Анатолий Димаров - Его семья

• Название: Его семья
• Автор: Анатолий Димаров
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман Анатолия Димарова «Его семья» рассказывает о том, как двое молодых людей пытались построить семью, как ошибочные, мещанские взгляды на роль женщины в нашем обществе привели к ее распаду, какими мучительными путями поисков, раздумий, внутренней борьбы приходят герои к правильному решению.

---

— Не может быть! — воскликнула Нина.

— Может. Это ведь я написала, — Лата подчеркнула слово «я».

— Но ведь я знаю, что они всегда держат Дуная в квартире и не выпускают одного! — горячо продолжала Нина. Она сейчас, как никогда, хотела избавить подругу от новой неприятности.

— А с балкона я гавкаю? — возразила соседка. — Я уже порок сердца от этого получила. И утром нарочно выпускают собаку, чтобы она оправляться ко мне бегала… У меня и вещественное доказательство есть, я его вместе с заявлением в милицию передам…

И Лата с угрожающим видом подняла вверх узелок. Держа его в одной руке, другой она подсовывала Нине заявление:

— Вот здесь подпишись. Я же свидетельствовала за тебя.

Задрожав от омерзения и гнева, Нина тихо сказала:

— Вон!

— Что? — не поняла Лата.

— Убирайся вон! — повторила Нина. В ней вдруг словно что-то оборвалось, сердце забилось с бешеной скоростью, в висках застучало. — Вон отсюда! — уже громко крикнула она и была, вероятно, очень страшной, так как Лата, не сказав ни слова, втянула голову в плечи и быстро выбежала из комнаты.

«И я могла с ней дружить!» — всхлипывала Нина, стараясь унять нервную дрожь. Взгляд ее упал на стол, на то место, где только что лежал Латин узелок, и мутная волна отвращения снова подступила к горлу. Сорвав со стола скатерть, Нина смяла ее, швырнула на пол и долго мыла руки мылом и горячей водой.

Вспомнив, как удирала Лата, она невольно засмеялась, и смех принес ей облегчение. Подумала, что должна непременно пойти к Оле и попросить у нее прощения.

На следующий день, охваченная жаждой деятельности, Нина еще с утра принялась убирать в доме, переставляла мебель, выбивала ковер, половики — к великой радости Галочки, которая усердно помогала матери, подкатываясь ей под ноги веселым клубочком. Нина решила зайти к Оле в обед, когда та вернется из института, а пока что навести порядок в комнате, где раньше жил Яков.

После отъезда Якова она больше не заходила сюда. Ее останавливало какое-то странное чувство.

Иногда ей чудилось, что в этой комнате кто-то тихо ходит, шуршит одеждой (это чаще всего бывало ночью), и она, замирая, ожидала, что вот повернется ключ в замке, послышатся шаги Якова и он придет к ней и шепнет самое хорошее, самое нужное ей сейчас слово — «люблю». И она боялась, что если зайдет сюда, мечты ее сразу разобьются и Яков никогда уже не вернется к ней.

А иногда, когда она проходила мимо этой комнаты, ей становилось жутко, казалось, что там, за дверью, лежит покойник. Холодные мурашки пробегали по спине, и Нина, объятая ужасом, готова была бежать к Якову даже поздней ночью, чтобы убедиться, что он жив, что с ним ничего не случилось. И только воспоминание об их последней встрече, когда она так хотела помириться с ним, а он ее оттолкнул, останавливало Нину…

Она стояла у двери, все еще не решаясь войти, потом вставила в замочную скважину ключ и дважды повернула его.

Затхлой сыростью и запустением сразу же повеяло на нее. Казалось, что здесь долго-долго никто не жил, даже солнечные лучи боялись заглянуть сюда. На полу, у печки, лежала покрытая пылью груда окурков, а посреди комнаты — одна, только прикуренная и сразу же брошенная папироса, несколько спичек с надломленными головками.

Удивляясь своему спокойствию, Нина нагнулась, взяла в руки папиросу, немного подержала ее и отбросила к печке. Потом еще раз внимательно осмотрела комнату, но, кроме окурков и тоненького слоя соломенной трухи на том месте, где стоял диван, ничего больше не заметила. И Нина пошла на кухню за веником и тряпкой.

Прежде всего она раскрыла окно и смахнула паутину, которую успели соткать за это время в углах комнаты неутомимые пауки, потом вымыла пол один раз, другой… В раскрытое окно лился свежий, чистый воздух и уносил отсюда затхлый запах запустения, встретивший ее на пороге.

«„Буду здесь заниматься“, — решает Нина, прикидывая, где лучше поставить стол. — Поставлю его у окна, а рядом — этажерку, чтобы удобно было доставать книги». Она подумала, что одной ей тяжело будет передвинуть массивный письменный стол, и сразу же вспомнила, что должна зайти к Оле.

Что ж, она пойдет. Она все расскажет — и Оля простит ее.

