Лев Данилкин - Человек с яйцом

• Название: Человек с яйцом
• Автор: Лев Данилкин
• Издательство: Ад Маргинем
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91103-012-4

Еще в рукописи эта книга вошла в шорт-лист премии «Большая книга»-2007. «Человек с яйцом» — первая отечественная биография, не уступающая лучшим британским, а Англия — безусловный лидер в текстах подобного жанра, аналогам. Стопроцентное попадание при выборе героя, А. А. Проханова, сквозь биографию которого можно рассмотреть культурную историю страны последних пяти десятилетий, кропотливое и усердное собирание фактов, каждый из которых подан как драгоценность, сбалансированная система собственно библиографического повествования и личных отступлений — все это делает дебют Льва Данилкина в большой форме заметным литературным явлением.

---

И Пчельников, и Проханов прекрасно чувствовали маразм системы, но, не видя никакой реальной ей альтернативы, искренне желали ей обновления и пытались изобрести нечто такое, что позволило бы ей преодолеть системный кризис. Оба сходились на том, что стране нужен внятный футурологический проект: «Либо страна совершит небывалый рывок, продолжит проект, именуемый „СССР“, либо рассыплется. Советский Союз был задуман как огромное конструкторское бюро, где непрерывно идет проектирование. Наша страна, как самолет, который постоянно усложняется во время полета, меняет двигатель, виды топлива, совершает дозаправку в воздухе. Сотворяет себя и небо, в котором летит. Лишь на минуту прекратится творчество, как небо исчезнет и самолет упадет».

Проханов не зря упоминает «яростное перо и романтическую кисть Шмелева» из «Надписи», тот в самом деле генерировал эффектные монологи. «Запад, — вещал Шмелев (Пчельников), — строит мегамашину, которая, как страшная драга, жадно сжирает природу и культуру, создает свои валы и колеса из умертвленных народов, украшает свои машинные залы чучелами убитых китов и оленей. Западная цивилизация отнимает у человечества свободу воли, превращая историю в питательную среду, где вызревает небывалое чудище, в застекленной кабине которого восседает электронный, жестокий робот. Центр Помпиду в Париже — архитектурный прообраз этой бездуховной мегамашины…»

Не только этой: в конце 70-х жители подмосковной деревни Торговцево (Дмитровский район), знаменитой до революции своим златотканым — здесь делали эполеты для офицеров — производством, в качестве местной достопримечательности демонстрировали желающим странную избу. Обычный деревянный дом обвивали змеевики-громоотводы фантастического вида, делавшие его похожим именно что на Центр Помпиду. Автором проекта был не кто иной, как архитектор Пчельников (изба, впрочем, принадлежала Проханову, который купил ее за 500 рублей в 1972 году). Земляная изгородь напоминала те, что в Африке окружают хижины кимба, огород был засажен таким образом, будто это посадочная площадка для летающей тарелки, картошка росла здесь концентрическими кругами. За изгородью проживали двое странных существ, одно лет пятидесяти, другое сорока. Они могли часами гоняться за мотыльками, часто спорили о чем-то, причем один вдруг бросал сачок и принимался безутешно рыдать, а другой, явно уставший от этих истерик, утешать его. Они вели продолжительные беседы с чучелом на соседском огороде, раскладывали в палисаднике детали сохранившегося с XIX века ткацкого стана, обнимались с березой-«берегиней», а по вечерам включали длинноволновый приемник и слушали «Свободу» и «Голос Америки», отпуская по поводу услышанного презрительные реплики.

«Русская цивилизация, — наставлял высокого коренастый, — предлагает великую гармоническую альтернативу. В жестокую неживую машину вселяет дух, который, как известно, дышит где хочет — в термоядерном „Токомаке“ или в нефтепроводе „Сургут — Москва“. Соединяет рукотворную технику и первозданную природу, исконного, непредсказуемого человека и его механическое подобие, доисторическое, стихийное время и управляемую историю». Его друг подхватывал: «Наше русское прошлое наполнено такими страданиями, такими вселенскими скорбями, что они умилостивят и одухотворят машину, внесут в нее живую этику, испытают совершенство машины слезой ребенка. Технический Космос, состоящий из космических кораблей и станций, инопланетных экспедиций и поселений, дополняется Космосом духовным, откровениями святых отцов, народными песнями, стихами Пушкина, учением Вернадского. Это сулит великое, возможное только в России открытие…»

Пчельников, «пассионарий», «третий римлянин», сколько можно понять по прохановским реконструкциям, был человеком традиции русских космистов — в частности Вернадского, с его ноосферой, преодолением пространственно-временных барьеров, готовящимся освоением космических ресурсов, цефализацией человечества (увеличением головного мозга), планетарными масштабами. Пчельников подарил Проханову набор связанных с пространством метафор — коромысло, шарнир, кристалл, стальная антенна и проч. Метафор, позволяющих быстро надувать романы, как резиновые города, конструировать из аморфных пространств жесткие структуры. «Пчельников научил меня мыслить категориями гигантских пространств и гигантской супертехники, не отдельно взятым изделием, а техносферой. Техническое изделие помещено в колоссальный мир, одна подводная лодка в Арктике, а другая — в Антарктике».

