

И Юрген стал ждать.

Когда эти вопросы были исчерпаны, жук–навозник ушел, добродушно улыбаясь.

— Мораль, а не искусство, — сказал он, уходя.

Судьи встали и низко поклонились жуку. После совещания, Юрген был обвинен, во вступлении на стезю нежелательной ошибки. Его судьями являлись жрецы Нановиза, Слото—Виепуса и Заполя — богов Филистии.

Затем жрец Заполя надел очки и, справившись в каноническом кодексе, объявил, что такое изменение в обвинительном акте требует при исполнении приговора отделения Юргена от остальных.

— …Ибо каждый, конечно же, должен быть отправлен в преисподнюю своих отцов, как и предсказано, для того чтобы исполнились пророчества. Религия чахнет, когда пророчества не исполняются. Теперь оказывается, что праотцы этого осужденного из плоти и крови были другой веры, нежели прародители этих гнусных иллюзий, и его отцы предсказали совсем другое, а их преисподняя называется Адом.

— Вы недостаточно знаете, — сказал Юрген, — о евбонийской религии.

— У нас так написано в великой книге, — ответил жрец Нановиза, — дословно, без ошибок и помарок.

— Тогда вы увидите, что король Евбонии является главой тамошней церкви и по своему желанию меняет все пророчества. Мудрый Говлэ прямо говорит об этом, а рассудительный Стевегоний был вынужден согласиться с ним, хотя и с неохотой, как вы тут же обнаружите, справившись с третьим разделом его широкоизвестной девятнадцатой главы.

— Говлэ и Стевегоний, вероятно, знатные еретики, — сказал жрец Заполя. — Я считаю, что это было решено раз и навсегда на Ортумарской конференции.

— Э! — сказал Юрген, которому не нравился этот жрец. — Сейчас я могу поспорить, — продолжил Юрген слегка снисходительно, — что вы, судари, не читали ни Говлэ, ни даже Стевегония в свете комментариев Фосслера. И вот поэтому вы их недооцениваете.

— Я, по крайней мере, читал каждое слово, когда–либо написанное любым из этих троих, — ответил жрец Слото—Виепуса, — и нужно сказать, с живейшим отвращением. — А этот Говлэ, в частности, как я спешу согласиться с моим ученым коллегой, самый знаменитый еретик…

— О сударь, — испуганно сказал Юрген, — что вы такое говорите о Говлэ?

— Я говорю вам, что был возмущен его «Historia de Bello Veneris»…

— Вы меня удивляете: все же…

— …Потрясен его «Pornoboscodidascolo»…

— Я едва могу поверить: даже при этом вы должны допустить…

— …И поражен его «Liber de immortalitate Mentulae»…

— Сударь, признавая, что это ранняя работа, в то же самое время…

— …И был шокирован его «De modo coeundi»…

— Но тем не менее…

— …И раздражен невыразимой гнусностью его «Erotopaegnion»! Его «Cinaedica»! А особенно его «Epipedesis», этой самой тлетворной и пагубной книгой, quern sine horrore nemo potest legere…

— Все же, вы не можете отрицать…

— …И прочитал также все опровержения взглядов этого мерзкого Говлэ, написанные Занхием, Фавентином, Лелием Винцентием, Лагаллой, Фомой Гиамином и восемью другими восхитительными комментаторами…

— Вы очень точны, сударь, но…

— …Короче, я прочитал все книги, которые вы можете себе вообразить, — сказал жрец Слото—Виепуса.

Плечи у Юргена поднялись до ушей, и Юрген молча вытянул вперед руки ладонями вверх.

«Да, я понимаю, — говорит Юрген самому себе, — что этот Реалист для меня чересчур обстоятелен. Тем не менее, он выдумывает факты: он публично опровергает Говлэ, которого лично я выдумал, цитируя книги, которые никогда не существовали. А это нечестно, теперь у Юргена остается только один шанс, но, к счастью, верный».

— Что вы там вертите у себя в кармане? — спрашивает старый жрец Заполя, ерзая и приглядываясь.

— Ага, вы вполне можете об этом спросить! — восклицает Юрген. И он развернул пергамент, который вручил ему Магистр Филолог и который Юрген берег до того времени, когда тот понадобится больше, чем его бойкий язык. — О самые неправедные из судей, — твердо говорит Юрген, — слушайте и трепещите! «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном, Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».