* * *

— Я никогда не думала причинить тебе неприятность. Я и сама не пойму, зачем рассказала!..

— Ну, хватит об этом!

— Я ведь знала, что такое Лата!.. — упорно продолжает бичевать себя Нина, словно не слыша Олиных слов. Самые тяжелые минуты, когда трудно, почти невозможно было смотреть подруге в глаза и начинать неприятный разговор, уже остались позади. Они сидят обнявшись, и Нина понемногу успокаивается. — Когда я узнала, что она ругала тебя, я готова была язык себе откусить!..

— Ох, и ругала же она меня! — рассмеялась Оля. — Я даже не заметила, как в квартиру влетела. А она клянет меня, а Дунай из-за дверей лает — не разберешь, с кем она ругается: со мной или с Дунаем…

— Она на вас заявление написала, — вспоминает Нина.

— Пускай пишет, — равнодушно отмахивается от этого разговора Оля.

Нина с уважением смотрит на подругу. Оля кажется ей умнее ее, и прежнее чуть покровительственное чувство к ней, как к младшей, окончательно исчезает.

— Приходил ко мне Иван Дмитриевич, — рассказывает Нина. — Принес конспекты, а Галочке — дорогую куклу, советовал отдать ее в детский садик. Говорит, что будет лучше, я смогу выкроить больше времени для занятий. Но… я не знаю, что делать.

— Ты уже начала читать? — спрашивает немного погодя Оля.

— Нет, — помолчав, отвечает Нина и краснеет.

Хотя было твердо решено, что Нина сразу же начнет заниматься и в первую очередь возьмется за изучение античной литературы, она никак не могла заставить себя сесть за учебники. Все это время ей что-нибудь мешало, подворачивалась та или другая работа, и Нина откладывала занятия на утро, потом на вечер, а затем и на завтра, боясь признаться себе, что ее просто пугает и объем учебника по античной литературе, и количество предметов, которые ей предстоит изучать. Она как бы стояла перед большим полем с маленькой тяпкой в руках и знала, что это поле ей все равно придется прополоть, что никто не сделает этого за нее, но его величина угнетала ее.

— Так нельзя, Нина! — возмущается Оля. — Так ты до смерти будешь топтаться на одном месте! Вот я Ивану Дмитриевичу скажу…

— Нет, нет, не нужно! — быстро перебивает ее Нина. — Сегодня же начну.

— Давай сюда учебник, — вот он. Я буду отмечать тебе задание на каждый день, — настаивает Оля.

Нина не возражает. Может быть, в самом деле так будет лучше.

Оля берет в руки объемистую книгу и перебрасывает сразу около сорока страниц.

— Это на один день? — пугается Нина.

— До завтра.

— Нет, я не смогу столько…

Подумав, Оля уменьшает задание на несколько страниц.

— Знаешь, Оля, нелегко начинать учиться таким, как я, — беря у нее из рук книгу, говорит Нина.

— Но нужно же когда-нибудь начать!

— Да, нужно…

И снова привычно сжимает сердце тоска об утраченной юности: о том, что она уже не сможет так беспечно, как вся студенческая молодежь, бродить по зеленым аллейкам институтского парка, посещать все лекции, жить в общежитии; просиживать до поздней ночи над конспектами, а потом идти встречать солнце; делать тысячи веселых глупостей, которые веселы именно тем, что это глупости; о том, что уже не сможет смотреть на жизнь, как на ласковую мать, которая всегда отдает все лучшее тебе, а худшее оставляет для себя; не сможет быть беззаботно, беспричинно счастливой — счастливой ощущением своего юного, будто невесомого тела, нецелованных губ, блестящих глаз, горячего румянца на щеках…

— О чем ты думаешь, Ниночка? — осторожно трогает ее за руку Оля.

— Ничего, я так… Просто так, — вяло улыбается Нина. — Оля, ты очень любишь Игоря?

Оля молча кивает головой, и лицо ее расцветает счастливой улыбкой.

— Люби его, Оля, — с неожиданными слезами в голосе говорит Нина. — Да, люби! Крепко люби!..

VIII

До обеда они никуда не выходили, хоть Яков и предлагал пойти прогуляться. Валя хотела дождаться Надежду Григорьевну и Вадика.

— В выходной день мы всегда вместе садимся к столу. И Вадик привык обедать с мамой…

«Мама…» Как странно слышать, что Валю кто-то называет мамой!

— Я много мечтал о нашей встрече, Валюша, — говорит Яков, а Валя, подперев ладонью мягко очерченный подбородок, задумчиво смотрит на него. Ему кажется, что Валя все время чего-то ищет в нем, чего-то от него ждет, и Яков хочет быть правдивым с ней, хоть это не так легко. — Просто удивительно, но я почти не вспоминал тебя все эти годы, пока не получил твоего письма. А теперь мне кажется, что я всегда только и думал о тебе… И то, что я тебе в первом своем письме написал, было лишь тысячной долей того, что переполняло меня тогда. А потом твои письма…