Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

• Название: Дорога. Губка
• Автор: Мари-Луиза Омон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Два романа («Дорога» и «Губка») известной бельгийской писательницы, лауреата французской литературной премии «Фемина», написаны в разной стилевой манере, но объединены общей темой. В центре внимания автора — постижение человеческой личности, соотношение сущности и видимости, поиски истинных ценностей в жизни человека.

---

— А те претензии к мужу, которые у вас вроде бы накопились, к чему они сводятся, основаны они на чем-то реальном, о чем вы все еще помните?

Она с безнадежным видом пожимает плечами.

— В начале замужества все было бы проще, я бы тогда сказала вам, что муж мне изменяет. В те времена, если женщина так говорила, этим все было сказано. Реакция собеседника была предсказуемой и типичной: все испытывали сочувствие. С тех пор многое изменилось, в том числе и взгляд на проблему, и поведение Александра в роли неверного супруга.

— Вы никогда не думали расстаться, решить эту проблему раз и навсегда?

— Всерьез никогда. У Александра есть редкие качества, и я боялась, что в других их не найду. Когда я говорю об этом девочкам, они вздрагивают и читают мне проповедь о самостоятельности. Случается, вечером я решаюсь на это, но утром не могу и вспомнить, что именно толкало меня к независимости. Александр, надо вам сказать, со времен своей дипломатической службы безукоризненно галантен во всех случаях жизни. Галантность эта благоприобретенная, вовсе не соответствующая его характеру и от этого еще более очаровательная. Настоящее произведение искусства, победа над собой, потребовавшая таких же усилий, как воздвижение польдеров вдоль берега моря, и не менее прочная, чем они. Мне может не хватать любви, уважения, дружбы Александра, но галантности — никогда, и, по-моему, восхитительно, что в наше время можно быть уверенной хотя бы в одной добродетели своего супруга. Галантность Александра Кледа — моя крепость, мой якорь, моя гавань, моя уверенность. Он, правда, плохо обращается с бедной аралией, но это просто потому, что видит в ней всего лишь растение; он не воспринимает ее всерьез, как Вселенские соборы не принимали всерьез душу женщины; он так поступает по неведению, это не его вина. Знаете, когда девочки пичкают меня феминистскими идеями, они забывают о жажде постоянства, заложенной во мне воспитанием, они разговаривают со мной, как со своей ровесницей. А ведь у меня в жизни не было ничего более постоянного, чем галантность Александра. И если бы, к несчастью, мне случилось потерять его, мне кажется, она все равно обволакивала бы меня, во всяком случае, благодаря этому я могла бы создать культ ушедшего, что бывает большим утешением для вдовы.

— Вы, значит, все еще любите его?

Антуанетта выпила вторую чашку кофе и заказала третью.

— Я любила его, пока жила ради него, но могу ли я теперь сказать, что живу для него? Не только потому, что я забросила его из-за растения, но и потому, что не знаю, как он проводит время, ничего не знаю о его романах… В мое время супружескую неверность воспринимали трагически: сам Александр принимал все всерьез. Он человек не легкомысленный. Каждый раз, когда какая-нибудь женщина входила в его жизнь, он становился экзальтированным: беспричинно плакал или смеялся. Характер у него не легкий и настолько переменчивый, что я испытывала шок за шоком, это страшно подрывало мое душевное равновесие. И вот однажды в его жизни появилась некая юная скандинавка. Не знаю, что за огонь таился под суровой внешностью этой особы, но связь затянулась надолго. Я с изумлением поняла, что легче выношу длительную измену, чем бесконечные увлечения.

Антуанетта прыснула. От вина, к которому у нее нет привычки, ее обычно грустное лицо слегка оживилось.

— Когда я рассказала девочкам об этой шведке, сделавшей моего мужа таким верным возлюбленным, Сильви, несколько отстающая от времени, сочла, что мне было нанесено оскорбление худшее, чем все предыдущие, а Мари-Мишель и Ева обвинили меня в том, что непостоянство Александра как-то обуржуазилось, и все для того, чтобы я могла жить за счет чужого запаса прочности, которого сама была лишена. Сошлись они только на том, что я ненормальная. К счастью, когда я им рассказала эту историю, она уже отошла в прошлое.

— Вот видите, Антуанетта, когда вы рассказываете, вас слушают…

В веселости моей спутницы промелькнуло лукавство:

— Ну, девочки — совсем другое дело. Они слушают меня, потому что как бы исповедуют. Это одна из их главных затей — сделать из меня свободную женщину. Раскрепощенную, как они говорят — знаете, какая мода сейчас на это слово, — не знаю, распространяется ли она и на само понятие.

