Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

• Название: Поэтические поиски и произведения последних лет
• Автор: Семён Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1976

В четвертый том Собрания сочинений Семена Кирсанова (1906–1972) вошли его ранние стихи, а также произведения, написанные в последние годы жизни поэта.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.

---

ПЕРЕД ЗАТМЕНИЕМ

Уже я вижу
                времени конец,
начало бесконечного забвенья,
но я хочу
              сквозь черный диск затменья
опять увидеть солнечный венец.

В последний раз
                    хочу я облететь
моей любви тускнеющее солнце
и обогреть
                   свои дубы и сосны
в болезненной и слабой теплоте.

В последний раз
                 хочу я повернуть
свои Сахары и свои Сибири
к тебе
           и выкупать в сияющем сапфире
свой одинокий, свой прощальный путь.

Спокойного
              не ведал Солнца я
ни в ледниковые века, ни позже.
Нет!
          В волдырях,
                             в ожогах,
                                    в сползшей коже
жил эту жизнь, летя вокруг тебя.

Так выгреби
               из своего ядра
весь водород,
                 и докажи свой гений,
и преврати его
                    в горящий гелий,
и начинай меня сжигать с утра!

Дожги меня!
            Я рад такой судьбе.
И пусть! И пусть я догорю на спуске,
рассыпавшись,
                    как метеорит тунгусский,
пылинки не оставив о себе.

«ВОЗЬМИ СВОЙ ОДР!»

Шел дождик после четверга,
тумана,
                 ветра,
                           кавардака,
во тьме,
              достойной чердака,
луна — круглей четвертака —
неслась над пиком Чатырдага.

Обсерватория,
                          с утра
раздвинув купол за работой,
атеистична
                   и мудра,
как утренний собор Петра,
сияла свежей позолотой.

Синели чистые холмы,
над ними
              облако витало
в степных цветах из Хохломы,
и в том,
          что созерцали мы,
Мадонны только не хватало.

Как божье око,
                      телескоп
плыл в облака навстречу зною,
следя из трав и лепестков,
обвалов,
              оползней,
                                песков
за вифлеемскою звездою.

Здесь не хватало
                         и волхвов,
и кафедрального хорала,
волов,
           апостольских голов,
слепцов,
              Христа,
                  и твердых слов:
«Возьми свой одр!» —
                              здесь не хватало.

ЗЕРКАЛА Поэма (1969)

Зеркала —
                 на стене.
Зеркала —
                  на столе.
У тебя в портмоне,
в антикварном старье.

Не гляди!
                         Отвернись!
Это мир под ключом.
В блеск граненых границ
кто вошел — заключен.

Койка с кучей тряпья,
тронный зал короля —
всё в себя,
              всё в себя
занесли зеркала.

Руку
           ты подняла,
косу
            ты заплела —
навсегда,
                навсегда
скрыли их зеркала.

Смотрят два близнеца,
друг за другом следя.
По ночам —
             без лица,
помутнев как слюда,

смутно чувствуют:
                               дверь,
кресла,
                угол стола, —
пустота!
                 Но не верь:
не пусты зеркала!

Никакой ретушер,
не подменит лица,
кто вошел —
               тот вошел
жить в стекле без конца.

Жизни
               точный двойник,
верно преданный ей,
крепко держит
                           тайник
наших подлинных дней.

Кто ушел —
                   тот ушел.
Время в раму втекло.
Прячет ключ хорошо
это злое стекло.

Даже взгляд,
                        и кивок,
и бровей два крыла —
ничего!
               Никого
не вернут зеркала! —

Сколько раз я тебя убеждал: не смотри в зеркала так часто! Ведь оно, это злое зеркало, отнимает часть твоих глаз и снимает с тебя тонкий слой драгоценных молекул розовой кожи. И опять все то же. Ты все тоньше. Пять ничтожных секунд протекло, и бескровно какая-то доля микрона перешла с тебя на стекло и легла в его радужной толще. А стекло — незаметно, но толще. День за днем оно отнимает что-то у личика, и зато увеличиваются его семицветные грани. Но, может, в стекле ты сохранней? И оно как хрустальный альбом с миллионом незримо напластанных снимков, где то в голубом, то в зеленом: приближаешься или отдаляешься ты? Там хранятся все хвои рты, улыбающиеся или удивляющиеся. Все твои пальцы и плечи — разные утром и вечером, когда свет от лампы кладет на тебя свои желтые лапы… И все же начала ты убывать. Зачем же себя убивать? Но сразу, не быстро, но верь: отражения — это убийства, похищения нас. Как в кино, каждый час ты все больше в зеркальном своем медальоне и все меньше во мне, отдаленней… Но —

в зеркалах не исчезают
ничьи глаза,
                ничьи черты.
Они не могут знать,
                               не знают
неотраженной пустоты.

На амальгаме
                        от рожденья
хранят тончайшие слои
бесчисленные отраженья
как наблюдения свои.

Так
        хлорвиниловая лента
и намагниченная нить
беседы наши,
                  споры,
                              сплетни,
подслушав,
                может сохранить.

И с зеркалами
                         так бывает…
(Как бы свидетель не возник!)
Их где-то, может, разбивают,
чтоб правду выкрошить из них?

Метет история осколки
и крошки битого стекла,
чтоб в галереях
                        в позах стольких
ложь фигурировать могла.

Но живопись —
                   и та свидетель.
Сорвать со стен ее,
                          стащить!
Вдруг,
             как у Гоголя в «Портрете»,
из рамы взглянет ростовщик?

…В серебряной овальной раме
висит старинное одно, —
на свадьбе
                   и в дальнейшей драме
присутствовало и оно.

За пестрой и случайной сменой
сцен и картин
                        не уследить.
Но за историей семейной
оно не может
                  не следить.

Каренина —
                      или другая,
Дориан Грен —
                       или иной, —
свидетель в раме,
                                 наблюдая,
всегда стоял за их спиной.

Гостям казалось:
                       все на месте,
стол с серебром на шесть персон.
Десятилетья
                     в том семействе
шли, как счастливый, легкий сон.

Но дело в том,
                         что эта чинность
в глаза бесстыдно нам лгала.
Жизнь
                 притворяться
                                   наловчилась,
а правду
                знали зеркала.

К гостям —
             в обычной милой роли,
к нему —
             с улыбкой,
                                как жена,
но к зеркалу —
                    гримаса боли
не раз была обращена.

К итогу замкнутого быта
в час панихиды мы придем.
Но умерла
               или убита —
кто выяснит, —
                         каким путем?

И как он выглядит,
                            преступник
(с платком на время похорон),
кто знает,
             чем он вас пристукнет:
обидой,
             лаской,
                        топором?

Но трещина,
               изломом призмы
рассекшая овал стекла,
как подпись
                  очевидца жизни
минувшее пересекла.

И тускло отражались веки
в двуглавых зеркальцах монет.
Все это
              спрятано навеки…
Навеки, думаете?
                                 Нет! —

Все это в прошлом, прочно забытом. Время его истекло. И зеркало гаснет в чулане забитом. Но вот что: тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, — переплеты прозрачных книг. Что в них хранится? И дома — это ведь библиотеки, где двойник на каждой странице: то идет, то поник. Это страшно, поверь! Каждая дверь смеет иметь свою тень. Тысячи стен обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечет твой рот! Все тебя здесь берет — и когда-нибудь отберет навеки. И такую, как ты, уже не найдешь ни на одной из планет. Как это было мною оказано? —