Кирилл Еськов - Америkа (reload game)

• Название: Америkа (reload game)
• Автор: Кирилл Еськов
• Жанр: Альтернативная история

Роман «Америkа (reload game)» сам я, пожалуй, обозвал бы «альтернативной историей» («Что было бы, если…»), густо замешанной на «стим-панке» (эпоха «пара и электричества», романтизированная и мифологизированная до градуса Средневековья в фэнтэзи) и разлитой по детским формочкам новелизации компьютерных игр (любителям переигрывать «неудачные развилки» в стратегиях Сида Мейера, вроде меня самого – должно понравиться…)

Давайте обратимся к самой, пожалуй, затоптанной (чтоб не сказать – заплеванной) нашими фантастами «альтернативной развилке» отечественной истории: состоявшаяся таки Русская Америка. Сколько раз лицезрели мы уже нашего державного орла, грозно расправляющего крыла над Американским континентом и глупого пиндоса, робко прячущего тело жирное в утесах! Только вот почему-то никому не приходит в голову элементарное, лежащее на самом виду соображение: если некий вариант Русской Америки и впрямь окажется жизнеспособным (в отличие от мертворожденной русской Аляски из «текущей реальности») – дело-то там наверняка дойдет и до своего варианта «Бостонского чаепития» с «Декларацией независимости»…

Так вот, действие романа как раз и происходит в ту самую пору, когда «американские колонии, не столько в силу собственных устремлений, сколько в силу закона тяготения, отрываются от Метрополии» (Б.Шоу). Впрочем, «невероятные совпадения, случайности или неожиданные решения, принятые оказавшимися в центре событий измотанными людьми» (Т.Флеминг) и в этот раз могут в одночасье изменить весь расклад – причем в любую из сторон. Ну, мы же помним с детства: «…Лошадь захромала – командир убит// Конница разбита – армия бежит// Враг вступает в город, пленных не щадя// Потому что в кузнице не было гвоздя».

---

Скандалище грянул – до небес. Вербовка дипломатов – это вообще игра на грани фола, а уж тем более с такими живописными подробностями. Инициаторов провальной операции сослали мелкими полицейскими чиновниками в глубочайшую провинцию, а Топографическая служба получила приятную возможность поупражняться в остроумии на предмет перверсивного поведения конкурирующей Конторы, порождаемого, как учат классики, ее сексуальной несостоятельностью, и продираться сквозь те заросли цветущей и колосящейся похабени стало вскоре решительно невозможно…

Англичане меж тем и сами оказались перед сложной дилеммой: признавать ли факт, и если да, то в каких пределах. Черту под сомнениями, однако, подвел тогдашний шеф дипломатического ведомства, выдавший чеканную формулировку: «Он, конечно, пидор во всех смыслах – но он наш пидор!» История, соответственно, была объявлена чудовищной провокацией русских секретных служб, вознамерившихся таким способом замарать белоснежные ризы британской дипломатии, а сэр Генри нежданно-негаданно получил индульгенцию и на все предшествующие свои похождения тож – ибо любые напоминания о них теперь относились на счет «руки Петербурга». Оправившись от пережитого страха и сочтя себя в полной безопасности, сэр задумал (и частично осуществил) страшную месть: опубликовал мемуар «Петербург с изнанки», в коем детальнейшим образом и с большим знанием дела расписал развлечения российской элиты. Пером он владел неплохо, а кокаин, как выяснилось, ничуть не притупил его память на имена и даты, так что книжка имела все шансы выбиться в бестселлеры. По счастью, русское дипломатическое ведомство нашло-таки способ надавить ненавязчиво на британских коллег, так что в сочинении сэра Генри обнаружили внезапно разглашение кучи государственных тайн и спешно изъяли уже отпечатанный тираж.

Расторопшин в свое время прочел мемуар из чисто, можно сказать, этнографического интереса, никак не думая, что информация та когда-нибудь ему пригодится. А вот поди ж ты…

– Простите, капитан, но сэр Генри Болдуин занесен в наш черный список. Я требую, чтобы вы немедля покинули территорию клуба.

