Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том второй
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1225-2, 978-5-9953-0311-4

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Сулкес утешал себя тем, что на встречу субботы приходят отпетые бездельники, а состоятельные обыватели придут завтра утром и поддержат его. Он шагнул к своему стендеру — и остолбенел. Только теперь он заметил, что в компании, собравшейся вокруг его места, находится и тот мальчишка, который ест у него по субботам. Он стоял, скорчившись, с богобоязненным личиком, как будто он здесь ни при чем, но было ясно, что он тоже принадлежит к этой банде. Сулкес был так этим поражен, что больше не захотел быть победителем в споре, как будто против него на суде выставили в качестве лжесвидетеля родного сына. Он поднял обе руки над головой, как будто заслоняясь от побоев, и воскликнул:

— Пусть все слышат! Больше я не староста благотворительной кассы. После исхода субботы я отдам ключи. А теперь пропустите меня на мое место.

Именно потому, что он сказал это без оскорблений и голосом надломленного человека, старики стали чесать свои бороды, стараясь скрыть неловкость от того, что они допустили, чтобы позорили еврея. Даже кантор на биме запел «Идите, петь будем Господу»[140] каким-то обиженным и смущенным голосом. Янкл-полтавчанин подмигнул ученикам, чтобы они шли за ним в здание общины, где ешиботники молились по субботам и праздникам, когда синагога Ханы-Хайки была занята обывателями.

— А где я буду есть в субботу? — тихо спросил Мейлахка.

— У того же кровопийцы Сулкеса. Он наверняка вас не заметил. Вы ведь прятались за спинами товарищей, — ответил ему реб Янкл, и Мейлахка попросил Всевышнего, чтобы реб Зуша Сулкес действительно его не заметил.

Полтавчанин шагал впереди своей компании, нахмурившись. Его совсем не радовала эта победа. Он понимал, что старшие мусарники набросятся на него, и заранее готовил ответы.

Обыватели, сидевшие у восточной стены, влиятельные люди, которые не приходили в синагогу в будни, утром в субботу просили Сулкеса, чтобы он остался старостой. Помятый, с опущенными плечами, Сулкес отвечал, что, даже если ему будут в ножки кланяться, он не хочет больше иметь дела с благотворительной кассой и с женщинами, из-за которых приходится еще и воевать с мусарниками. В субботу вечером, когда ешиботники вернулись из здания общины в синагогу, они встретили там обывателей, сидевших у восточной стены, и те заговорили с ними языком старосты Сулкеса:

— Большевики с той стороны границы! Мы больше не хотим вас в нашем святом месте! Если не уйдете по-хорошему, мы наймем грузчиков, чтобы они вам кости переломали.

Старшие ешиботники понимали, что от этих угроз далеко до того, чтобы мусарников на самом деле выгнали из синагоги, но в неприятностях недостатка не будет. Кроме того, они не смогут оправдаться перед главой ешивы за то, что допустили такую ситуацию. Зундл-конотопец и другие из руководства окружили полтавчанина:

— Вы разрушаете наревскую ешиву, уезжайте в Межерич![141]

Янкл увидел, что наделал бед, и поэтому ответил с еще большей наглостью, чем обычно, что давно уже подумывает переехать в Межерич вместе со своими учениками. Там еще есть настоящие новогрудковцы, которые отстаивают дух Новогрудка весь год, а не только в Дни трепета. Зундл-конотопец хорошо знал, что реб Симха любит, чтобы ешива была битком набита. Особенно ему не хотелось того, чтобы Межерич перерос Нарев по числу сынов Торы, — именно потому, что Межерич тоже новогрудковская ешива. А ученики Янкла-полтавчанина уж точно поедут вместе с ним, они преданы ему сердцем и душой. Зундл-конотопец сдержал свой гнев и попытался говорить по-хорошему:

— Основа мусара в том, чтобы, прежде всего, переделать самого себя. Однако вы начали с переделки мира. Зачем мусарник лезет в дела обывателей?

Янкл отвечал с горячностью, что действительно нельзя переделать мир, если сам не являешься совершенным человеком. Но нельзя стать совершенным, если не вступаться за несправедливо обиженных. Он впервые слышит, что, когда жестокий человек издевается над бедными женщинами, мусарнику нельзя вмешиваться. Хороша доброта, которая предназначена только для своих!

— Женщины и дальше как-нибудь устроятся, как устраивались до сих пор, а вот если нас выгонят из этой синагоги, нам будет некуда деваться, — конотопец не мог больше сдерживать свой гнев и воскликнул еще громче: — Кто вам разрешил расставлять учеников в магазине у старосты и не пускать его на его место в синагоге?

Янкл в ответ тут же вспылил:

— Сочинения реб Йосефа-Йойзла Горовица, Старика из Новогрудка, разрешили мне. У реб Цемаха-ломжинца я этому учился.