— Да ведь и я вас расспрашиваю, и вполне бескорыстно, просто потому, что вы завладели моим вниманием: так что же сталось с любовью Александра и маленькой шведки?

— Она вовсе не была маленькой, наоборот, высокой и плотной. Ей первой это надоело. Я могла бы сказать, что все произошло не из-за разницы в возрасте, но из-за ее нетерпения. Она выбрасывала платья, если на них появлялись пятна, и меняла квартиру, когда начинал течь кран. Год и месяц, отданные Александру, были для нее признаком великой любви. Александр много плакал. Даже передать не могу, до чего я расстроилась. Долгие месяцы я знала, что готовит мне завтрашний день, какой голос я могу услышать по телефону, какой почерк увижу на конверте, вынутом из почтового ящика. Но быстрота, с которой Александр пришел в себя, кратковременность его траура окончательно добили меня. Еще до того, как он нашел заместительницу Биргитте, к нему вернулся аппетит, вернулась его величественная осанка. Он уже смеялся, а я все еще ходила на цыпочках, будто в доме покойник. «Ты всегда на век опаздываешь, дорогая», — вскоре сказал он, и мне в свою очередь пришлось отречься от Биргитты.

Мадам Клед, видимо, сочла, что имеет право сделать паузу. Она замолкла. Впервые молчание Антуанетты было мне неприятно. И я кольнула ее бандерильей:

— Мне кажется, что в этих обстоятельствах Александр поступал разумнее вас.

— При чем же здесь разум, я вас спрашиваю? Всякий раз, когда речь идет обо мне, забывают (и я до потери сознания твержу это девочкам), что я в буквальном смысле слова с другой планеты и потому в душе я — вечный «новичок». Каждое утро для меня все новое. Клянусь вам, я пытаюсь, что называется, раскрыться навстречу миру. Я слышу, чувствую в своей голове хруст от этого усилия. Знаете, я, воспитанная на литературе девятнадцатого века, до слез хохочу, читая все эти истории про матерей-одиночек. Хотя все мое образование в основном почерпнуто из «Недели Сюзетты», я все-таки была воспитана в духе уважения к Французской революции, и вдруг мне заявляют, что ее не считают великой. Девочки только Коммуной и клянутся и просто в восторге, что лишают меня моего дорогого старого восемьдесят девятого года. Это правда, я всякую перемену воспринимаю как покушение на вечность. А девочки, наоборот, воспринимают вечность как покушение на всякую перемену.

Антуанетта провела рукой по лбу, она казалась такой утомленной, что на этот раз уже я заказала две чашечки кофе, и она взглянула на меня с какой-то собачьей признательностью. Я уже не смотрела на часы. Она увлекла меня, эта Шахразада. Не удержавшись, я задала еще один вопрос:

— А когда в вашей жизни появилась аралия?

— Во времена малышки Грациенны. Грациенна заняла место Биргитты в сердце Александра, но и для моего мужа, и для меня это было нечто совсем необычное. Прежде всего, на сей раз речь шла о любви платонической…

Я так и подскочила и глупо повторила: «платонической!», крайне изумившись.

— Да, конечно, это кажется маловероятным, я даже не осмеливалась рассказывать об этом девочкам, они обвинили бы меня в легковерности или Александра в том, что у него какие-то комплексы. Ну, а я, взращенная на благородной и к тому же подчищенной литературе, сразу вспомнила о принцессе Клевской и Беатриче Портинари. К тому времени, когда Александр перешел к откровениям, я уже не улыбалась, а, напротив, совсем отчаялась. Хотя все это я переживала про себя, Александр заметил мое состояние и был сильно удивлен. Он полагал, что платоничность чувств делает его роман в моих глазах вполне безобидным; он так и не понял, что все совсем наоборот. Я была потрясена в полном смысле слова. Все во мне перевернулось, будто меня поставили с ног на голову и долго трясли.

Надо сказать, я не видела никакого выхода из этой ситуации. Если не считать того, что Грациенна, как и Биргитта, годилась Александру в дочери, даже более того, потому что была на тридцать лет моложе его, тут не было ничего похожего на атмосферу его прежних романов. Да и узнала я об этом романе совсем не так, как узнавала обо всех других, когда замечала нарастающую галантность мужа, о которой уже говорила. Поскольку проявлялась эта нарастающая галантность всегда при одних и тех же обстоятельствах, я никогда не ошибалась. А здесь я ни о чем не подозревала. Никаких обычных симптомов не было. Совершенно случайно я напала на пачку писем, адресованных «до востребования» и перевязанных ленточкой. Сначала я подумала, что это остатки от бывшего романа, на даты рассеяли мое заблуждение: письма были более поздние, чем разрыв с Биргиттой.