Арно Шмидт - Респубика ученых

• Название: Респубика ученых
• Автор: Арно Шмидт
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-01-003143-4

В третий том серии «Утопия и антиутопия XX века» вошли три блестящих романа — классические образцы жанра, — «Гелиополис» (1949) Эрнста Юнгера, действие которого происходит в далеком будущем, когда вечные проблемы человека и общества все еще не изжиты при том, что человечество завоевало Вселенную и обладает сверхмощным оружием; «Город за рекой» (1946) Германа Казака — экзистенциальный роман, во многом переосмысляющий мировоззрение Франца Кафки в свете истории нашего столетия; «Республика ученых» (1957) Арно Шмидта, в сатирическом плане подающего мир 2008 г. в апогее своего развития.

Романы трактуют фундаментальные проблемы человечества.

Для любителей увлекательного фантастического и философского чтения.

Авторская пунктуация и орфография сохранена.

---

«Ма-ла-де-ели», повторил он, радостно глядя на вывеску (делая при этом жесты ярмарочного зазывалы): «Наша клиника»./(А за углом здания уже охватывала вечерняя грусть: сумерки манят меня, туман обольщает.)

На стене, сразу как войдешь, барельеф, на котором изображена в натуральную величину громадная сибирская овчарка (чуть пониже — три небольшие продолговатые плиты, куда записывались имена; две из них уже были заполнены — может быть, барельеф был задуман по образцу памятников сенбернарам, возводившихся в прошлые времена? Посвященных собакам, спасавшим человеческие жизни в ледяных пустынях?).

В лаборатории: Успенский обратился к закованному в белоснежные доспехи невысокому крепышу, которому предстояло сопровождать нас (видимо, он всячески отнекивался от этого поручения; в конце концов Успенский выхватил из нагрудного кармашка авторучку, присутствовавший при этой сцене лаборант расписался в качестве свидетеля (тут я заметил у него в левой руке коричневого цвета палочку из теста, толщиной с карандаш: что это?…: ага, ясно!: «вчерашнее «Добро пожаловать!» Здесь его скрупулезно исследовали со всех сторон посредством химического анализа.) / (Но чем комичнее была ситуация, тем беспокойней становилось у меня на душе: так вот она какова, жизнь на «Святом острове человечества»?! Теперь я на дух не переносил слова «святой» — правда, и раньше оно у меня всегда вызывало недоверие!).

«Профессор Жуковский».: мы отвесили друг другу легкий поклон, как повелевал закон. И еще раз он задал немой вопрос, искоса взглянув на Успенского; и еще раз тот сделал руками утвердительно-повелевающий жест. Профессор в последний раз пожал сильными плечами и пошел вперед.

В больничную палату: там стояло всего две кровати, на которых лежали люди с лицами, покрытыми мертвенной бледностью. Профессор давал разъяснения; Елена переводила (все чаще запинаясь; дело в том, что в речи профессора встречалось много специальных слов и выражений).

Так, значит, то, о чем во всем мире ходили таинственные слухи — правда?: русские заменяют органы человеческого тела, пересаживают новые! Вот этим двум пожилым чиновникам островной администрации изношенные сердца заменили на новые, здоровые!/«А у кого их взяли? (я заставлял себя говорить нарочито мужественным голосом, сухо, деловито. У молодых людей, ответили мне, погибших в результате автомобильной катастрофы, и «тому подобное». (Да-да, вот именно: «И тому подобное!» Но от дальнейших расспросов воздержался.))./«И насколько Вы тем самым продлите жизнь этих больных?» На тридцать лет. — «И операции удаются?: в 90 % случаев.

На улице Успенский обходительно дал мне дополнительные разъяснения: они, само собой разумеется, систематически проводят также направленный генетический отбор, селекцию, спаривая писателя с писательницей, скульптора со скульпторшей: «Через триста лет на нас будут смотреть так же, как мы сегодня смотрим на горилл.»/ Я позволил себе усомниться: «Неужели и впрямь писатель плюс писательница дадут в сумме поэта, вдвое превосходящего их по всем статьям?» Но тут в разговор вмешался профессор Жуковский: «Во всяком случае, речевой центр мозга увеличивается заметно.» (Итак, мне снова утерли нос! — «Но если вундеркинду не будет хватать необходимых для его развития благоприятных условий?» — Они только улыбнулись: «Об этом заботимся мы».)

На плечи мне накинули халат, белый, словно снег под Верхоянском; на голову дали надеть сильно пахнущую дезинфекцией шапочку, похожую на колпак кондитера, рот обвязали пропитанной карболкой марлей. На улыбающемся лице Успенского тоже остались одни глаза; один глаз Елены казался бездонно-глубоким, другой — примитивно-плоским. (И среди всех нас, похожих на коконы, — лишь у нее одной дышащая, волнующаяся грудь).

