Юрий Ищенко - Одинокий колдун

• Название: Одинокий колдун
• Автор: Юрий Ищенко
• Жанр: Ужасы и Мистика

Юрий Ищенко родился в Алма-Ате, в 1968 году, в семье ссыльных с польскими и украинскими корнями. По окончании средней школы два года отработал грузчиком и в горах с геологоразведывательной партией; также ловил кузнечиков для биологов в пустыне Арала и с бригадой шабашников строил дома и дачи. В 1986-м году поступил во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Дипломная работа «Образ Врага в советском кино» была отмечена премией Комарова как лучшая. После института около года проработал сценаристом на киностудии «Казахфильм», участвовал в создании фильмов «Вампир» и «Стрейнджер». Как кинокритик и автор рассказов печатался в периодических изданиях Алма-Аты, Москвы, Санкт-Петербурга и Минска. С 1992 года живет в Петербурге и пишет прозу. В 1995-м в издательстве «Диамант» вышла первая книга — «огнестрельный триллер» «Черный альпинист». Книга была переиздана на Украине.

Роман «Одинокий колдун» был задуман в 1988 году, писался в 1995–1996 гг., и, наряду с прочим, является личным опытом автора в выживании на суровой местности вблизи Финского залива, данном в мистическом преломлении. Как говаривали в старину: «Лирическая канва любви и противостояния героя-колдуна и трех неистовых сестер-ведьм прочно и добротно прошита красными нитями (а также многоцветьем прочих нитей) жесткого, местами натуралистического и опасно откровенного узора на той самой канве». Вся эта вышивка сделала роман шокирующим триллером — путеводителем по миру духов и нечисти Санкт-Петербурга.

---

Петухов с Гришей позаботились о рекламе: афиши висели в Корабельном институте, в университете и Техноложке, в нескольких питерских общагах, кое-кто позаботился одну приклеить даже к Сайгону — на афишах от руки (администраторша умела слегка рисовать тушью) были изображены в своих живописных костюмах Гамлет-Гриша, Призрак-Егор и Гертруда-Фелиция. Света плакала, но и слезы не помогли ей попасть в их компанию на афише, хотя в перечне исполнителей стояла первой.

И случилось давно взлелеянное: зал в день премьеры «Гамлета» оказался переполненным. Студенты набились по двое в жесткие фанерные кресла, лежали на полу в проходах и перед сценой, свешивали ноги с высоких и широких подоконников, ставших вроде лож. На балкон пускали только «блатных» — преподавателей и начальников из Корабелки, уважаемых и приглашенных лиц, актеры там сажали родственников и приятелей. Петухов привел кучу таких же режиссеров-авангардистов, по большей части безработных, пару важных критиков, пару худых и злых радикальных критиков. Он чуть не подрался в горячке с Фелицией, которая хотела посадить на «его» места трех девиц, разнаряженных в разодранные платьица и густо закрашенных в стиле провинциальных пэтэушниц. Девицы зыркали и презрительно сплевывали, когда Петухов орал, что это его спектакль, его театр и места тоже его. Кое-как уладили конфликт.

А потом исполнительный Егор три раза с минутными интервалами стучал кулаком по внушительному колоколу за кулисами. В зале погас свет, вспыхнули софиты, направленные на сцену; десяток их кое-как развесили под потолком, еще четыре держали в руках добровольные помощники, направляя куда надо и не надо, так как распоряжения мэтра зачастую были противоречивы и бестолковы.

Пополз рывками в стороны занавес. Петухов покрылся холодным потом: мало того, что любая премьера стоила ему год жизни, мало того, что не успел ширануться перед приездом сюда (а здесь не рисковал), зачем-то созвал кучу знакомых и критиков; так ведь еще и сам спектакль, состряпанный меньше чем за месяц, вызывал у него очень противоречивые чувства и массу опасений.

Сцена была поделена на три уровня. Из досок сколотили высокую эстакаду, на нее поставили железную кровать с сильно провисшей сеткой, в кровати лежали король и королева. На шесте возле ложа висели их жестяные короны. Ниже на метр располагался средний, основной уровень для действия (для стычек и разговоров): здесь были расставлены уродливые вешалки из гардероба, покрашенные в черно-белое, обклеенные большими листами клена, березы и дуба из разноцветной бумаги, эти вешалки означали лес. Другие, с наброшенными рыболовными сетями, означали стены замка. Кафедра с присобаченными из кирпичей бойницами была башней. Развешенные и брошенные ковры означали роскошь королевских покоев. Нижний уровень (авансцена) предназначался для челяди, стражников, трупов и прочих малоподвижных незначащих предметов.

Егор уже заранее залез на качели, вознесенные под потолок сцены; пока был прикрыт от зрителей верхней драпировкой. Фокус Петухова заключался в том, что все действующие лица непрерывно присутствовали на сцене, занимаясь подобающими им делами. Офелия в глубине эстакады, за кроватью короля, примеряла у большого зеркала юбки и платья, обеспечивая действию непрерывный стриптиз. Полыхали и чадили факелы (их было шесть, а пьяный в жопу пожарник, ублаженный в виду сопротивления огню, лежал у кулис, его ботинки слегка торчали с краю сцены). Гамлет, толстый, волосатый, в одних лишь семейных трусах, загорал на авансцене, под софитами и вблизи народа. Народом были двое стражников, занятых выпивкой (Петухов выдал им графин с холодным чаем, но точно знал, что мужики чаем не ограничатся; красный ленивый плеск жидкости в графине и граненых стаканах походил на портвейн, а мэтра это не волновало — пусть напьются, публику выходками потешат, а сам Петухов тут ни при чем). Еще с двух краев сцены торчали высокие жезлы, к которым на длинных поводках были привязаны две стаи домашних животных: наловленные в округе дворняги (бедолаги спали, искали блох, чесались и лишь иногда грызлись между собой, всех их заранее сытно накормили), а также коты с ближних мусорок и подъездов, тоже накормленные, но все равно злые и гадливые. Над сценой и залом медленно расцветал аромат кошачьих экскрементов.

