Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

• Название: Дорога. Губка
• Автор: Мари-Луиза Омон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Два романа («Дорога» и «Губка») известной бельгийской писательницы, лауреата французской литературной премии «Фемина», написаны в разной стилевой манере, но объединены общей темой. В центре внимания автора — постижение человеческой личности, соотношение сущности и видимости, поиски истинных ценностей в жизни человека.

---

Усевшись напротив меня в кафе на улице Алезиа, Антуанетта вдруг оробела, как будто мы не проводим вместе большую часть дня вот уже десять лет, будто не сидим в двух метрах друг от друга, почти глаза в глаза, триста дней в году. Она теребила перчатки, краснела и молчала. Мы оказались в непривычной обстановке, и то, что мы знали друг о друге, вдруг стало совершенно бесполезным, все надо было начинать сначала.

У тех, кто вместе работает и порой встречается вне службы, только два выхода: либо продолжать говорить о работе, либо пуститься в откровения, торопясь позволить другому заглянуть в тот уголок своего внутреннего мира, который обычно укрыт от постороннего взора, выставить самого себя на обозрение.

Разумеется, я предпочла бы первое решение и свела разговор с Антуанеттой к служебным темам, но вчера мне все было легко, и ее стеснительность меня почти рассмешила. Я даже предложила ей выпить по аперитиву, надеясь, что она почувствует себя свободней. А дальше случилось нечто непредвиденное: по мере того, как мы обедали, Антуанетта вызывала у меня все большее любопытство, и я не могла отказать себе в удовольствии задавать ей вопросы, что привело ее чуть ли не в состояние экстаза. Она отвечала с такой готовностью, что у меня дух захватывало. С трогательной поспешностью она старалась рассказать мне как можно больше историй, которые носила в себе уже столько лет. Она сама набрасывала свой портрет, в котором одно с трудом увязывалось с другим, стремясь высказать все, все обрисовать, будто задача состояла в том, чтобы как можно раньше со всем этим покончить, будто часы пробьют с минуты на минуту конец отпущенного ей времени или удар гонга возвестит ее поражение.

— Не знаю, сможете ли вы понять меня: вы настолько моложе. Правда, не так молоды, как Мари или девочки, и это вселяет в меня некоторую надежду. Я пробовала довериться мадам Балластуан, но у нее для меня всегда один совет: найдите себе хобби.

— Но у вас ведь есть сад, Антуанетта.

Я сделала несколько лицемерное заявление, сказав «сад» вместо «аралия». В ее взгляде мелькнула веселая подозрительность.

— Знаю, о чем вы думаете, но, поверьте, моя страсть к «растениям» (она улыбнулась, как молоденькая девушка, которая не хочет назвать своего поклонника), моя страсть к растениям и сравниться не может со страстью Каатье к древним камням, назовем это так. Не думаю, что буду сплетницей, если скажу, что ее хобби (пользуясь терминологией Каатье) связано с личными чувствами, не имеющими ничего общего с Шартром. Ну и потом, признайте, ведь Шартр вовсе не нуждается в мадам Балластуан, чтобы выжить, тогда как мое несчастное растение, если бы меня не было…

Я пытаюсь перевести разговор:

— А тот бальзамин нашли?

С блокнотиком в руках к нам подходил официант.

— Я буду есть овощи, волован, запеченную дораду, козий сыр и смородиновое мороженое, — на одном дыхании произнесла Антуанетта так уверенно, что гарсон даже не осмелился вставить свое «Ну, а насчет десерта мы решим потом», загадочно-ритуальное в ресторанах.

— Нет ни дорады, ни смородинового мороженого, мадам.

— Эскалоп под сметанным соусом и кофейное мороженое, — отчеканила Антуанетта.

— Мороженого никакого нет, мадам…

— Взбитые сливки с каштановым джемом…

— Хорошо, мадам.

Я была поражена этой спокойной уверенностью в себе, такой неожиданной и такой целенаправленной. Антуанетта рассмеялась:

— Старый рефлекс супруги господина советника посольства.

И вдруг затихла:

— Нет, увы, бальзамина не нашли. Я думаю, он показался кому-то красивым и его взяли к себе домой. Надеюсь хотя бы, что это не мадам Катана; у нее он зарастет сорняком и погибнет.

Мадам Катана — женщина весьма пожилая, но никто не отваживается напомнить ей, что пора на пенсию, а сама они отказывается об этом даже вспоминать. Меня вначале удивило, что Антуанетта подозревает ее в этой мелкой краже. Но тут я сообразила: в ее представлении речь идет вовсе не о воровстве, а о похищении. Для нее растения — это дети, которым всегда грозит киднаппинг. Несмотря на интерес, выказанный к бальзамину, Антуанетта возвращается к своей теме с поразительной настойчивостью.

