Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

Зазывала откровенно растерян. На лице написано: «Не самому же лезть на рожон? Чем больше будет боев сегодня, тем больше ассов в кармане. А деньги — это мясо, это вино, это, может быть, женщина, пусть дешевая, но я-то не гордый! Всего этого в жизни меньше становится с каждым днем, для меня, по крайней мере! Сдохли бы вы все в бою, а я б разбогател на день…»

Привычно выкрикивал зазывала соперника Вепрю, оскорблял народ.

— Неужели среди римлян и прочих из вас не найдется человека, что не труслив? Нет среди вас мужчин, горожане? Никто не хочет сразиться со смертью, нет того, у кого между ног болтается больше, чем огрызок?

Глаза его обегали толпу, он искал жертву. Наткнулся ищущими глазами на Агриппу, чем-то князь ему приглянулся. Зазывала крикнул ему:

— Уж не ты ли, маленький? Маленькие, они ведь храбрецы?!

Агриппа тут же сделал два осторожных шага назад, прикрылся спиной Калигулы. Постарался не встречаться взглядом с зазывалой. Прошипел сквозь зубы:

— Нашел безумца, с дикарем сражаться… Я не римлянин!

И зачем-то толкнул Калигулу в бок. И даже добавил:

— А ты-то юноша, ты как? Уж ты-то повидал на своем веку германцев!

Нет ни малейшего сомнения в том, что Агриппа не хотел ничего плохого. Уличенный в трусости, он хотел подчеркнуть равенство себе другого, не более того. Оправдать себя, почувствовав и в другом человеке слабость. Его ли вина в том, что вызов упал на почву весьма зрелую, благодатную? Впрочем, конечно, вина его. Поскольку не стоит брать на себя бремя Учителя, не имея на то никакого морального права! Не дав себе труда изучить и понять до мелочей натуру ученика, его внутреннюю сущность…

Вечным укором Калигуле была собственная трусость. Он проявлял немалое мужество, спасая себя самого, но не близких. И это мучило его. Настолько, что он пренебрегал опасностью, доказывая состоятельность свою. Не там, правда, где это было действительно необходимо. Но так уж устроен человек, все мы достаточно часто не там и не так доказываем себе и людям собственную правоту, которой и нет. Юноша вздохнул, выпрямился, расправил плечи…

Еще не поздно было развернуться, презрительно улыбнувшись Харону-зазывале, и уйти. Агриппа, почувствовав порыв Калигулы, дернул его к себе, тихонько ахнув, начал было тащить назад, в толпу, подальше от опасности…

Но зазывала уже унюхал запах крови. Он уже кричал:

— Вот он, истинный римлянин, вот он, достойный мужчина! Он молод годами, но не трус, смотрите же, смотрите! Я вижу, как горят его глаза, и это от радости! И впрямь, истинный римлянин виден по радости! накануне боя!

Был ли блеск у Калигулы в глазах? Если и был, то не радость предстоящего боя была причиной!

Он размышлял, охваченный тревогой, лихорадочно сменяли друг друга мысли в его голове.

«Ловкость и точность — мое оружие. Против этого зверя вся моя сила не больше, чем дуновение ветра. Не сила нужна, а изворотливость. Значит, скорость, изворотливость, точность, — в этом спасение мое. Тогда я сегодня — ретиарий[131]! Да, испокон веков против самнита выставлялся ретиарий, а то, что проверено предками на прочность, должно быть правильным, а если нет, я погиб!».

Толпа уже расступалась, растекалась, выпуская Калигулу из своих рядов, надо сказать, и точно, с радостью. Предстояло развлечение, кровавое к тому же, а сами зрители только что избежали нешуточной опасности быть вот также вытолкнутыми из рядов, оказаться в мгновение ока смертниками. Это вдохновляло!

«Никакого ближнего боя, в таком бою я бессилен, его мышцы железные, удар страшен. Увернуться, отбежать, бросок сетью, если попадется, успеть ударить. Пугио[132] предпочтительней, трезубец тяжеловат, и скорости не развить, а этот ведь, кроме того, что здоровый, еще и быстрый, даже если не быстрее меня. Шлем секутора гладкий, его сетью не удержать. Кажется, этому здоровяку и меч не нужен, он разорвет сеть руками…»

— Юноше предстоит выбор оружия, раз он не позаботился о собственном! Что же, таковы наши правила, и мы предоставляем каждому право выбора! От выбора зависит жизнь, никто не помешает смельчаку ее защитить!

