Аврахам Суцкевер - Зеленый аквариум

• Название: Зеленый аквариум
• Автор: Аврахам Суцкевер
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Легенды и метафорические поэмы в прозе, написанные известным еврейским поэтом под влиянием трагических переживаний, связанных с Катастрофой европейского еврейства.

Автор был членом боевой организации Виленского гетто.

---

— В каком отеле вы находитесь?

— Пока ни в каком.

— А откуда вы звоните? — спросил голос все с той же отеческой мягкостью.

— С почты на той улице, где тротуары выложены толчеными ракушками.

— Сейчас буду. Мой портрет: короткая бородка, сигара во рту, оранжевая шляпа с широкими полями и черная трость в руке.

Не прошло и десяти минут, как я почувствовал дружеское похлопывание по плечу, как если бы не он, а я сообщил по телефону свои приметы:

— Вильям Бук. Вы мой гость. Вас ждет номер в отеле «Гонг».

Сияюще новый кадиллак принял нас в свой нежный пружинящий плюш, точно в тепловатую воду.

— Должен предупредить вас, — угостил меня Вильям сигарой таких размеров, что из двух можно было бы составить прогулочную трость, — что в этом городе; (кстати, в нем я родился) опасно прогуливаться в одиночестве. Его жители, правда, не все, обладают рентгеновскими глазами. Спрячьте свои деньги хоть в слепой кишке, они все равно могут разглядеть их и стащить. — Улыбка наделась на его лицо, точно маска из дыма.

— Мою слепую кишку уже давно удалили, — улыбнулся я в ответ сквозь пелену дыма.

— Все же вы должны помнить, где находитесь. Будьте любезны, поверните лицо к заднему стеклу: видите красную машину, что следует за нами? Это мои телохранители. Я не могу позволить себе роскошь разъезжать в одиночку и чтоб меня никто не охранял. Я подобен директору дома для умалишенных, которому нет замены.

Мы оба захохотали, точно два внезапных грома. И хохот прервался посредине у отеля «Гонг».

Вильям Бук подхватил меня под руку:

— Умойтесь. Ложитесь отдохнуть. Попозже я заеду за вами, и мы вместе отужинаем.

2

Вильям здесь. Другой Вильям. Лицо — розово, обнаженно-розово, без морщин, словно свеженький, только что обряженный покойник.

— Не догадался спросить у вас, как долго вы пробудете в моем городе, — подхватил он меня снова под руку и усадил в кадиллак, — но сколько бы вы здесь ни были, вы мой гость. Я уже заказал на завтра банкет в вашу честь на моей вилле. Вы там познакомитесь с необыкновенными людьми. Я заранее договорился с мэром города, он тоже будет.

Уже была глубокая ночь. Красная машина плыла за кадиллаком, как дрессированная морская собака. И стрелки на моих часах показывали такой час, какого не существует.

Мимо пробегали рикши. Голые худые люди-лошади с опереньем на голове и колокольчиками на шее подпрыгивали на бегу, позванивали и пытались изображать настоящих лошадей, чтобы развлечь прижавшиеся друг к другу в тележках парочки. Над стенами красным и голубым загорались драконы. Видные из мчавшейся машины крикливые рекламные надписи сверкали и зачаровывали, как суетня микробов в окуляре сильного микроскопа.

Кадиллак остановился. Мы пошли между вишневыми деревьями. Аллея вела вниз. Вильям сорвал веточку с вишнями. Сперва поднес к моему рту, а остальные вишни проглотил сам.

В конце аллеи открылась низенькая дверь. Нам пришлось пригнуться, чтоб войти. Внутри освещение было подобно солнечному закату в бурю.

Две девушки с длинными ресницами-бабочками, фарфоровые тела едва прикрыты розовым зыбким шелком, подбежали с кувшинами воды, встали на колени, сняли с нас ботинки и чулки и обмыли ноги. Закончив их мыть и обтерев полотенцем, девушки обрядили нас в пурпурные шлепанцы. Все произошло так неожиданно, что я какое-то мгновение был уверен: мои старые ноги украли и приставили новые. Вильям успокоил меня:

— Таков местный обычай. В Европе перед едой моют руки, а здесь — ноги. Я выбрал ради вас ресторан, где, не считая прочих пикантностей, блюда очень вкусны. Набить живот нечистью можно и в Париже, и в Лондоне,

Легко было заметить, что Вильям здесь свой. Перед ним заискивают. Ему предлагают. Он едва изволит отвечать на искусственные фарфоровые улыбки гостей и официантов.

— Знаете, почему здесь все улыбаются? — загадочно заглянул Вильям Бук мне в глаза, когда метрдотель, выглядевший, как китайский Наполеон, подвел нас к столику. — Потому что каждый хочет показать остальным, что у него есть зубы — коренные. — И Бук сам величественно проиллюстрировал реальный символ улыбки.

