Галина Воронская - На дальнем прииске (Рассказы)

• Название: На дальнем прииске (Рассказы)
• Автор: Галина Воронская
• Издательство: ГОБИ
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1992

Галина Нурмина — литературный псевдоним Галины Александровны Воронской (1916–1991). В 1937 году, будучи студенткой последнего курса Литературного института, была арестована и осуждена по ложному обвинению на пять лет лишения свободы. Наказание отбывала на Колыме. Здесь в 1949 году была повторно арестована и оставлена на бессрочное поселение. Освобождена в 1954 году.

"На далеком прииске" — первая книга писательницы, чью творческую судьбу — на самом взлете! — прервали арест, неправедное следствие и годы неволи. В самые трудные дни, если к этому представлялась хоть малейшая возможность, писательница тайком возвращалась к литературной работе. Каждое слово этих произведений выстрадано и оплачено по самому высокому ГУЛаговскому счету.

---

Тося переставляет флаконы на столике.

— Смотри, пожалеешь, да поздно будет! — и внезапно резким, злым голосом: — Вы смотрите у меня! Держите порядочек!

Ариша молчит от испуга, Тося — от презрения, но от окрика и она невольно вздрагивает. До прихода следующего клиента в парикмахерской царит тяжелая, гнетущая тишина. Но постепенно Тося успокаивается: черт с ним, с Мироненко, мало ли их было, недобрых разговоров, за шесть лет лагерной жизни?

В свободные минуты девушки жуют шоколад, а Тося поучает Аришу лагерному житью-бытью:

— От начальства держись подальше, кроме неприятностей ничего не заработаешь. Будешь мужа выбирать, посоветуйся со мной. Я всех здешних мужчин знаю, а то тебя, деревенщину, быстро окрутят

— Я, Антонина Андреевна, замуж в лагере не собираюсь, скажете тоже, — лопочет смущенная Ариша, и красные ее щеки делаются как помидор.

— Все вначале так говорят, — вздыхает Тося, — а получается совсем по-другому.

Тося задумывается. Сегодняшний разговор с Мироненко не к добру. Несмотря на завоеванное положение, чувство тревоги не покидает ее. О собственной лагерной судьбе она мало беспокоится: слишком уверена она в своем женском обаянии, да и женщин на Колыме мало, в любом лагере как-нибудь устроится. Но она боится расстаться с Иваном Ивановичем, сошлась с ним от скуки (и все-таки лагерный нарядчик), а потом очень привязалась. Надоела эта подневольная жизнь, бросают тебя из стороны в сторону, как вещь. Кто хочет, тот и подбирает. Есть же на свете иная жизнь, как у мадам Бовари. Большая любовь, чувства, ухаживания — и нет начальников лагерей. Благодатное синее небо юга, свидания в беседке, прогулки верхом вдвоем в лесу, а не снег и холод и обледенелое кольцо гор, которым, кажется, опоясан весь мир.

Быстро потухает короткий северный день. На прощание солнце окрашивает верхушки сопок шафрановым цветом. В окно видно, как из леса вразброд бредут лесорубы.

Вечером, после закрытия парикмахерской, у Тоси назначено свидание с И. И.

Перед свиданием Тося опять пьет чифир, долго прихорашивается перед зеркалом. Выходя из палатки, по-воровски быстро оглядывается вокруг и, надвинув на лицо серый пуховый платок, бежит к крайнему домику у замерзшей реки. И. И. уже ждет ее в маленькой, плохо прибранной холостяцкой комнате. На кровати криво постелено одеяло, слежавшаяся подушка, на столе — грязные свертки на жирной, потрескавшейся клеенке.

При появлении Тоси хозяин дома, огромный, мрачный человек в торбазах, одевается и запирает снаружи, на ключ, оставшихся. Таков колымский обычай. Там, где есть женщина, третий не нужен. Летят короткие минуты наедине — торопливая, уворованная у лагеря любовь. Потом возвращается хозяин, стучит условным стуком, чтобы влюбленные знали, что это он, а не вохровец, открывает дверь. Тося, крадучись, уходит. Уже темно. Бесстрастные, равнодушные ко всему, залитые зеленоватым лунным светом, стоят сопки. Крупные и пологие, остроконечные и круглые, а за ними выглядывают другие, а дальше опять заснеженные сопки, и нет им конца…

Скудно освещенный барак встречает Тосю теплым воздухом и смутным шумом. Около печек теснятся женщины с медно-красными от полярного загара лицами — это те, кто работает в лесу. Они никак не могут согреться, говорят о том, что готовится этап на штрафную командировку. Этап Тосю нисколько не интересует, но и согласиться с этой вестью она не может — дожили, на Колыме, где так мало женщин, их стали гонять на лесозаготовки! Вообще в последнее время с «материка» привозят все больше людей с 58-й статьей и всех их отправляют на общие работы. Достается бедняжкам. Впрочем, всех не пережалеешь. В лагере надо жалеть только себя.

Тося молчаливо проходит к своей постели, ложится, зажигает у себя на тумбочке свечку — подарок лекпома, и начинает читать. Вскоре она забывает про лагерь и барак. Эмма ездит в Руан на свидание к Леону, а негодяй Лере заставляет подписывать ее векселя — и все больше, больше… Да как она не понимает, что он ей петлю готовит, опутывает долгами. Тося быстро листает страницы. Соседки, утомленные тяжелой работой и холодом, давно спят. Только Максимовна никак не угомонится: то подводит вперед часы, то подкладывает дрова в печку, но наконец успокаивается и она. Поздно вечером дежурный по лагерю делает проверку, а Тося все читает.

