Мишель Зевако - Трибуле

• Название: Трибуле
• Автор: Мишель Зевако
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-8015-1

Король Франции Франциск I спятил. Шутка ли, в свои пятьдесят влюбиться в семнадцатилетнюю! Все придворные готовы кивать и поддакивать нестареющему монарху, лишь шут Трибуле не весел. На его всегда улыбающемся лице затаился страх.

Пока в Лувре решают, кто больший дурак – король или его шут, в Париж, город своего детства, возвращается шевалье де Рагастен. Его цель – найти и вернуть то, что он потерял. Рагастен знает, где искать, но при всей своей силе и отваге понимает – сделать это в одиночку практически невозможно. Есть в Париже место, проникнув в которое, любой смертный может обрести бессмертие, если о нем будет кому вспоминать. За помощью Рагастен решает обратиться к королю…

Роман французского писателя Мишеля Зевако, владевшего пером так же легко, как и шпагой, погружает читателей в бурную эпоху Ренессанса. На свой особый манер он рассказывает историю, которая стара как мир. Историю, прославленную когда-то в пьесе Гюго и воспетую в бессмертной опере Верди.

На русском языке публикуется впервые.

---

Дорога почти сразу же углубилась в густой многоярусный лес с рыжеватой листвой, простиравшийся до Сены – вековой, великолепный, таинственный лес, последние остатки которого мы можем видеть в наши дни под Мёдоном.

Землю покрывали опавшие листья. Бесконечная печаль исходила от этого осеннего пейзажа, на который близкая зима уже наложила печать опустошения.

Вскоре Манфред доехал до Мёдона. Деревушка приютилась у самого леса. Прямо под селением протекала Сена, теперь укрытая покровом тумана.

В воздухе меланхолично разносилась песня кузнеца, которую в такт отбивали звонкие удары молота по наковальне. Манфред увидел красноватый отблеск в глубине кузницы, видел кузнеца, орудовавшего молотом, высекая искры из железа.

У дверей кузницы играли дети…

Женщина, молодая и толстощекая, с улыбкой смотрела на них.

Манфред позавидовал этому сельскому покою и глубоко вздохнул.

В двухстах шагах от кузницы он остановился к стоящего на отшибе домика, забравшегося до середины косогора и освещенного восходящим солнцем.

Домик был мал и привлекателен.

На первом этаже домика располагалась большая харчевня с огромным очагом, в огне которого скручивались, шипели и потрескивали засохшие виноградные лозы.

Обстановка корчмы была крайне простой, если не считать великолепного поставца, в котором хранилась посуда и бутылки вина.

Посреди комнаты стоял стол, покрытый ослепительно-белой скатертью. На скатерти виднелись три столовых прибора, расставленных в идеальном порядке. У стола крутилась молодая, привлекательная, приветливая служанка в короткой юбке и с полуголыми руками. В трех шагах от стола пожилой человек, опустив голову на плечо и прищурив глаза, смотрел за работой служанки, или скорее изучал ее как знаток.

– Гертруда, дитя мое, большая ваза поставлена не так. Надо, чума ее побери, чтобы она хорошо смотрелась… Ее подарил нам наш добрый король Франсуа… Ах, злодейка!.. Что я вижу!.. Ты же не принесла серебряных приборов!

– Разумеется, хозяин!

– Оловянные приборы! Глупая, безмозглая, дурная девчонка!

– Глупая? – изумилась служанка.

– Да, глупая! Stulta es![28] Но ты, квинтэссенция наивности, не знаешь, что сегодня я принимаю королей!

– Святая Мария! – пролепетала Гертруда, то бледневшая от испуга, то красневшая, то мрачневшая. В конце концов она уронила корзинку с серебряной посудой.

– Королей! А скольких же королей? – пробормотала она.

– Королей, принцев, императоров, совершенных знатоков философии, теософии, угрюмософии, логикософии, лексикософии и вообще всех прочих наук, которые постепенно доводят людей до полного одурения… Разложи серебряные приборы, дочка. И сразу потом скажи мне о той пулярке, которую я самолично выбрал среди сотни пулярок Жюстины-фермерши… Надеюсь, ее шкурка как нельзя лучше поджарилась до отменного золотистого цвета, в меру хрустящая, а мясо сочное и надлежащим образом нафаршировано великолепными каштанами.

– Пулярка, хозяин? Что касается пулярки, думаю, господа короли и императоры будут ею довольны.

– Хорошо! А паштет из угрей, который ты готовила вчера своими пухленькими ручками?

– Он почти остыл.

– А четки из дроздов, которые Гаргантюа называл величественными на вид? Надеюсь, что они будут еще величественнее на языке!

– Ну, если говорить о дроздах, мэтр, то послушайте, как они поют в кастрюле…

– Пение совершенное, запах сладчайший. А яйца для омлета?

– Час назад я принесла их из курятника.

– Benissimo![29] Запомни, что омлет любит, чтобы его готовили на высоком и ярком пламени. На готовку должно уйти меньше времени, чем на Pater[30], а подавать его надо горчим и дымящимся…

– Это требования к омлету…

– Ну, раз относительно жратвы все в порядке, пройдусь-ка я в подвал, подумаю о выпивке…

Мужчина, говоривший такие слова, бросил последний взгляд на сверкающий стол и вышел с корзиной в руке в сад, намереваясь спуститься в подвал.

И тогда он заметил Манфреда, который покинул седло и привязывал лошадь у входной двери.

– А! А! Вот и подкрепление. Ты прибыл во-время, чтобы помочь мне, мэтр Жан Зубодробитель!

