Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

Светоний не уточняет, почему патриции «соперничали и торговались» из-за чести отправлять должность главного жреца, если подобные действия Гая были столь неприемлемы для них.

А он вот проявлял в таких случаях известную скромность и терпимость. Например, в Беотии была обнаружена копия письма императора на послание стратега Ашенской лиги, где он пишет следующее: «Познакомился с письмом, которое доставили мне ваши послы, и отмечаю, что вы дали мне доказательство большой преданности и большого уважения ко мне. Вы совершили жертвоприношения и провели церемонию в мою честь, удостоив тем самым меня самыми большими почестями… Что же касается статуй в мою честь, которые вы предлагаете установить, то я освобождаю вас от большинства из них».

Калигула сражался со своей болезнью. С головными болями, со слабостью, с мышечной дрожью; особенно в правой ноге. Асклепий благословил, судорожных припадков не было больше. Хотя бы это! Пусть болит голова; главное — не упасть бы где-нибудь перед раболепствующими явно, но ненавидящими тайно патрициями, не забиться в судорогах, пуская пену с губ. Куда как хорошо: обмочиться, биться головой об пол, с выражением лица бессмысленным. Куда как лучше: не помнить об этом, и лишь по выражениям лиц, сожалеющим, с оттенком брезгливости, догадываться о произошедшем…

Асклепий благословил, не случалось больше! И, однако, он знал, что судачили о болезни его бесконечно. Высказывали лицемерные сожаления, и тут же лгали, лгали о том, что он безумец.

— Подумайте только, он собрался ввести своего Быстроногого в сенат! Грозится дать коню гражданство, найти ему среди нас место. Ну, не безумец ли, и под кем мы ходим!

— Да, я слышал. Говорит, с мечом пойду на вас, отцы сенаторы! Говорит, оттачиваю свой клинок, и приду, рано ли, поздно ли… Может, с конем и придет, болен он, болен, говорю истину…

Вот приблизительно так судачили. Но сам-то император прекрасно знал, что не безумие лежало в основе кривотолков. Он-то помнил, о чем говорил, зачем, с кем, почему!

Об Инцитате действительно говорил. О том, что конь его — благороден. И родословная чище иной патрицианской, и благородства в нем больше, чем у казнокрада-сенатора. Будь его, Калигулы, воля, он предпочел бы встречаться в сенате с Инцитатом, нежели с ослами, что порочат, его, Калигулы, имя…

И о мече говорил. Когда готовился к речи в сенате, не спал ночь. Вот и сказал, что обнажает клинок, отточенный ночным бдением. А что такого: разве отменили в Риме риторику? Высокое искусство речи, поставленной, логически выверенной, украшенной цветистым оборотом иной раз, иной раз упрощенной до простонародной, если необходимо? Из благородных искусств более всех привлекало Калигулу красноречие. Вдохновленный примером дяди своего, Клавдия, молодой император засел было даже писать книгу, учебник по риторике…

Калигула хотел дать своим чиновникам право отправлять правосудие единолично. Марий и Сулла воевали между собой главным образом для того, чтобы решить, кому будет принадлежать это право — сенаторам или всадникам! Прихоть глупца могла лишить этого права как одних, так и других: странное окончание спора, который зажег пожар во вселенной! Безумец, совершенный безумец…

Император стремился восстановить комиции[290], отмененные Тиберием. Чем занимались комиции ранее? Да всем понемногу, например куриатные: утверждали кандидатуры высших магистратов, — консулов, преторов, ряда других, — вручали им верховную власть. Утверждали завещания, приговоры по уголовным делам, усыновления, вступления в род или смену рода, ежемесячное объявление календаря, а также решали ряд второстепенных, но сакральных вопросов. Все это перешло по наследству сенату, а теперь могло быть отнято…

Он велел вновь публиковать «отчеты о состоянии державы», что было введено Августом и отменено Тиберием, то есть рассказывал каждому желающему о расходах государственных. Он изгнал из Рима людей, известных половыми извращениями, и с трудом дал себя уговорить, чтоб не топили их в море. Сколько было среди них сенаторских мальчиков?… Кто же это считал? Поставщиков живого «товара»?

Из сословия эквитов, всадников, он изгнал немало лиц, запятнавших себя проступками.