3

Вильям Бук вставил в левый глаз монокль, скользнул им по меню и со знанием дела заключил:

— Мы начинаем с кобры. Очень славное и деликатное блюдо. Величие искусства зависит от величия художника. Я хочу сказать, что искусство приготовления играет здесь главную роль. Кобра варится вместе со своим смертоносным ядом. В кипятке яд нейтрализуется. Его убийственная игла уже не колет, а щекочет, словно девичий язычок. Кобру хорошо запивать вином колибри. Вот бутылка.

Пока Вильям расхваливал экзотическое блюдо, у меня родилась на кончике носа элегантная отговорка, что я, не про него будь сказано, страдаю болями в желудке и, к сожалению, вынужден буду довольствоваться — я знаю чем?.. — мисочкой риса или горшочком простокваши.

Но Вильям распознавал ложь и увертки еще до того, как они зарождались. Он прямо схватил быка за рога:

— Это блюдо, кстати, лекарство и наслаждение для людей, страдающих болями в желудке. Да, друг мой, точно так же, как от великой творческой идеи становится светло в голове, так становится легко в животе, если отведать кобры.

Удар пальцем о палец, словно кастаньетами, и я слышу, как мой друг что-то бормочет метрдотелю, тому, что выглядит, как китайский Наполеон:

— Чу-чу-чу…

Часы мои все еще показывали несуществующее время. А может, такое время существует, но не для меня?

Повар с белым сапогом на голове поднес к нашему столику вазу из зеленого тибетского стекла. В ней роились кобры. Это напоминало витрину оптика, только здесь, в вазе, очки плавали вместе с рябыми скользкими лицами. За очками посверкивали зигзагообразные глазки.

Вильям указал сигарой, какие змеи ему нравятся, и повар тут же ухватил их за шеи длинными серебряными щипцами.

В зале стало сумрачней. Фитиль солнца — все короче. Напротив нас осветилась маленькая сцена. Карлик раздвинул занавес.

На сцене стоял фиолетовый аквариум. Раковина на дне его раскрылась, и из нее выплыла жемчужина в костюме Евы. Жемчужина превратилась в танцовщицу с флейтой. Она вышла из аквариума и стала танцевать между столиками. Ее живот втягивался и вздымался в согласии с то более резкими, то более нежными звуками ее флейты.

Когда танцовщица снова вплыла жемчужиной в раковину, наши тарелки были полны кобрами. Пропаренные в аду, они стали цвета красного перца. Но очки, уже без стекол, все еще темнели вокруг глубоких, как у скелета, глазок, точно вечная татуировка.

Вильям принялся смаковать. После каждого кусочка — глоток вина колибри. А я, ради соблюдения такта, ел вхолостую, плотоядно шевеля губами, как библейский ангел.

Опять осветилась сцена, и карлик снова раздвинул занавес.

Дабы возбудить у публики аппетит, выступили сиамские близнецы. Две сестрички в одном платье. Обе с одинаковыми лицами, сросшимися в виде поваленной набок восьмерки. Они пели. Подвывали, как электронная музыка. Жрущие ржали.

Мне сдавило горло. Вильям не дал мне задуматься:

— Обе сестрички уже замужем. Я сам был на их свадьбе. Говорят даже, что сестрички изменяют мужьям. Каждая с мужем второй. Мужья тоже сросшиеся. Кто знает, чем эта трагедия закончится.

— Они ведь могут развестись и выйти замуж за своих возлюбленных, — вовлекаюсь я в обсуждение ситуации.

— Похоже, мы с вами одинаковые умники. Такой совет я им тоже дал, но сестрички и слушать не захотели. Что мы выиграем от такого развода и замужества, сказали они, мы только проиграем: мы потеряем как мужей, так и любовников.

Занавес опустился. Концерт переместился в тарелки.

Подали суп. Вильям пояснил мне:

— Гнездо голубой ласточки — так называется суп. Поэтичное название. Люди взбираются на деревья, крадут гнезда голубых ласточек и превращают их в этот суп, имеющий запах духов шанель. Помимо своего редкостного вкуса, он очень полезен для сердца. Говорят, он предохраняет от сердечной атаки. Вы не должны удивляться. Вся жизнь — постоянный процесс превращений. Я бывал на чикагских бойнях — и знаете, что делают там с миллионами глаз убитых коров? Их превращают в самые дорогие женские чулки.

— Я тоже был на бойнях Чикаго, — пробую я похвастаться перед Вильямом, — но я ничего такого не видел. И знаете, почему? Потому что мне стало нехорошо еще раньше.

— Еще настанет время, когда будут превращать женские чулки в коровьи глаза, — поднес Вильям к губам полную ложку с гнездом голубых ласточек.

— Простите, что я меняю столь увлекательную тему, — осмелел я, — ваш словарь новейшей мировой литературы уже вышел в свет?

— Ах, да! — вспомнил Вильям. — Если вы пробудете здесь две недели, вы сможете увезти с собою экземпляр. Вы занимаете в нем достойное место. Но я должен признаться, что работа над словарем — всего лишь мое хобби. Каждый обязан иметь свое безумие, чтоб быть немного нормальным. Мое призвание — политика. Уже в чреве матери я был политиком. А чтоб быть политиком в этих местах, надо обладать огромным талантом, не меньшим, чем для того, чтобы стать Хемингуэем, писакой.