– В чем вам помочь, мэтр Рабле?

А это и в самом деле был Рабле, автор «Повести о преужасной жизни…», называвший сам себя извлекателем квинтэссеции. В тот год ему было около пятидесяти.

Это был странный человек, говоривший парням и юным девчонкам:

– Любите друг друга! Смелее! Не бойтесь! Чем больше вы будете миловаться, тем больше будет довольна природа. Настрогайте мне с дюжину толстощеких мальчуганов…

А бедных горемык, проходивших мимо его дома, приглашал:

– Заходите, пейте, ешьте…

Принцам и знатным персонам, приходившим посмотреть на него из любопытства или проконсультироваться насчет какой-либо болезни, он рассказывал притчи, едва прикрывавшие жестокую правду, да так, что многие из гостей уходили, ненавидя его.

И всем он говорил:

– Смейтесь! Вы никогда не смеетесь вдоволь! Смех – это здоровье. Если человек хочет жить долго, он должен смеяться!

А между тем его самого не так уж часто видели смеющимся. Скорее в его глазах появлялось некое умиление.

Ему нравилось в погожие летние вечера устраивать праздники у дверей своего дома. Он призывал деревенского скрипача, сажал его на стол или на бочку, и тогда начинались танцы. Он напаивал допьяна молодых парней и, поглаживая свою бородку, смотрел, как они неуклюже переступают ногами.

– Чем помочь вам? – спросил Манфред.

Тон его голоса был таким, что удивленный Рабле долго смотрел на него.

– О! О, отчего такое постное лицо? – наконец спросил он. – Чем мне помочь? А чем же, клянусь Вакхом, если не выбором нескольких пузырьков в этом подвале, которому ты не раз оказывал честь…

– Я не испытываю жажды…

– Ты не испытываешь жажды!.. Тогда какой же смысл наслаждаться соком виноградных ягод? Ты что, поссорился с Девиньером?

Говоря эти слова, Рабле внимательно изучал выражение лица молодого человека.

– Мэтр, – вдруг сказал Манфред, – я заехал проститься.

– Проститься? Куда это ты направился? А попрощался ли ты со своей чарующей веселостью, которая мне так нравилась в тебе? Из-за нее я и выделили тебя в людской толпе… А попрощался ли ты с буйством юной, переливающейся через край жизни?.. Разве ты уже не Жан Зубодробитель, большой любитель выпить, веселый рассказчик и кутила, в обществе которого словно пробуждаешься к новой жизни? Неужели ты больше не заслуживаешь прозвища, придуманного мною по дружбе?

– Нет, мэтр, – ответил Манфред, силясь улыбнуться. – Разве вы не видите, что я больше не похож на мессира Жана Зубодродителя, имя которого я принял по вашей воле?

– Ей-богу, это правда, сын мой… Ты перестал быть копией самого монашествующего изо всей монастырской братии, с ненасытной глоткой, неутомимого рассказчика всевозможных историй о рогоносцах, которые так приятно было слушать, а также и смотреть. Что же с тобой произошло?

– Произошло вот что. Я уезжаю далеко, очень далеко… Оттого-то я и печален.

– И только-то? Так оставайся!

– Нет, мэтр, мне надо ехать.

– Ну, не раньше, чем отобедаешь со мной еще разок.

– Мэтр, – запротестовал Манфред.

– Не говори чепуху, сын мой. Ты весь пропитан тоской, которая только и ищет способа выйти наружу. Словом, ты съешь обед, и очень хороший обед, клянусь тебе… А еще обильнее напьешься… Ну, а потом посмотрим… Бери-ка эту корзину и пошли в подвал.

Внизу Рабле принялся шарить, совать нос в закутки, поднимать дерюгу, время от времени он с чрезвычайными предосторожностями передавал ту или иную бутылку Манфреду, а тот клал ее в корзинку.

– Для начала хороши две бутылки анжуйского, – приговаривал Рабле… Потом вот это старое вино с благословенных бургундских склонов… Возьмем-ка шесть бутылок… И наконец, в заключение этого праздника наших глоток, возьмем «Майский огонь», вон те четыре фляжки от моего друга Девиньера. Всего, стало быть, будет четырнадцать бутылок. Правда, нас будет четверо: ты, я и еще две персоны, которые приедут с минуты на минуту.

– И что это за две персоны? – равнодушно спросил Манфрел.

– Послушай, ты будешь присутствовать при изумительном фарсе, страшно важном фарсе, про который я хотел бы, чтобы говорили в веках: «Это устроил знаменитый весельчак мэтр Рабле!».

– Что за фарс?

– Ты, конечно, слышал о страшном монахе, которого зовут Игнасио Лойола? Он намерен уничтожить на кострах всех приверженцев новой религии…

– Да… Это большое несчастье, когда такие люди рождаются на свет.

– Вижу, что ты знаешь об этом человеке… Ну, а теперь скажи, слышал ли ты о вожде новой религии?..

– О мессире Кальвине?

– Да, о Кальвине! Игнасио Лойола отдал бы двадцать лет своей жизни, чтобы заполучить в свои лапы Кальвина. Кальвин же согласился бы умереть в страшных муках, лишь бы одновременно с ним погиб и Лойола. Взаимная ненависть, охватившая этих представителей рода человеческого, ужасна… Они сгорают от желания уничтожить друг друга… Признаюсь, умом они не обделены; это два могучих мозга, и каждый из них питает надежду на господство над Церковью, а значит, и над людьми… Так вот… Теми двумя персонами, которые обираются отобедать у меня, и будут Игнасио Лойола и Кальвин!