– А мы не уйдем! – спокойно отозвался Расторопшин, приобняв побледневшего Сашу. – Нам, собственно, некуда…

– Вы вынуждаете нас прибегнуть к крайним мерам, – пожал плечами распорядитель и, не скрываясь, сделал знак двум парам мордоворотов (копии тех, что со входа), бесшумно возникшим по обоим концам зала.

– Стойте! – властно воздетая рука Расторопшина магическим образом сформировала центр неподвижной композиции. – Мы уже вошли в этот храм, коснулись алтаря и пользуемся теперь правом быть хотя бы выслушанными. И я был бы крайне обязан вам, сэр, – обернулся он к знатоку истории спецслужб, чьи познания в английском были вполне уже сертифицированы, – если бы вы довели до собрания суть моих предложений, по-русски. Прошу вас как джентльмен джентльмена.

– Почту за честь, сэр!

Перевод оказался заметно красочнее оригинала. Прекрасный юноша, нежный и чистый, расцветший подобно крокусу в проталине русских снегов. Негодяй-лендлорд, вознамерившийся сорвать тот цветок силой. Проезжавший по делам службы британский офицер, не смогший чинно отвести глаза в сторону от творящейся мерзости. Бегство вдвоем. Безумная ярость лендлорда, поклявшегося настигнуть беглецов, пользуясь своими связями в полицейском ведомстве, и отдать эфеба на поругание всей шайке своих телохранителей…

– Суть моего предложения проста, джентльмены. Сэр Генри рассказывал мне, что в клубе порой практикуются игры на серьезную ставку – серьезней некуда. Вот такую игру я вам и предлагаю. Я ставлю свою голову – в обмен на право убежища для моего юного друга. У вас тут, я вижу, есть четверо kazaki – и я готов биться с ними со всеми, на ваших условиях. Рукопашный бой – хоть бокс по правилам Лондонского призового ринга, хоть дзюдзюцу, дуэль на ножах, на револьверах, «калифорнийская рулетка» – выбор за вами, джентльмены! В случае моей победы мы становимся членами клуба, при поражении – вы дадите убежище мальчику. Я знаю – вы достаточно влиятельные люди, чтобы избавить от преследования полиции и настоящего преступника, а он всего лишь беглец, не причинивший никому зла… Что скажете, джентльмены? – и он обвел взором застывший зал, улыбаясь волчьей улыбкой – той самой, какой, наверное, елизаветинские «морские ястребы» улыбались втрое, вчетверо, вшестеро превосходящим их числом испанцам.

– А если с четверыми сразу? – негромко спросил не вмешивавшийся ранее в разговор седеющий джентльмен, простота наряда которого ясно говорила о том, что он тут из самых главных.

– Идет! – без раздумья откликнулся он. – Но тогда выбор оружия – за мной. И я выбираю русские армейские револьверы – пятизарядный «калаш», сорок пятый калибр.

– Браво! – сдвинул ладоши седеющий, и в тот же миг зал взорвался аплодисментами. Хлопали все – ну, кроме телохранителей, на лицах которых, впрочем, читалось явственное облегчение. Откуда-то сам собою возник поднос, уставленный стаканами вискаря: «“Гленморандж”, сэр, двадцатилетний!»

– Господа! – стакан седеющего вычертил в воздухе необыкновенного изящества траекторию. – Я полагаю, что предмет нашего тоста ни у кого не вызывает сомнений. За любовь, господа!

– За любовь! – с чувством отозвался Расторопшин, едва не ляпнув на радостях «For our ladies fair!»

27

– Ну вот, можешь уже открыть рот, напарник! – устроившийся в кресле ротмистр озирал апартамент, обставленный с неброской роскошью. – Ты отлично сработал, кстати, просто безупречно: благодарность перед строем от лица командования.

