Яков Полонский - Стихотворения Поэмы Проза

• Название: Стихотворения Поэмы Проза
• Автор: Яков Полонский
• Издательство: Правда
• Жанр: Поэзия
• Год: 1986

Яков Петрович Полонский (1819–1898) — замечательный лирик, обладающий в наивысшей степени тем, что Белинский в статье о нем назвал "чистым элементом поэзии". В его творчестве отразилась история всей русской классической поэзии XIX века: Полонский — младший современник Жуковского и старший современник Блока.

Яков Петрович Полонский — как бы живая история русской поэзии XIX века. Его творчество захватило своими краями всю классическую русскую поэзию: первые стихотворные опыты гимназиста Полонского заслужили одобрение Жуковского, и вместе с тем имя Полонского еще было живым поэтическим именем, когда начал писать Блок, для которого поэзия Полонского была «одним из основных литературных влияний». Среди поэтов конца века, с их духовным и стилевым разладом, Полонский занимает особое место — в его лирике воплотилось то лучшее, что дал поэзии XIX век: неразложимая цельность и глубина содержания, свобода и естественность выражения, благородство и прямодушие, твердая ясность идеала.

Хотя Полонский писал и поэмы, и рассказы, и воспоминания (особенно замечательны — о Тургеневе, с их подкупающим сочетанием простодушия и проницательности), все же он, конечно, прежде всего — лирический поэт, обладающий в наивысшей степени тем, что Белинский в статье о нем назвал «чистым элементом поэзии». Пожалуй, ни о ком другом этого нельзя сказать с такой определенностью, как о Полонском: никакая другая жизненная роль «не подходила» ему, кроме роли поэта.

В каком-то смысле Полонский был центром, точкой пересечения множества литературных, общественных, личных отношений своего времени. Место это принадлежит ему не по размаху и мощи поэтического гения, не по резкости и оригинальности общественной позиции, но по особой, одному Полонскому в такой мере свойственной поэтической отзывчивости, живого и как бы неизбежного отклика на все совершающееся вокруг него. Органическое, «стихийно певческое» начало в сочетании с постоянной готовностью души к отклику и создают в первую очередь своеобразие поэтической личности Полонского.

---

Он шел охотно, как родной к родным,

Как к братьям брат; везде, где умирали, -

Везде полупотухшие глаза

Его, как бога, с верою встречали,

И вспыхивала мутная слеза.

29

И что ж! пока в карете мы возили

Святейшего отца — как сироту

С открытою головкой в жар носили

Небесного младенца: мы Христу

Не посвятили даже балдахина;

Мы видели, как маленький (bambino)

Мок под дождем… и не жалели мы

Спасителя, когда во дни зимы

Он к нищим шел, как нищий, неодетый.

О, братья, мы должны загладить грех,

Загладить грех наш этою каретой,

Другого средства нет — пошлюсь на тех,

30

На тех пошлюсь, в ком вера не простыла

И, не замолкла совесть — ме дадим

Христа в обиду, — в нем вся наша сила…"

— "Так что ж нам делать?"

— "Вот что, подарим

Мы эту золоченую карету

Христу, пускай он ездит". -

И на эту

Простую речь откликнулся народ

Восторженно — к Христу, к Христу! — и вот

Пока одни, водой наполнив шляпы,

Гасили уголья, другие повезли

Великолепную карету папы,

Под звон колоколов, к царю земли,

31

Иль к детскому его изображенью. -

Так простодушной веры полон был

Народ, не верующий отлученью,

Так, ненавидя папу, Рим любил

Распятого, и так необычайно

Спаслась карета (этот факт — не тайна,

Его все знают) — только отнята

Теперь карета эта у Христа,

И в дни парадные в карете этой

Опять качается святой отец,

Любовью, правдой, разумом отпетый

И, стало быть, давно живой мертвец.

БОЛЬШАЯ НЕПРИЯТНОСТЬ

Гроза росла; — но не извивы молний,

А выстрелы сверкали. Никогда

И сам Зевес с Олимпа в мир наш дольний

Не извергал таких громов, когда

С титанами боролся. Облаками

Клубился дым, их серыми волнами,

Как некий древний бог, со всех сторон

Вольнолюбивый Рим был окружен.

Гроза росла — к французам приливали

Те силы, что позднее шли стеной

На вольных парижан и запятнали

Свой стяг братоубийственной враждой…

Они теперь над Римом упражнялись:

Зигзагами кой-где траншеи шли,

Кой-где росли, тянулись, приближались

Окопы и — мелькали фитили.

Окрестности от залпов содрогались,

Осадные орудья разгорались,

С холма на холм свинец дождем летел,

На груды тел валились груды тел;

Республика держалась за стенами;

Но этих стен кирпич за слоем слой

Срезали ядра, — мусор стен, местами

Заваливая рвы, лежал горой.

Рим стал дышать не воздухом, а дымом;

Однажды, из окна, на этот дым

Глядел Игнат — глядел, любуясь Римом,

И думал, злым отчаяньем томим:

"Неужели от этого пожара

Останется цела одна тиара!

Неужели враг мысли и труда,

Народа враг — не общий враг, когда

Он на своих чужое поднял знамя…"

И с ужасом воображал Игнат,

Как фрески Рафаэля лижет пламя,

Как, накалившись, мраморы трещат…

"С одним великим именем я связан

Был с ранних лет, и это имя — Рим;

Я лучшею мечтой ему обязан -

Обязан и погибнуть вместе с ним…"

Так юноша-художник волновался.

Уж под столом альбом его валялся,

Уж высохла палитра, уж давно

Пожухлое пылилось полотно.

