Валентин Азерников - Долгорукова

• Название: Долгорукова
• Автор: Валентин Азерников
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-020347-0, 5-271-07271-1

Романы известных современных писателей посвящены жизни и трагической судьбе двоих людей, оставивших след в истории и памяти человечества: императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской (Екатерины Долгоруковой).

«Императрица тихо скончалась. Господи, прими её душу и отпусти мои вольные или невольные грехи... Сегодня кончилась моя двойная жизнь. Буду ли я счастливее в будущем? Я очень опечален. А Она не скрывает своей радости. Она говорит уже о легализации её положения; это недоверие меня убивает! Я сделаю для неё всё, что будет в моей власти...»

(Дневник императора Александра II,

22 мая 1880 года).

---

План кампании составил другой Николай Николаевич — опытный генштабист Обручев. Он считал, что она должна быть кратковременной, дабы на стороне Турции не выступили Англия и Австро-Венгрия. Главный удар — на Босфор и Константинополь: «Только на берегах Босфора, — писал он в «Записке о русско-турецкой войне», — можно действительно сломить господство турок и получить прочный мир, раз навсегда решающий наш спор с ними из-за балканских христиан... Овладение в военном смысле Константинополем и Босфором составляет, таким образом, безусловную необходимость...»

Ливадия стала местом, где разрабатывался план войны. Александр, невесёлый, а порою и угрюмый, слушал рассеянно. Военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин и генштабист Николай Николаевич Обручев время от времени пускались в спор, в основном же ладили. Милютин энергично начал военную реформу, получив благословение Александра. Однако мало-помалу она стала вязнуть. Надлежало перевооружать армию, притом как можно быстрей: Крымская война обнаружила архаичность и недостаточность винтовок, их разношёрстность.

Три оружейных завода — в Туле, Сестрорецке и Ижевске — в 1876-м году изготовили чуть больше двухсот тысяч ружей системы Бердан № 2, принятой на вооружение российской армией, которую американцы называли «русским ружьём», потому что вместе с американским полковником Берданом в её создании приняли участие два русских офицера.

   — Ну, поднатужатся, ну, напрягутся, — с горечью говорил Милютин, — всё едино более четырёхсот тысяч винтовок не произведут. А у нас под ружьём — полтора миллиона.

   — Кто ж виноват? — вмешался Александр. — Не военный ли министр?

   — Я, Ваше величество, в прошлые годы, не изволите ли вспомнить, докладывал вам, что оружейные наши заводы слабосильны, надобно их расширить либо построить новые. Либо, наконец, закупить в Англии, либо во Франции нужное количество стрелкового оружия. Последняя мера была решительно отвергнута министром финансов, и я с ним согласен, — в голосе Милютина, произносившего эту тираду, звучала горечь. — Нам нужно своё развивать, а не на Запад глядеть. Его светлость Константин Николаевич вовремя спохватился, и по его наущению оснастились судостроительные заводы и стали строить современные боевые корабли.

   — Изобретательство в оружейном деле движется вперёд быстрей, нежели в другой технике. Вот сегодня Бердан № 2 почитается самой совершенной, глядишь — завтра появится новое магазинное ружье куда его лучше, — заметил Обручев. — А пехота да кавалерия решают исход войны.

   — Пока, пока решают, — вмешался Константин Николаевич. — В деле истребления себе подобных человек преуспевает более всего. И военные инженеры вскоре придумают что-нибудь такое, чтобы мясорубка войны закрутилась вдвое быстрей.

   — Скорей гильотина, Ваша светлость, — заметил Милютин.

   — Да нет, Дмитрий Алексеевич, именно мясорубка: монархи и полководцы беспрерывно крутят ручку, сваливая в жерло всё новые и новые порции мяса, которое именуют пушечным.

   — Твоё сравнение, Костя, неуместно, — хмуро заметил Александр. Прежде он как-то не интересовался материальной частью войны, полагая, что она создаётся сама собою. Цифры, которые привёл Милютин, удручали. Выходит, было преждевременно ввязываться в войну с турком. Но более подходящего момента, с точки зрения политической, могло не представиться. Опять надежда на авось, на русского солдата, который выручит. Но и у турок солдат не хуже. Отец начинал Крымскую в полной уверенности, что, как и прежде, турок будет побит: русские турка всегда бивали. Словом, на рубль амбиции, на грош амуниции. А амуниция-то решала. Но батюшкина амбиция была на недосягаемой высоте, и перечить ему никто не смел. Вот и опозорились, а турок осмелел. «Неужто и ныне опозоримся, — с тревогою думал он. — Нет, сего нельзя допустить».

