Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

Первый российский нобелевский лауреат по литературе («Господин из Сан-Франциско», 1933) ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ БУНИН не доел телячьей печёнки с картофельным пюре, отказался от следующей смены блюд и даже от груши на десерт. А ведь слыл гурманом и знал толк в хорошем столе! Потом попросил жену почитать ему письма Чехова, но остановил её: «Ну, довольно, устал». Где-то в полночь прославленный романист отправился на покой в крошечной съёмной квартирке на улице Жака Оффенбаха в Париже, которую он почему-то называл «Яшкиным переулком». И вдруг среди ночи приподнялся на узком своём ложе: «Задыхаюсь… Нет пульса… Мне очень нехорошо… Дай я спущу ноги». Сел на кровати, и через минуту его голова склонилась на руку. Глаза Ивана Бунина, бессмертного (члена Французской академии), закрылись в два часа ночи с 7 на 8 ноября 1953 года.

«Почему ты оставил меня голодным, каналья?» — спросил тюремного повара восьмидесятилетний епископ Рочестерский и кардинал Римской церкви ДЖОН ФИШЕР, когда тот не принёс ему в камеру смертников обед. «В Лондоне говорили, что вы будете казнены, и потому я полагал излишним стряпать для вас», — оправдывался повар. «И, однако, несмотря на слухи, я жив, — возразил ему Фишер. — Поэтому, что бы ни говорили обо мне в городе, ты готовь мне обед каждый день, но, если, придя сюда, ты не найдёшь меня, съешь его сам». На следующий день повар так и поступил, ибо в полночь Фишера разбудил посланник с роковой вестью. «В каком часу я должен умереть?» — спросил епископ. «В девять утра». — «Тогда я сосну ещё часок-другой, я очень мало спал». В семь он поднялся и оделся в лучшие свои одежды. «С чего это вы так вырядились?» — удивился его слуга. «Разве ты не видишь, что я иду под венец?» — с улыбкой спросил его в свою очередь Фишер. И, прижав к груди Евангелие, вышел из Тауэра и пошёл к Башенной горе, повторяя: «Се жизнь вечная…» И с этими словами поднялся на эшафот. Венец его был терновым.

Утром 13 мая 1956 года АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ФАДЕЕВ, прославленный автор романов «Разгром» и «Молодая гвардия», зашёл на кухню у себя на даче в писательском посёлке Переделкино и сказал домработнице Ландышевой: «Завтракать я не буду». Потом встретился со сторожем дачи, пригласил его в столовую, где угостил водкой (сторож выпил 100 граммов, Фадеев же выпил только стакан простокваши) и поговорил с ним о весенних работах на дачном участке: «Нужно бы завезти удобрение. Я попрошу у правления машину». Где-то в полдень он опять заглянул на кухню: «Позовите меня к обеду, а покуда я подремлю», поднялся к себе, разделся, лёг на широкую кровать, взвёл курок старого воронёного револьвера «наган», сохранившегося у него ещё со времён Гражданской войны, и выстрелил себе в сердце. В три часа дня к нему заглянул одиннадцатилетний сын Михаил и нашёл отца мёртвым. Рядом лежала записка: «Ну вот, всё и кончено. Прощай. Саша». И письмо «В ЦК КПСС», в котором Фадеев назвал Хрущёва одним из «самодовольных нуворишей от великого ленинского учения»: «Не вижу возможности дальше жить… от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды…» Мстительный Хрущёв не остался в долгу: «…Фадеев в течение многих лет страдал тяжёлым прогрессирующим недугом — алкоголизмом и покончил с собой из-за депрессии, вызванной очередным запоем». Это был, пожалуй, первый случай в отечественной истории, когда официальной причиной смерти достойного человека было объявлено пьянство. А один казённый рифмоплёт даже поглумился над памятью писателя, откликнувшись на его смерть эпиграммой:

Проснулась совесть. Раздался выстрел.
Логический конец соцреалиста.