На другой день в парикмахерскую заходит И. И. — молодой, густобровый, с грубыми, но правильными чертами лица. За восемь лет в лагере он ухитрился ни одного дня не быть на общих работах. И. И. показывает голубыми водянистыми глазами на Аришу, бодрым голосом говорит:

— Тося, прошу вас, побрейте.

На людях они на «вы». Тося высылает Аришу колоть дрова, точит бритву.

— На днях будет штрафной этап, и ты в списке. — Тося перестает точить бритву. — Сказал верный человек, это Мироненко тебя сосватал.

— Не поеду!

— Глупенькая, — гладит ей руки И. И — Куда ты денешься? Все мы подневольные. Здесь не «материк», в побег не уйдешь. На штрафной командировке староста — мой кореш, он устроит тебя. Когда все успокоится, не пожалею денег — верну.

— Не поеду! — захлебывается в рыданиях Тося. Внезапно прекращает плакать, начинает лихорадочно одеваться.

— Никуда не ходи, только хуже сделаешь, до этапа посадят в изолятор. Честное слово даю, вернешься обратно.

И. И. лезет во внутренний карман пиджака, достает толстую пачку денег и сует ее Тосе.

— Это на первое время, потом еще перешлю.

С охапкой дров входит Ариша, смотрит на заплаканную Тосю и на И. И. так и стоящего с такой огромной пачкой денег.

— Антонина Андреевна, дрова еще колоть или хватит?

— Коли! — кричит ей в исступлении Тося. — Пропади ты пропадом со своими дровами! — и выбегает на улицу.

За ней, покачав головой, следует не очень быстро И. И.

Скрип… скрип… — хрустит снег под быстрыми Тосиными шагами. Она бежит к освещенному длинному одноэтажному дому конторы, останавливается у дверей. В холодном воздухе слышится звук дыхания — точно рвут шелковую материю, так всегда бывает при больших морозах.

— Господи, да что же это такое!.. — шепчет Тося.

Сильная боль сжимает сердце, перехватывает дыхание, но Тосе кажется, что стоит только глубоко вздохнуть полной грудью, и боль, и неприятности, и тяжесть в сердце пройдут, но именно этого вздоха Тося не может сделать. Тося стоит и ждет, что боль утихнет, но она не утихает. Может быть, попросить начальника совхоза, чтобы отставил ее, Тосю, от этапа? Но вспоминает его всегда небрежный взгляд куда-то в сторону, презрительно сощуренные глаза, и понимает бесполезность этой просьбы. Плотный белый туман окутывает сопки, землю, поселок и людей.

Тося бредет обратно по тропинке. Около высокого лагерного забора из тумана вдруг возникает Мироненко.

Может быть, попросить Мироненко? Тося вспоминает его угрозу в парикмахерской. И гнев, и возмущение подымаются в ее душе. — Нет! Нет! Сто раз нет! Не будет она его просить. Он злой, мстительный. За такую просьбу придется дорого расплачиваться. Она с кем угодно может спать, но не с ним. Мироненко противен ей, она с отвращением дотрагивается во время бритья до его сухой кожи с крупными порами.

Никто не поможет. Ее все равно увезут от И. И. Почему-то вдруг в памяти встают отрывки из «Мадам Бовари»: болезнь Эммы, как ее причащали, как плакал и переживал Шарль Бовари… Фармацевт Эме со своими тошнотворными нравоучениями…

Чтобы не встретиться с Мироненко, Тося сворачивает на боковую тропинку которая приводит ее в лагерную амбулаторию. В амбулатории тишина, приема нет, лекпом сидит за белым столом и вертит порошки.

— Тосенька, милости прошу, — довольный лекпом подвигает ей табуретку.

«Зачем я сюда пришла? — думает Тося, засовывает руки в карманы пальто и нащупывает пачку денег, которую незаметно сунул И. И. — Что-то нужно сказать лекпому».

— У меня… у меня очень болит голова.

— Сейчас мы ее полечим, такая красивая головка, и вдруг заболела, — лекпом выдвигает ящик в шкафу, достает порошки. — Может быть, дать на завтра освобождение? Я ведь у тебя в долгу.

Тося отрицательно качает головой, от этапа это освобождение все равно не спасет. Лекпом наливает в стакан воды и вместе с порошком подает Тосе. В это время кто-то входит в коридор, и лекпом направляется туда.

— Нет! — зло отвечает он кому-то. — Сейчас нет приема, придешь через час. Наплевать мне на твой нарыв, вас здесь сотни, а я один.

В ответ несется виртуозная нецензурная ругань.

Тося оглядывается, замечает полуоткрытый стеклянный шкаф, в котором хранятся медикаменты. Подбегает к нему, торопливо, без разбора загребает рукой во взятую со стола бумагу сыпучие лекарства из разных банок, сует в карман пальто. Минуту стоит в раздумье, прислушивается, лекпом все еще ругается с больным.

Тося достает пачку денег и засовывает ее в темный угол шкафа, потом быстро проходит мимо удивленного лекпома, ему наконец удалось выставить надоедливого посетителя.