– Разве я что-нибудь делал? Стоял и молчал...

– Да! Но кАк стоял, и кАк молчал! Они же были влюблены в тебя все, поголовно! Я к концу если чего и опасался, так того, что кто-нибудь них воспылает к тебе такой страстью, что пожелает устроить мне летальный исход, как счастливому сопернику... Черт побери, да стоило тебе лишь пожелать, и твоя судьба была бы устроена наилучшим образом, на годы вперед! И кстати – еще не поздно…

– Не надо так шутить, Павел Андреевич. Пожалуйста.

– А я вовсе не шучу. Если бы ты только знал, сколько карьер – и государственных, а уж в особенности артистических – начались в этом заведении!.. Ладно, бог с ними со всеми. Я правильно понял, что ты грамоте разумеешь?

– Разумею.

– Описать то, что случилось вечером в том доме сумеешь? В форме рапорта?

– А как пишется рапорт, дядя Паша?

– Очень просто. Пишешь только о том, что видел своими глазами, а о своих мыслях по поводу – нет. Точно и кратко – предложениями не более семи слов.

– Я буду стараться. Только у меня с чистописанием не очень... Дядя Паша, а почему вы думаете, что нас тут не будут искать?

– Потому, что влезши сюда для розыска, можно попутно отыскать на свою… шею таких неприятностей, что мало не покажется: здешние обитатели могут карьеры не только устраивать, но и ломать. И потом – здешнее общество очень скрытно, и не имеет привычки судачить с представителями внешнего мира о том, что происходит в этих стенах... Мы получили крайне важную передышку, но расслабляться нельзя никак. Давай-ка, напарник, начнем с начала: что произошло в ту ночь в особняке графа, во всех подробностях. Знаю: у тебя от этого рассказа уже, небось, мозоль на языке, но вдруг да и выскочит какая-нибудь забытая мелочь – так иногда бывает. Должна же быть какая-то реальная причина для того, что Флору пытались убить, верно?

Не то, чтоб он реально рассчитывал найти золотую рыбку в неводе, наверняка уже дотошно проверенном «майором Ивановым» – но чем черт не шутит... Увы, никаких перспективных зацепок в рассказе парнишки так и не обнаружилось; как, в общем-то, и следовало ожидать.

Очевидно было, что министр воспринял угрозу своей жизни вполне всерьез, но за официальной охраной обратиться не пожелал. Оно и понятно: «Имею достоверные сведенья, что за мной охотится оборотень» в устах министра в просвещенном девятнадцатом веке прозвучало бы как прошение об отставке по причине душевного нездоровья... При этом он сохранил закваску боевого офицера в достаточной мере, чтоб удалить от себя всех, кто мог ненароком «угодить под разлет осколков»: не только отправил в имение жену и сына с невесткой (к крайнему неудовольствию последних), но и полностью очистил особняк от слуг, переведя их, на несколько дней, во флигель во дворе. Во флигель же он определил на постой и Сашу, оставшись на ночь в самОм особняке с дядей Гришей и Флорой.

В полночь все слуги уже спали, а Саша – как чувствовал – бодрствовал за книжкой. Крик графа был ужасен, и тут же завыла собака. Пока очумелые спросонья слуги продирали глаза, Саша уже выскочил во двор. Было время полнолуния, но небо затянуло наглухо и начинало уже накрапывать, а газовый фонарь на фасаде почему-то не горел – так что темень стояла непроглядная, и то, что никого в том дворе он не разглядел, мало о чем говорит. И парадная, и черная двери были заперты (как позже выяснилось – изнутри на ключ), и Саше пришлось лезть в дом через кухонное окно на первом этаже, выбив стекло. Свет был зажжен во всех без исключения помещениях особняка. Графа он нашел на втором этаже, в кабинете – тот лежал на ковре подле горящего камина; лицо его было страшно искажено, а в руке – левой – зажат револьвер (хотя граф левшой не был); окно почему-то было распахнуто настежь.