Унылый скромник стал неузнаваем:

На перевязки рвал свое белье,

Иль, освежась поспешно русским чаем,

Двухствольное захватывал ружье

И выбегал. . . . . .

. . . . . . . . .

<1866–1870>

ПРОЗА

Делибаштала

Грузинская сказка

(Из путевых записок 1847 г.)

   Ночевал я в одном грузинском селении. Остановились мы в сакле у сельского священника. В саклю провел меня дьячок, потому что сам хозяин был в отлучке. Жилье это показалось мне роскошным по сравнению с теми, в которых приходилось мне ночевать почти все лето. Между столбиками, подпирающими передовой навес, были плетеные стенки, обмазанные белой глиной; дверь запиралась на крючок, и два небольших квадратных окошечка, без рам и стекол, освещали комнату, в которой, к довершению моего благополучия, стояла кровать и помещался столик. Со мной ехал некто Моисей Соломонович, родом грузин, состоящий на службе при участковом заседателе. В этот вечер был я одолжен ему многими интересными рассказами о поиске разбойников,-- вечер прошел незаметно. Часу в десятом услужливый дьячок принес мне закуску; ужин состоял из грузинской лепешки, грузинского сыру, бутылки кислого вина и пережаренного сухого цыпленка. Моисей Соломонович вместе с моим переводчиком из татар, есаулом, дьячком и деревенским старостой (нацвалом) предпочли ужинать в соседней сакле, расположившись вокруг огня, на котором готовился общий ужин наш.

   После ужина я лег спать, проснулся далеко за полночь и удивился: свеча моя горела, дверь на двор была отворена, а мои спутники, которые должны были спать около моей комнаты в темной каморе, еще не возвращались. "Где они?" -- подумал я, накинул бурку, вышел на двор, или на улицу, что все равно, потому что в здешних деревнях нет собственно ни дворов, ни улиц, есть только промежутки между саклями да земляные кровли с отлогими со всех сторон скатами, по которым легко можно разъезжать верхом на лошади.

   После утомительно-жаркого дня ночь была свежа и, несмотря на то, что месячный серп светил на небе так темна, что в десяти шагах трудно было отличить кучу хвороста от задремавшего буйвола. По сторонам в сумраке лесистых гор, мелькали костры пастухов, тихий ветер дул со стороны Мухранской долины и доносил отдаленный лай собак, стерегущих виноградники.

   Долго бы простоял я, прислушиваясь к звукам и шорохам ночи, если б не смех и не тихий говор в соседней сакле: это напомнило мне, что я вышел не с тем, чтоб зябнуть, а чтобы узнать, куда девались мои провожатые. Мне, сказать по правде, в эту минуту не было в них ровно никакой необходимости; но дверь в соседнюю саклю была полуотворена, и я заглянул туда.

   И вот, я вижу, на циновках сидит порядочная кучка народу и, при свете потухающего пламени, курит трубки. Какой-то усач в шапке что-то рассказывает, остальные молчат и слушают. Знай я по-грузински, я, конечно, вместе с ними приютился бы у огонька, но мои спутники кое-как говорили по-русски, и я спросил их:

   -- Неужели вы все еще до сих пор ужинаете? Рассказчик замолчал, слушатели зашевелились.

   Моисей Соломонович первый вышел ко мне на чистый воздух.

   -- Вы все еще ужинали? -- спросил я.

   -- Нет, мы уже давно кончили -- мы так сидели. -- Что же вы делали?

   -- Да так-с, нечего -- сказки сказывали друг другу,-- отвечал он и сконфузился, предполагая, что такое занятие я найду неприличным званию чиновника.

   Как хотите, а это черта оригинальная. Между ними не было ни одного ребенка; все они были ребята дюжие, а у нацвала {Нацвал -- староста. (Прим. авт.)} так даже седина в бороде проглядывала, но ни лета, ни почетное звание, каково, например, звание дьячка и нацвала, ничто не помешало им, собравшись, засидеться далеко за полночь и, покуривая трубочки, рассказывать друг другу сказки.

   -- Как после этого сомневаться в национальности грузинской литературы! От царя Вахтанга до царя Ираклия вся она переполнена сказками.

   -- Что ж делать от скуки! -- сказал Моисей Соломонович.

   -- Досадно, что я не знаю по-грузински: я бы пришел послушать вас.

   -- Неужели пришли бы! -- заметил он с недоверчивостью,-- вы, стало быть, охотник до сказок.

   -- Да, и намерен просить вас хоть одну рассказать мне по-русски -- мы на это найдем время; не правда ли?

   -- Совершенно правда-с.

   Через четверть часа после этого разговора я уже спал.

   -- Через три дня, с той же самой компанией, вечером, я ехал из осетинских деревень и был на половине дороги от Душета. Дорога извивалась лесом по направлению к Аргунскому ущелью -- была довольно живописна и напоминала Крым одному из моих спутников.

   -- Моисей Соломонович! Он подъехал.

   -- Начинайте сказку,-- вы обещали,-- мы едем шагом, лошади устали -- спешить незачем.

   Он поправил на голове грузинскую шапку и сказал:

   -- Как вам угодно.

   -- Ну, начинайте. Он начал:

   "У одного царя было три сына".

   "Ну,-- подумал я,-- верно, двое умных, а третий дурак,-- непременно три сына; почему бы, кажется, не четыре?" Начало не обещало ничего оригинального.

   "Царь был старик и уже чувствовал, что не долга пожить ему на свете. Позвал он к себе сыновей и объявил, что скоро умрет. Разделите, сказал он им, царство мое на три участка {Не потому ли, что Закавказские губернии разделены на участки. (Прим. авт.)}, и пусть каждый из вас владеет тем, что ему достанется.