— Видите ли, Шартр — вполне удобное алиби, но все же хорошо знают, что на самом деле интересует Каатье, и я не вправе ее в этом винить. Не Шартрский собор ее интересует, а определенная фотография собора, и сама эта фотография интересует ее постольку, поскольку на ней, возможно, изображена особа, которая была любовницей Оливье. Каатье заворожена тем, что этот узловой и в то же время неясный пункт ее собственной истории словно бы обратился в некую окаменелость. Она пытается смягчить окаменелость, найти для нее какое-то иное воплощение, используя при этом все средства, вплоть до колдовства. Вы были у нее, видела ее монтажи и коллажи? Эта фотография для нее — кроссворд, бесконечно перекрещивающиеся слова, к которым она подбирает все новые значения, — своего рода покрывало Пенелопы. Хотите, я скажу, что об этом думаю? Каатье переживает драму верности, это супруга из другого века. С ее широкими плечами и крепкими руками она была создана для мужчины, который нуждался бы в спасении. Например, она могла бы быть женой узника, которому помогла бы бежать. Как в «Фиделио»[7], помните?

Жаль все-таки, что трезвый взгляд на вещи у Антуанетты сочетается с такой разбросанностью. Но кое-что в ее рассказах вызывает у меня сочувствие.

— Мне бы хотелось, чтобы мне не ставили вечно в пример Каатье, которая якобы сумела «занять себя» более интересным делом, чем я. Даже Ева признает, что, быть может, менее лицемерно холить цветок, чем носиться с собором. А я сужу о своих заслугах, исходя из прочности объектов наших привязанностей: ростка и памятника. Гораздо удобнее привязаться к камням, которым суждено вас пережить и которые скучать без вас не будут.

Конечно, для Евы «мужчина» четче просматривается за собором Каатье, чем за аралией Антуанетты.

— Моя мать, — добавляет мадам Клед, с удовольствием откусывая свой волованчик, — продолжала брать уроки музыки, когда была уже взрослой. Почему, скажите мне, почему это более достойно порицания, чем играть на тромбоне в муниципальном духовом оркестре, как это делал мой отец? А ведь смеялись над ней, не над ним. Мари-Мишель считает, что все дело в том, что она — женщина, но я так не думаю. Просто им не нравилось, что ее увлечение не только совершенно бесполезно, но и доставляет удовольствие ей одной. Всем есть дело до Шартрского собора, всему поселку было дело до духового оркестра. Фальшивые ноты — это достойно, раз выставлено на всеобщее обозрение.

Мы еще не закончили наш обед, а Антуанетта уже заказывает новые блюда. Я пытаюсь протестовать.

— Про аралию даже не скажешь, что ей не хватает только дара речи… Она вообще совершенно беззвучна, не стонет, не лает, у нее нет больших человеческих глаз, на просторах Босской равнины ее и не заметишь, из-за нее проливается только простая типографская краска на страницах изданий по садоводству.

Хотя эти слова могут показаться горькими, мадам Клед рассуждает о своем драгоценном растении вполне трезво и не перестает есть с большим аппетитом. Видя, что она так рассудительна, я решаюсь задать вопрос, который до сих пор держала при себе, боясь потока слез или бессвязной речи:

— Тогда почему же вы выбрали именно аралию?

— Понятие выбора — смешное понятие.

Обычно Антуанетта менее категорична. Я начинаю задумываться: может быть, чтобы не слушать ее, мы создали себе о ней неверное представление?

— Я привязалась к аралии из-за целого ряда обстоятельств, о которых не премину вам рассказать. Может быть, мне так приятно ее присутствие именно потому, что она — воплощение беззвучности. Конечно, я говорю с ней, но ведь я заранее знаю, что она мне не ответит, не подаст никакого знака, а это очень важно. Не будет никакого обмана, как с людьми, никаких лживых обещаний и надежд. Всякий риск недоразумений исключен, это честно и откровенно. Знаете, я рада, что вы задали мне такой вопрос. Вы помогаете мне найти аргументы для споров с девочками, да и с самой собой тоже.

Она мило улыбается:

— А вдруг вы поможете мне разобраться в себе?

Это самокопание раздражает меня меньше, чем могло бы. Лично я считаю, что разобраться в том душевном беспорядке, в котором утопает Антуанетта, невозможно, как невозможно добросовестно делать свое дело, если ты не способен пользоваться словарем. Антуанетта будто угадывает мои мысли.

— Поверьте мне, я знаю, какой вы меня себе представляете. И не ропщу на несправедливость, я знаю, что я такая и есть. Возможно, представление это несколько карикатурное, просто потому, что у вас совсем другие склонности, но точное. Я рассказала вам, что была воспитана на «Неделе Сюзетты» и словаре времен Второй империи. Девушки потихоньку начинали подумывать тогда об образовании. Родители мои не были против, но меня так и бросало от призвания к призванию, а они всей душой разделяли мои увлечения одно за другим. Так и получилось, что я не набралась никакого опыта, отсюда эта детская свежесть восприятия, полная моя неспособность ни к чему.