— Ха, и что нам с этим делать? — спросил жрец Нановиза, подняв брови. — Зачем вы рассказываете нам о таких неуместных вещах?

— Я думал, это вас заинтересует, — сказал Юрген. — Этот факт показался мне весьма забавным. Поэтому я подумал, что должен его упомянуть.

— Тогда у вас очень странные представления о забавном, — сказали они ему. И Юрген понял, что либо воспользовался заклинанием неправильно, либо чары его магии вожди Филистии недооценили.

ГЛАВА XXXIII Прощание с Хлоридой

И вот филистеры вывели своих пленников и приготовились исполнить приговор. Но прежде они позволили молодому королю Евбонийскому поговорить с Хлоридой. — Прощай, Юрген! — сказала Хлорида, тихо всхлипывая. — Меня мало волнуют дурацкие слова, высказанные против тебя жрецами Филистии. Но длиннорукие палачи уже рубят мое дерево, чтоб распилить его на доски и сделать кровать для королевы Филистии: это первое, что приказала сегодня утром королева Долорес. И Юрген воздел руки к небу.

— Ох уж эти женщины! — сказал он. — Что бы подумал об этом мужчина?

— Поэтому, когда мое дерево срубят, мне придется удалиться в мрачные края, где вообще не существует смеха и где смущенные мертвецы без толку бродят по лугам с непахнущими асфоделями и по тоскливым миртовым рощам — смущенные тихие мертвецы, которые даже не могут плакать, как я сейчас, но могут лишь гадать, о чем же они сожалеют. И мне тоже придется отведать летейской воды и забыть все, что я любила.

— Ты должна поблагодарить своих праотцев за воображение, моя милая, а то твоя судьба была бы еще хуже. Я отправляюсь в куда более варварскую преисподнюю, в Ад людей, которые думали исключительно о пламени и вилах, — печально сказал Юрген. — Всякие там черти, выдуманные болезненным воображением предков. — И он поцеловал Хлориду в лоб. — Моя милая, милая девочка, — сказал он, всхлипнув, — пока ты помнишь меня, делай это милосердно.

— Юрген, — и она вцепилась в него, — ты ни разу, ни единую минуту не был зол по отношению ко мне. Юрген, ты не сказал ни одного грубого слова ни мне, ни кому–либо другому за все время, что мы жили вместе. О Юрген, которого я любила так, как ты не мог любить никого, не много же другие женщины оставили мне для почитания!

— В самом деле, жаль, что ты любила меня, Хлорида, я не достоин этого. — И какое–то мгновение Юрген так и думал.

— Если б так сказал кто–нибудь другой, Юрген, я бы рассердилась. И даже твои слова волнуют меня, потому что никогда не существовало между двух холмов гамадриады, у которой был бы хоть вполовину такой безумно–умный муж, настолько легкомысленно относящийся ко времени и судьбе, с черными, прилизанными на одну сторону волосами и огоньком в озорных карих глазах.

И Юрген понял, что это представление о нем Хлориды и что она наверняка именно таким его и запомнит. И он больше всего на свете был уверен в том, что ни одна женщина не попытается понять мужчину, которого она решилась любить, нежить и холить, как рабыня.

— Милая моя женушка, — сказал Юрген, — но я же любил тебя, и мое сердце сейчас разрывается на части, когда тебя отнимают у меня. А воспоминания о твоем нраве и радости, которую он мне приносил, будут вызывать во мне огромную гложущую тоску во все грядущие долгие времена. О, не напыщенной любовью любил я тебя — без безумия и возвышенного бреда, и без длинных речей, но любовью, соответствующей моему положению, — тихой, сердечной любовью.

— Ты наверняка попытаешься, когда я умру, облачить свое горе в подходящие слова? — спросила она у него, очень грустно улыбаясь. — Неважно, ведь ты же Юрген, а я тебя любила. И я рада, что ничего об этом не узнаю, когда в грядущие долгие времена ты будешь рассказывать множеству других женщин о том, что именно говорили Зоробасий и Птолемопитер, и будешь позировать и фантазировать им в удовольствие. Ибо я вскоре вкушу вод Леты, и забуду тебя, король Юрген, и всю радость, что получила от тебя, и всю гордость, и всю любовь к тебе, король Юрген, который любил меня так, как был способен.