«Впрочем, и трезубец хорош, живот-то у него открыт! Попасть бы в него еще, правда, и потом, у него же щит! Или попасть бы в этот щит ногой, они у меня свободны. А упадет, прижать его ногой, и все, победа! Нет, не упадет он от моего удара, хоть ногами, хоть руками, хоть головой! Кажется, выход один — средняя дистанция между мной и им, любимая дистанция ретиария…»

Калигула, сын великого полководца, склонился над оружием, сваленным в беспорядке на земле позади зазывалы. Ему ли было не знать, что от длины трезубца, от крепости сети зависит многое, нет, все! Он выбрал бронзовое оплечье, украшенное чеканкой. Голова Геркулеса; от удара мечом голова героя, быть может, спасет лучше, чем собственная. Собственная втянула его в эту беду…

«Тактика защиты — ждать, пока этот Вепрь выдохнется… Измотать его, пусть набегается. В Капуе, в школе Цезаря, где я пробовал себя не однажды, ланиста[133] хвалил меня. Он шутил, что ретиарий из меня был бы хорош! Шутки шутками, а глаза у него при этом были… готов поклясться, он сожалел, что сына Германика не принудишь к клятве гладиатора. Он был заворожен моей ловкостью и точностью движений! Вот этим и воспользуемся!»

Толпа волновалась, шумела. Калигула вдумчиво выбирал оружие. В стороне, грызя ногти, бледный и дрожащий, стоял иудейский князь Агриппа. Он проклинал день, когда родился, он негодовал и злился на безумца-деда, на судьбу, что связала его с Римом, со сборищем геройствующих безумцев. Он понимал, что отнять Калигулу у толпы, ожидающей крови и смерти, не может, не подвергая риску собственную жизнь. Да и разве мальчишка его послушает? Он теперь только и слышит, что зов собственной крови, да гул толпы. Его разве от этого оторвешь как-нибудь?

Калигула укрепил оплечье слева. В левой руке — сеть, правая перехватила трезубец. За ремнем укреплен пугио. Все, он готов. Готов ко всему, что бы это не означало…

Вот они встали друг напротив друга, соперники. Германец страшен, конечно. Мальчик перед ним кажется пушинкою против горы!

Тогда почему подобрался дикарь? Что-то вроде сомнения проснулось в нем, или, может быть, предчувствие боя, что будет ему дан? Боя, где противник если не сильнее, то есть таковой, а до того и не было его.

Есть нечто, внутри нас, называемое интуицией. Женщина, глядя в глаза мужчине, безошибочно поймет вдруг, что будет ему принадлежать. Боец угадает в сопернике истинного бойца. Толкнется в сердце знание, которого еще не может быть, оно лишь угадано.

Так оно и было. Не мог не увидеть германец, как отбирал мальчик оружие, как отбросил с презрением ненужное, как улыбнулся, ощупав гирьки по краям сети, осознав, что вот это-то настоящее, то самое! Как встал напротив, каким взглядом отмерил расстояние, потребное ему для боя. И дикарь угадал стоящего противника!

Звериный вопль испустил КровавыйВепрь из мощной глотки своей. Высоко поднял меч, вздернул и щит к небу! Толпа взволновалась, заахала, закричала тоже…

Германец содрал свой шлем и отбросил его далеко на песок арены!

И оказалось, что дикарь вовсе не муж в летах, умудренный опытом воин. Лицо-то мальчишеское, а ростом даже ниже Калигулы. Шлем его делал выше, да и мышцы, конечно, они самые! Они делали из него великана, зверя! Это был обман зрения, впечатление, и только!

Молча смотрел на дикаря Калигула. Он был отучен самою жизнью кричать. Он слишком давно замкнулся в броне из молчания. Правда, ему казалось, что стук выскакивающего из груди сердца слышен всем, и одно уже это нарушало молчание. Он ошибался. Никому не было слышно. Все вопили, кричали, топали, предвкушая битву, торопя ее приход. Красная тряпка вылетела из рук зазывалы, легла на песок. Бой начался! Не суждено было ему быть долгим. Здесь, у Клоаки, вообще редко случались долгие бои. Зрелищности хватало, правда, каждому бою. Но это была жизнь, как она есть. Бой, каким он бывает в жизни. А в жизни он всегда короче, чем в цирке…

Жизнь не нуждается в человеческой трактовке своих постановок!

Германец начал бой быстрым наскоком. Ринулся на Калигулу, размахивая мечом. Едва-едва вывернулся от него Калигула, диким каким-то прыжком в сторону. Как ни резв был германец, каким бы проворством не обладало его мощное тело, но сила инерции была не на его стороне. Все же был он тяжеловат. Потому потерял равновесие, не найдя в качестве опоры своему мечу грудь соперника, пошатнулся, упал на колено. Калигула же вышел из прыжка, не потеряв это самое равновесие. Два шага назад — и сеть вынырнула из руки, полетела к дикарю, легла, казалось, на голову. Но дикарь вынырнул из-под сетки, перекатившись по земле, и, вскочив, наступил, было, на нее ногой, да только Калигула чудом успел выдернуть ее в последнее мгновение. Бой с моряком остался в памяти Калигулы, пусть то не его был опыт. А все же остался. Ухвати дикарь сеть, подтянул бы Калигулу к себе. Дальше все ясно…