— Так и говорите! — затряс густой бородой Зундл-конотопец, и его маленькие пронзительные глазки стали еще меньше и пронзительнее. — Так и говорите, что обезьянничаете вслед за вашим наставником, а не следуете за нашим ребе Йосефом-Йойзлом, да будет благословенна память о нем! Наш ребе учил нас и на словах, и своими книгами, что не так важно, что делается с тобой, как то, что делается вокруг тебя. Но вы умеете только бушевать и бесноваться и даже не способны понять то, что говорил вам реб Цемах Атлас.

Конотопец и другие старшие ешиботники окружили вернувшегося с покаянием и требовали от него, чтобы он что-то сделал, чтобы унять своего бывшего ученика. С тех пор как Цемах вернулся в Нарев, Мойше Хаят-логойчанин стал в еще большей степени вероотступником назло всем, а Янкл-полтавчанин — еще большим дикарем.

— Полтавчанин испытывает ко мне еще меньше уважения, чем к вам, а на логойчанина у меня, уж конечно, нет вообще никакого влияния, — ответил реб Цемах с такой горечью в голосе и в глазах, что старшие ешиботники раскаялись, что вообще чего-то от него требовали.

После молитвы и завтрака парни раскачивались над томами Геморы. На скамейках было тесно. Люди сидели локоть к локтю. Казалось, даже голоса едва проталкивались в воздухе из-за тесноты. На улице была зима, и окна были закрыты. Напев Геморы бился о стены и падал назад, как бушующая вода с высокого каменистого берега. Реб Цемах еще не ходил перекусить, он стоял в восточном углу в талесе и филактериях и смотрел в книгу, опершись локтем о стендер. Вдруг его глаза потеплели, а из-под усов выползла улыбка: у его стендера появился Мейлахка-виленчанин. Всегда, когда бывший директор валкеникской ешивы видел своего маленького бывшего ученика, он вспоминал, как однажды ночью нашел мальчишку заснувшим во внутренней комнате синагоги и принес его на руках в квартиру, где тогда жил, чтобы уложить спать. Но едва самый младший ученик ешивы заговорил, улыбка исчезла с лица Цемаха.

Мейлахка рассказал, как мучил его глава группы реб Янкл, заставляя вместе с другими учениками не допускать старосту благотворительной кассы на его место в синагоге. Затем реб Янкл еще и заставлял его идти к тому же самому старосте на субботу, как неделю и две недели назад. Так вот, когда он пришел в пятницу вечером на ужин, реб Зуша Сулкес как раз дочитал кидуш до середины. Он прервал кидуш, схватил Мейлахку за воротник и вышвырнул из дома, пожелав ему провалиться сквозь землю вместе со всеми мусарниками. Мейлахка так расклеился, что не стеснялся ешиботников, сидевших над томами Геморы и могущих увидеть, что он плачет, как маленький. Он тер кулачками глаза, полные слез, и всхлипывал во весь голос, говоря, что виновен во всем реб Цемах, уговоривший его в Вильне ехать в Валкеники в начальную ешиву новогрудковцев. Поэтому нынешней зимой он приехал в Нарев в большую ешиву. Если бы он учился в Радуни или в Каменце, ему бы не пришлось сталкиваться с таким множеством бед.

Перегнувшись через стендер, Цемах погладил своей широкой ладонью заплаканное лицо Мейлахки, как когда-то в местечке.

— Если бы вы тогда не поехали со мной в валкеникскую начальную ешиву, вы, может быть, вообще не остались бы при Торе. Я прослежу за тем, чтобы вам нашли на субботу место еще лучше, у другого обывателя.

От слез Мейлахка перешел к обидам и ответил, что больше не будет ходить есть в домах обывателей ни в будни, ни по субботам. Он хочет есть на кухне ешивы, как его земляк Хайкл-виленчанин. Кроме того, он не хочет тратить целые дни на беседы о мусаре. А если ему не пойдут навстречу, он уедет в какую-нибудь другую ешиву.

Сразу же после ухода ученика глаза Цемаха начали блуждать по синагоге и увидели полтавчанина, стоявшего в одиночестве за бимой. Похоже, что Янкл был в плохом настроении. Он страдал от того, что проиграл войну со старостой благотворительной кассы и к тому же стал отверженным в собственной ешиве.

— Что с вами происходит, полтавчанин?! Вы уговариваете юного паренька, чтобы он помог прогнать старосту от стендера, а потом посылаете его к тому же самому старосте на субботу, чтобы он его вышвырнул? — Цемах развел руки, показывая, насколько он удивлен.

— А почему нет? Пойдя к старосте на субботу, Мейлахка-виленчанин показал образец мужества, — ответил Янкл, и глаза его загорелись под сердито наморщенным лбом. — Танаи ходили по рынку в филактериях во время гонений против иудаизма, когда римляне, да сотрется их имя, пытали за это до смерти. Поэтому мы должны, по меньшей мере, не бояться ходить с кистями видения наружу и не пугаться смеющейся над нами улицы.