Нобелевский лауреат АЛЕКСАНДЕР ФЛЕМИНГ, английский микробиолог, открывший пенициллин, наоборот, предвкушал застолье — ему предстоял ужин у Дугласа Фэрбенкса-младшего, да ещё в обществе вдовствующей Элеоноры Рузвельт. «Причеши меня», — попросил учёный жену Амалию. И когда она расчесала ему кудри, Флеминг посмотрелся в зеркало и сказал ей: «Ну, теперь у меня вполне приличный вид». И внезапно упал на пол лицом вниз.

«Расчешите мне волосы, — это были первые слова, что произнесла королева Англии и Шотландии АННА СТЮАРТ, поднимаясь из постели в 7 часов утра после мучительно проведённой ночи. — Я чувствую себя просто прекрасно…» А это были уж её последние слова. Неожиданно страшные конвульсии сотрясли её слабое тело, и она упала без чувств, недвижная, с отнявшимся языком. Когда граф Оксфорд велел возносить утренние молитвы в дворцовой церкви за здоровье нового короля Англии Георга, ему возразили: «Королева ещё может быть жива». — «Она мертва, — ответил Оксфорд. — Мертва, как Юлий Цезарь».

Как всегда, рано утром 30 мая поэт БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ ПАСТЕРНАК попросил жену: «Причеши меня и побрей» и долго капризничал: Зинаиде Николаевне не удалось, видите ли, как следует, выложить ему пробор. Когда пришёл врач переливать кровь, Нобелевский лауреат, автор нашумевшего романа «Доктор Живаго», похвастал перед ним: «Во время войны я сам был донором». Небрежно вынутый из вены шприц забрызгал кровью постельное бельё и халат врача. «Почему это я весь в крови?» — удивился поэт и после короткой паузы театрально воскликнул: «Кровавая картина!» Потом он пожаловался: «Что-то глохну. И какой-то туман перед глазами. Но ведь это пройдёт?» Нет, не прошло. И тогда он сказал жене: «Прости». И после короткой паузы добавил: «Всё ушло. Рад! Если так умирают, то это совсем не страшно».

«Михайла, подай мне гребёнку», — тихим шёпотом позвал слугу ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ МЕНДЕЛЕЕВ, великий русский химик. Действительный статский советник и почётный член многих академий наук, он сам расчесал себе волосы и бороду и приказал Михайле: «Теперь положи гребёнку в столик на место, а то потом не найдёшь. И надень на меня очки». А когда тот замешкался, властный старец, директор Главной палаты мер и весов, в последний раз проявил характер: «Михайла, ты, кажется, собираешься меня не слушаться?» Но тут его стал колотить мучительный кашель, а в минуту затишья он вдруг явственно сказал подсевшей к нему на постель младшей дочери Маше: «Надоело жить. Хочется умереть». В два часа ночи он ненадолго проснулся, и, когда дежурившая в его спальне сестра предложила ему стакан молока, твёрдо сказал: «Не надо…» И это были последние слова в жизни великого ученого, первооткрывателя периодического закона химических элементов, одного из основных законов естествознания.