В операционной: я считал себя достаточно закаленным человеком — ведь все это мне было давно знакомо по прежним репортажам./Но здесь дело приняло совершенно неожиданный для меня оборот!: на двухместном операционном столе лежали два полутрупа — рядом с ними, по обе стороны стола, две черепные коробки, покрытые волосами. Два белых дьявола, как одержимые, высверливали в них отверстия, что-то резали, кромсали; издавали спеленутыми марлей ртами односложные, невнятные звуки…: и вот — каждый держит в красных резиновых перчатках жирные серые мозги: их поменяли местами и снова вставили в черепа!/(И завязывали узлы, и сшивали, и кричали, требуя свежих искусственных сосудов, новой крови и нового кетгута — Успенский взял меня под локоть, профессор поддержал с другой стороны; Елена подпирала спину)

и мы вновь очутились на улице: я сорвал стерильную повязку; крикнул: «Так, значит, ее делают?!» имея в виду трансплантацию мозга. Я знал, что наши врачи успешно делали операции по лейкотомии; но чтобы пересаживать весь мозг?..): «Это невозможно!»: «Для советского человека нет невозможного!»: поправил он меня строго./Да, такие операции производились: когда крупный русский писатель или ученый достигали преклонного возраста, скажем, шестидесяти лет, их драгоценный мозг пересаживали в голову двадцатилетнего атлета: «И что вы думаете?: наступает расцвет! Писатель переживает творческий подъем, сочиняет — о, о люб-бви!» (И снова работает в течение 40, 50 лет; обогащает свой жизненный опыт; его словарный запас неуклонно растет… — : «Но ведь при этом он обретает совершенно другую внешность?!» (Это, конечно, не было серьезным возражением против операции как таковой; он и его опроверг: «Мы подбираем по возможности похожих ребят» (Тут же отметить: Небольшой рассказ под названием «Он был слишком похож на него!»).-А меня словно черт разжигал: «Самыми похожими были бы, думаю, сыновья?»)[197] И он действительно кивнул в ответ — задумчиво, сжав тонкие губы. Отцы и дети!).

И тут же меня так шатнуло, что я оперся о стену: они, встав полукругом, выжидающе смотрели на меня; и Елена перевела, все еще прикрытым марлевой повязкой ртом: «Что с тобой?»/Я безуспешно пытался проглотить вставший в горле ком: «Елена!» — прохрипел я: Так, стало быть, то, что я видел тогда… это и был Ступин?!/Она, смеясь, рассказала нашим спутникам о приключившейся со мной истории, о том, как я говорил «госпожа Ступина». Успенский фыркнул: «Хор-рошо»; и специалист Жуковский пояснил: «Ничего особенного; можно пересадить мозг мужчины в тело девушки. Товарищу Ступину для его нового шеститомного романа необходимо было изучить множество самых различных чисто «женских ощущений», поэтому он, по зрелом размышлении, сделал свой выбор в пользу женского тела.» /(Так вот откуда это мастерское изображение внутреннего мира юной девушки! Вот откуда его неслыханная способность художественного перевоплощения, проникновение в сферу тончайших переживаний, неуловимо-мимолетных девичьих причуд и капризов: вот где он взял краски для потрясающего описания грандиозного акта дефлорации в четвертом томе — картины, которую даже наши профессиональные завистники вынуждены были признать неподражаемой: тут вся штука, оказывается, была в том, что автор был един в двух лицах — он же парень, он же и девка!).

Тересиас!: полыхают на стене огненные слова: Проблема Тересиаса! Ведь он тоже, по слухам, обладал двойственной природой (и даже объявил во всеуслышание: в женском естестве жить еще приятнее!)./Или Торне Смит, автор «Turnabout»!).[198]

Идемте: есть.»: да, нервы у них в полном порядке!/ — «Нельзя ли мне еще немного побыть на свежем воздухе?» — Они успокаивающе замахали руками: ну, конечно! (Профессор попрощался с нами: до завтрашнего утра.)

Между клиникой и МТС: Увы! теперь мне вспомнилось еще и это! (А благоухающий простор лугов, окутанных туманной мглой, казался таким безмятежным! С полей, где уже созрели хлеба, доносился скрежет чучела, поставленного, чтобы отпугивать птиц: «Никто не спит!»). Но на уме у меня было другое:

«А что Вы делаете — если позволите спросить — с мозгами «молодых людей»? Тех, кого вы лишаете их собственного мозга?» И сам себе, тяжело вздохнув, ответил: «Выбрасываете, что же еще». «О, вовсе нет», бодро заверил меня Успенский: «Они вовсе не пропадают: завтра утром, перед Вашим отъездом, мы Вам кое-что покажем — у нас есть много чего показать Вам.» (И снова смеялись его черные глаза-вишни: в этих парнях слишком много азиатского; в душу им не заглянешь.) /Но как прекрасна эта широкая панорама лугов: вдали, на расстоянии почти в милю, опушка леса. Видимо, эти пространства заменяли им недостающую степь; на нашей стороне все было усажено деревьями, как в парке. «Мне чудится, будто под окнами шумят деревья парка, омытые дождем» (То есть, мне — mo это как раз не чудилось!).

Назад по улице Октябрьской революции: «Ведь в принципе — теоретически — можно сконструировать некий сверхмозг?: Безошибочный глаз художника; языковое чутье писателя; ухо композитора?» (Или, еще шире: соединить все эти качества с плечами боксера, желудком страуса и кое-чем еще тигрицы?). Он поднял еще выше и без того высоко вздернутые плечи: «Это представляет из себя немалую проблему. — Но завтра спросите об этом профессора Жуковского: я не могу Вам ответить.»