— Я отправляюсь к армии, в Кишинёв. Давайте, господа, действовать. Наговорились всласть, — последние слова Александр произнёс со злостью, которой от него не слыхивали. Он поднялся, за ним генерал-адъютанты свиты. Свитских было немало, он услал большую часть вперёд — готовить ему резиденцию. Она должна быть достаточно презентабельной. Ведь верный Рылеев отправлен за Катенькой, она проследует с ним в бессарабскую столицу.

Пока он писал ей: «Из письма моего брата (в. к. Николая Николаевича, главнокомандующего. — Р.Г.) я с радостью вижу, что войска смогут выступать, как только будет отдан приказ. Да поможет нам Бог, и да благословит Он наше оружие! Ты лучше других поймёшь, что я чувствую, ожидая начала войны, которой я так хотел избежать».

Бессарабская весна праздновала свой апогей. Сады успели отцвесть, окрапив землю разноцветным конфетти лепестков и оставив после себя тот особый запах обновления природы, который подобен хмельному напитку. Вешние потоки смыли всю нечистоту, оставленную зимой, и земля казалась умытой.

Кишинёв был невелик, взбегая с холма на холм своими приземистыми разношёрстными домишками. Старый город прихотливо петлял улочками, образуя непредсказуемый лабиринт. От митрополии и дворянского собрания начинал строго распланированное движение вверх город новый.

Ему нравились названия некоторых улочек старок города: Иринопольская, Теобашевская, Ланкастерская...

Некоторые из них звучали загадочно, иные слишком приземлённо: Азиатская, Грязная... Минковская напоминала о болгарах, Сербская — о сербах, Аромянская — о армянах, Еврейская — о евреях... Население говорило на всех языках и прекрасно понимало друг друга. «Какая смесь одежд и лиц, племён, наречий, состояний...» Пушкин, отбывавший здесь ссылку, которую потом назовут административной, по велению царственного дядюшки-тёзки, оставил здесь по себе неизгладимую память. И сам Кишинёв оставил по себе столь же неизгладимую память в его писаниях, в стихах, прозе, размышлениях, письмах...

На первых порах Кишинёв Александру понравился. Главная улица называлась Александровской вовсе не из угодничества. Просто при дядюшке захудалое местечко, больше похожее на село, было объявлено столицей новоприобретённого края, и он повелел его всячески благоустраивать. Сказать по правде, выбор был достаточно случаен, можно было найти куда лучший вариант, притом на судоходной реке вроде Днестра. Но что сделано, то сделано. Говорили, владыко Гавриил, экзарх молдо-влахийский, любимец великой прабабки Екатерины, многажды ею, как и её любимым внуком, отличённый и награждённый, отчего-то остановил свой взор на этом местечке. Да и будущий фельдмаршал Кутузов, отхвативший у турок Бессарабию, не возразил. А было это в самый канун нашествия Наполеона на Россию.

Преподобный Гавриил, некогда возглавлявший знаменитейший в России киевский престол, оставил по себе в Кишинёве добрую память. Выстроил митрополию, семинарию основал, повелел городскому землемеру и по совместительству архитектору Озмидову поименовать новые улицы начинавшего своё восхождение вверх нового города от Семинарской до Киевской — в память своего пребывания на киевском столе. С той поры много воды утекло, и речка Бык обмелела...

Причёсанность же и умытость города оказались видимостью, коснувшись лишь главной улицы Александровской и Соборной площади с одноимённым парком и митрополии. А чуть ниже вихрились пыльные смерчики, оставляя свой след до первого дождя на глянцевитых листочках юной зелени.

Александр принял парад войск, благословил их, отправлявшихся к Дунаю. И принялся ждать. Чего? Нет, не победных реляций, они были впереди. Он ждал свою Катю.

Глава восьмая ВЕСЕЛИСЯ, ХРАБРЫЙ РОСС!

Опасная игра! Кто знает наше положение,

как я, к несчастию, его знаю, тот не может

ни на мгновение поколебаться в убеждении,

что нам вести войну не следует, что рисковать

ею безумно, а вводить славянские племена

надеждою на наше содействие — преступно.

Валуев — из Дневника

   — Ваше величество, позвольте доложить: прибыли-с!

Александр рассеянно глянул на дежурного генерал-адъютанта. Мысли его были заняты невесёлыми депешами, полученными от брата главнокомандующего Дунайской армии: румынские власти не выполняют обещаний — не поставляют провиант, за который заплачено, не обеспечивают транспортом, постоем... Словом, «не», «не» и «не». Всё ещё дрожат перед турками: сказывались века страха. Простой народ рад приходу единоверцев, а бояре страшатся — турки их оберегали, как оберегает пастух стадо дойных коров, и одновременно охраняли их привилегии, их имущество от посягательств простонародья...

   — О ком ты? — встрепенулся он наконец.

   — Александр Михайлович с известной вам особою.

   — Ах, вот что! Проси же!