После особенно мучительной ночи граф ОНОРЕ де МИРАБО, кумир и «отец» французского народа, пламенный революционный трибун, имевший привычку прибегать к казарменным выражениям и прозванный за это «месье Ураган», послал за знаменитым врачом Кабанисом и своим другом графом Ламарком. «Друзья мои, — сказал он им, — сегодня я умру. Остаётся только одно: надушиться, принарядиться и окружить себя цветами. Итак, позовите моих лакеев. Пусть меня побреют, оденут и украсят. Пусть отворят окна, чтобы тёплый весенний воздух струился в комнату, а затем принесите цветов. Я хочу умереть, окружённый цветами, нежась в солнечном свете». И по Парижу разнёсся клич: «Цветов! Несите цветы! Мирабо требует цветов. Несите распустившиеся розы и душистые фиалки. Мирабо хочет умереть среди цветов!» Этот клич разбудил спящий город. Тысячи парижанок с цветами в руках немедленно устремились к дверям его дома на Шоссе дʼАнтен. Даже лакей и брадобрей, который накануне сам слёг в лихорадке, пришёл к хозяину с букетом. «Как твои дела?» — спросил его Мирабо. «Ах, сударь, хотел бы я, чтоб вы были на моём месте». — «Да, — медленно протянул Мирабо. — Не хотел бы я, чтоб ты был на моём месте». Пока лакей в последний раз брил и причёсывал хозяина, тот попросил придвинуть его кровать поближе к окну, чтобы, тоже в последний раз, посмотреть на первые листья и цветы в саду. «Прекрасная зелень, ты появляешься в тот момент, когда я ухожу», — с трудом вымолвил он. И больше уже говорить не мог. Его губы сложились «бантиком», словно бы для поцелуя, и все подумали, что он просит пить. Но Мирабо оттолкнул предложенный ему стакан оранжада и повёл рукой, словно бы пишет. Ему подсунули клочок бумаги, и он вывел на нём только одно слово: «Спать»… Народ, собравшийся на улице возле дома «государственного человека», известного своими пасквильными сочинениями, не мог примириться с мыслью, что он скончался. По столице поползли слухи об отравлении. Но нет. Накануне Мирабо захотел проявить слишком большую доблесть в постели сразу с двумя дамами — они-то и лишили его сил и приблизили к смерти.

Второй сын императора Павла Первого, КОНСТАНТИН, российский наместник в Царстве Польском, гонимый из Варшавы польским восстанием и холерой, остановился в Витебске по дороге в Петербург. За ужином в доме генерал-губернатора, князя Хованского он «покушал ягод со сливками». Бывший за столом доктор-немец Калиш посоветовал ему запить ягоды каким-нибудь старым вином, но великий князь возразил: «Я лучше выпью шампанского». Константин не пил никакого вина, кроме шампанского, и не более двух рюмок за один присест. И выпил он, «министр наслаждений», один за другим два бокала «мадам Клико». Дома, на подъезде, его поджидал прискакавший от царя генерал-адъютант Алексей Орлов с приказом не удаляться от польской границы в такое время. «Я уезжаю от холеры, боясь, впрочем, не за самого себя, а за свою супругу», — горячо возразил графу Константин. Вечер был свежий, и жена звала его в комнаты: «Холодно, и пора домой». — «Вот какой вздор!» — ответил ей Константин, «отличавшийся значительной физической силой», и закурил сигару, а потом и другую. И напрасно. Потому что тотчас же почувствовал колики в желудке. Он всегда упрямо шёл опасностям наперекор, даже отказавшись от российского престола и царской короны. Ночью ему стало совсем плохо: холера уже несколько дней дремала в тучном теле цесаревича — накануне он якобы заглянул в холерный барак и объявил главному врачу Гибетелю: «Смотрите у меня, чтобы не было холеры — иначе вы будете повешены до ночи!» На одре болезни Константин не залежался и умер в одночасье, даже не успев пособороваться. Последние его слова были обращены к жене, польской красавице Иоанне Грудзинской, которой Александр Первый пожаловал титул княгини Лович: «Скажи государю, что я, умирая, молю его простить полякам…» Очаровательная княгиня Лович, дочь обедневшего шляхтича, обрезала свои роскошные белокурые волосы и подложила их под голову усопшему мужу. Буквально накануне, узнав о смерти фельдмаршала Дибича, и тоже от холеры, Константин дивился скоротечности человеческой жизни: «Странно и странно, будучи здоровым и гуляющим по саду в одиннадцать часов вечера, умереть в час пополудни?» Сам он заболел в 4 часа утра, а в 8 часов вечера умер.