О, конечно, сенаторы могли называть Калигулу безумцем, и было им его за что ненавидеть…

Их было много, и ненавидели они многогранно. И если одни корили его за манеру управлять, другие за непомерную любовь к сестрам, третьи за расточительность, четвертые…

Четвертые корили его за отношение к бабушке, Антонии. О, Калигула многое мог сказать им в ответ. Если бы они говорили с ним, не шепчась за спиною, стремясь убедить мир и себя самих в том, что он и здесь проявил свое безумие. Но «безумие» пришло с болезнью. А бабушка умерла раньше, бедная. Он пришел к власти весной, бабушка умерла осенью. Как жаль, какая боль, очевидная, кажется, всем… и такая ненужная! В сердце Калигулы новый шрам. Он успел немного, чтоб порадовать: дал ей все привилегии, что были у Ливии Августы. Она была так счастлива, не передать. И так счастлива, следуя рядом, стремясь обучить его управлению государством. У нее было это право: много лет она была богатейшей женщиной Рима. Ей когда-то дали земли отца, Марка Антония, у нее было много клиентов и в Риме, и из Греции, Египта. Она умела править…

Не по ее ли просьбе раздал он все, что причиталось по завещанию Ливии? Не по ее ли требованию раздавал деньги народу? И о комициях он мог не вспомнить, когда бы ни она…

Он знал: она умерла счастливой. Может быть, пожила бы еще, если бы не сбылись все ее сокровенные мечты. Если бы надо было еще страдать рядом с внуком, беречь внука, бороться за его будущее. А так — все сбылось, все выполнено, все обретено. Она умерла счастливой, он знал это. Отошла тихо, во сне, и, говорят, с улыбкой на устах…

Патриции говорили: несчастной. Сенаторы говорили: в разладе с Калигулой. Особо ненавидевшие говорили: а уж не он ли причиной? Ведь даже не почтил присутствием похороны.

Юпитер свидетель: да как он мог! Сами они безумцы, говорившие!

Он уже был Великим понтификом[291], он не мог видеть смерть, и он не настолько безумец, чтоб нарушить законы великого Рима в той их части, на которой Рим стоял испокон века! Даже ради бабушки, она первая не поняла бы и не приняла такое!

Были и пятые. Пятые не давали ему покоя, обсуждая его семейную жизнь. Он молчал, если языки касались имен Орестиллы[292] или Паулины[293]. Что ему до этих глупых баб.

Одна с радостью побежала с собственной свадьбы к нему, воспылавшему желанием. Видел он ее взгляды исподтишка, не к жениху обращенные. Удовлетворил цезарь желание, свое и новобрачной. Говорить им после было не о чем, страсть прошла. Кстати, и у нее тоже, как у него, а вот стремление поучать и вмешиваться в дела, ее не касавшиеся, государственные, росло и множилось. И Друзиллу она ненавидела! Вот уж повезло в свое время Пизону, что невеста ушла. Надоела она и Калигуле, выгнал.

О красоте другой весьма был наслышан, вызвал Публия Меммия Регула издалека с его плебейской женою…[294] Что и говорить, Лоллия была прекрасна. Но не вышло из них Августа и Ливии.[295] Купидон заспался, что ли, или стрелу пожалел. Не сумел Гай Лоллию полюбить, а как хотелось! Он потом, как ее отпустил, долго вспоминал. То прекрасное чувство ожидания любви, какое испытал, пока ехали они с мужем. Ту надежду, что его согревала. Что касается Лоллии, стремление ее быть женою принцепса было куда более сильным, чем любое другое. После смерти Калигулы она повела борьбу за место рядом со следующим принцепсом; ей было все равно, кто принцепс. Важно было быть женой. Пожалеем о Лоллии Паулине?! Тем более, она проиграла!

А что не дал им сойтись с мужьями и возлюбленными потом, так это плохо… но так объяснимо по-человечески! Еще чего! Станут обсуждать, сравнивать! Как будто вообще может быть сравнение с ним, Калигулой, в чем бы то ни было. Достанет им и того, что были его женами. Пусть утешаются.

А вот Милония Цезония… Он не терпел разговоров о ней. Женщина, что ласкала его своими круглыми, полными руками, звала мальчиком своим, дитятком, была ему дорога. Она ничего не просила и не хотела. Просто дарила тепло, просто была рядом. Она его любила, он это чувствовал, и наслаждался тем, как любила. Он брал от нее и то, чего не захотела дать Агриппина. И то, чего не могла бы дать Друзилла…

Обвиняют Калигулу в смерти будто бы множества из числа патрициев и сенаторов. Но вот начинают считать «по головам». Смотрят списки тех, кто входил в жреческие коллегии его времени. Из года в год четыре года одни имена. Никто не выбыл. «Сливки» общества того времени. Те, ради имущества которых он якобы казнил без счета. Они, сенаторы и патриции, только живые, вопреки россказням сплетников последующих времен.

Обвиняют Калигулу в смерти людей, по обету поклявшихся умереть, если выздоровеет принцепс от страшной болезни.