Это Пчельников — Шахназаров во «Время полдень», Завьялов в «Вечном городе», Шмелев в «Надписи». Несмотря на то что Проханов, как Платон, всю жизнь писал о Пчельникове статьи, эссе, рассказы, передовицы и романы, тот, кажется, так и не стал советским Сократом. Прототип, к сожалению, умер, а его участие в мировой культуре зафиксировано только у Проханова и поэтому едва ли поддается научной верификации. Трудно сказать, был ли «русский Корбюзье» / «советский Гумбольдт» известен за пределами СССР (точнее, редакции «Жизни слепых»), я бы усомнился в романных свидетельствах Проханова: «В „Пари матч“ пишут, что Шмелев — это архитектурный Гагарин, прокладывающий дорогу в непознанное. Во „Франктфуртер альгемайне“ написали, что этим проектом Советы восстанавливают свое футурологическое измерение, формулируют „советский образ будущего“. Единственный известный мне артефакт, оставшийся от Пчельникова, — покрытое пылью застекленное панно с засушенными бабочками и растениями, висящее в прохановском деревенском доме в Торговцево. „Архитектор Шмелев — выдающийся мыслитель, — произнес Коробейников. — Он один — целая архитектурная и философская школа. Он проектирует не отдельную квартиру, не отдельный дом, и даже не отдельный город. Он проектирует цивилизацию в целом“». «Шмелев неутомимо изучает развитие индустрии, посещает крупные промышленные центры и вахтенные нефтяные поселки. Исследует миграционные процессы в Казахстане, Сибири и на Дальнем Востоке. Его взгляды есть синтез технического прогресса, новейших представлений о человеке, сгусток идей, с помощью которых он описывает новый, назревший этап нашей социалистической цивилизации. Дает название многим вещам, данным в предощущении. Он формирует образ будущего, как его представляли отцы коммунистического учения»[7].

Он всюду таскал его с собой — Пчельников не только артистично философствовал, он и в смысле внешности был экзотом, которого можно было экспонировать знакомым.

Бросалась в глаза его евразийская внешность: азиатские скулы в сочетании со славянскими глазами и чухонскими волосами. «Коренастый, — читаем в „Надписи“, — гибко подвижный, с пластикой дикого зверя и балетного танцора, Шмелев был облачен в неизменный, тонкой вязки, свитер с дырами и латками, из которого высовывались сильные руки с чувствительными пальцами, непрерывно мастерившими, клеившими, сжимавшими резец или кисть, пинцет или топорище. Этими пальцами расправлялись хрупкие бабочки, разглаживались старинные рукописи, снималась с крючка яркая хрустящая рыбина. Лицо Шмелева, сухое, скуластое, с узкими, мнительными глазами, было изрезано клетчатыми морщинами, как если бы долгое время было обмотано сетью. Такие степные азиатско-славянские лица рождаются в низовьях Урала, где долгое время воевали, торговали, обменивались товарами и женщинами ордынцы и казаки, создав порубежный народ, коварный, вольнолюбивый и стойкий».

«Он очень сильно на меня влиял, был одним из тех людей, у которых я многому научился. У меня в жизни было несколько кружков, где я обретал знания, не рассеянные по книгам».

Не надо понимать все вышесказанное таким образом, что Проханов обобрал гениального Пчельникова. Между их проектами постоянно происходила диффузия, их теории были совместным творчеством, который один воплощал в архитектурных проектах, а другой — в литературе и журналистике. Прохановские представления о двух русских Космосах, техническом и духовном, легли в основу пчельниковской теории «русской цивилизации», рационалист, тот ценил Проханова как носителя религиозной картины мира.

Пчельников. Лубок работы Проханова.

«Бреды» или «цивилизационные теории», которые Пчельников постоянно генерировал, падали на почвы фольклорных увлечений Проханова, смешались в нем странным образом, пробудили маишно-ракетные воспоминания, подействовали и как реагент, и как катализатор. В 1975 году Проханов издает маленькую книжечку очерков «Отблески Мангазеи», о путешествии по Оби вместе с Пчельниковым. Фактически это черновик романа «Время полдень», сейчас, к сожалению, изумляющий прежде всего не фактурой, а своей интонацией, которая в 90-х годах называлась «сорокинской»: «Вы бывали на пойменных лугах вдоль Оби, в этом сочном, жирном, пахучем месиве трав, цветов, насекомых?»