Из огромных колонок зазвучала музыка питерских композиторов-авангардистов: Первая и Вторая симфонии Михаила Алексеева, Средняя симфония Юрия Ханина.

На всех трех уровнях сцены Петухов воткнул по паре микрофонов. Акустика в зале была отвратительной, а так каждый зритель может насладиться даже шепотом. Были в этом решении, конечно, минусы: с первых секунд действия пьющие стражники невозмутимо (они про микрофоны не знали, себя из-за грохота музыки не слышали) повторяли, опоражнивая стаканы — «Бля, поехали».

Большим неуклюжим тараканом прополз через всю сцену Полоний. С трудом с карачек взобрался на эстакаду, залез под королевскую кровать. На кровати началась возня. Действие пошло.

Пьяные стражники встали на подгибающиеся ноги, отвесили поклоны и провозгласили: — Мы пили, пьем и будем пить!

— Таков обычай! — объяснил первый.

— Такова судьба! — добавил второй.

С потолка на сцену спрыгнул Призрак в развевающемся черном сюртуке, со страшным выражением лица. Доски затрещали, но выдержали. Стражники схватились за мечи. Призрак легонько распихал их и начал свою декламацию:

По мне, однако — хоть я здесь родился
И свыкся с нравами, — обычай этот
Похвальнее нарушить, чем блюсти!
Тупой разгул на запад и восток
Позорит нас среди других народов;
Нас называют пьяницами, клички
Дают нам свинские: да ведь и вправду
Он наши высочайшие дела
Лишает самой сердцевины славы!

— Кто лишает? — схватился опять за меч стражник.

— Алкоголь! — Призрак выхватил у него стакан, полный портвейна, и выплеснул жидкость на лица зрителей в первых рядах.

(В зале началось оживление, студенты похлопали, покричали еще робко «браво» и «ура»)

Тем временем очнулся от сна Гамлет. Привлеченный запахом вина, добрался, протирая глаза, до стражников и Призрака. Принял стакан от стражника (тот отдал честь по-красноармейски, прищелкнув каблуками), хотел выпить, но тут же возопил:

Да охранят нас ангелы господни!
Блаженный ты или проклятый дух,
Овеян небом иль геенной дышишь,
Злых или добрых помыслов исполнен,
Твой образ так загадочен, что я
К тебе взываю: Папа, Повелитель,
Тиран державный, Датчанин, ответь мне!
Не дай сгореть в неведеньи, скажи,
Зачем твои схороненные кости
Раздрали саван свой, зачем гробница,
В которой ты был мирно успокоен,
Разъяв свой тяжкий мраморный оскал,
Тебя извергла вновь?

Призрак заткнул ему рот рукой в грубой перчатке, толкнул к усевшимся с графином стражникам и ответил вопросом на вопрос:

Заткнись, сынок, и пей. Вы пейте все!
Но пусть кто знает, скажет,
К чему все эти строгие дозоры
Всеночно трудят подданных страны?
К чему литье всех этих медных пушек,
И эта скупка боевых припасов,
Стенания несчастных, сорванных с постелей
Неведомо куда и за грехи какие?..

Гамлет подобострастно закивал:

Я тут на днях прошелся по стране:
Покинув гробы, в саванах вдоль улиц
Визжали и гнусили мертвецы.
Кровавый дождь, косматые светила,
Смущенье в солнце; влажная звезда,
В чьей области Нептунова держава,

Болела тьмой почти как в Судный день!
Такие же предвестья лихолетья,
Спешащие гонцы пред сумасбродством
И анархизмом и разбродом,
И вопли о смятении грядущем
Явили вместе небо и земля...

Призрак вскричал, обхватив голову руками:

Распалась связь времен, погибли все свершенья:
Порядок строгий, оборона, нравы -
Все распадается и гаснет.
И ты, наследник слабый и лукавый,
Смог допустить распад моей державы!
Ты мне не сын, а сучье вымя,
И семени отца лишь хиленький росток.
А королем мой брат, убогий подражатель,
В горсти не смогший удержать и пары вшей,
Не то, что нити всей державы,
Узду и плеть. О, горе вам! Я всем устрою
Возмездие и кровь и сатанинский мрак,
В отместку за раздор и крах державы!

Перейдя к делу, Призрак дал по оплеухе стражникам, хотел проучить и сына, но проворный Гамлет сумел отскочить.

Далее Призрак потребовал от Гамлета убить всех, тусующихся при королевском дворе. Пообещал незримо и зримо присутствовать за плечами сына, подсобляя и следя за скоротечностью и жестокостью приговора. А затем Призрак планировал вернуться, пусть и мертвым мятежным духом, на трон. Гамлет пошел прочь. Призрак взлетел к потолку, и на приспущенных качелях развевался над сценой, внимательно следя за действиями Гамлета.