Лев Данилкин - Человек с яйцом

• Название: Человек с яйцом
• Автор: Лев Данилкин
• Издательство: Ад Маргинем
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91103-012-4

Еще в рукописи эта книга вошла в шорт-лист премии «Большая книга»-2007. «Человек с яйцом» — первая отечественная биография, не уступающая лучшим британским, а Англия — безусловный лидер в текстах подобного жанра, аналогам. Стопроцентное попадание при выборе героя, А. А. Проханова, сквозь биографию которого можно рассмотреть культурную историю страны последних пяти десятилетий, кропотливое и усердное собирание фактов, каждый из которых подан как драгоценность, сбалансированная система собственно библиографического повествования и личных отступлений — все это делает дебют Льва Данилкина в большой форме заметным литературным явлением.

---

Лев Данилкин Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

— Шалтай-Болтай был пророком, человеком, изрекавшим истины, к которым мир еще не готов. — Человеком? — Простите, оговорился. Хотел сказать — яйцом. Впрочем, оговорка моя не случайна и весьма симптоматична, ведь все люди в каком-то смысле яйца. Мы существуем — но мы еще не достигли того состояния, которое предначертано нам судьбой. Мы ведь существуем лишь потенциально, являясь примером «еще не состоявшегося». Ведь человек — существо падшее, мы знаем это из Бытия. Шалтай-Болтай — тоже падшее существо. Он падает со стены, и никто, ни королевская конница, ни королевская рать, не могут его «собрать». Вот к этому-то мы все и должны стремиться. В этом наш человеческий долг — подобрать упавшее яйцо. Ибо каждый из нас, сэр, — это Шалтай-Болтай. Помочь ему означает помочь нам самим.

Пол Остер

Эта биография — первая в своем роде отечественная попытка жизнеописания живого человека с мнениями (в отличие от человека с мнениями, но мертвого или человека живого, но спортсмена).

Коммерсант

Сочетание яростной пассионарности Проханова — «русского Киплинга», — неоднозначности героя и осведомленности очевидца, с остроумным и искренним — редкое сочетание! — тоном рассказчика, придает этому «документу эпохи» ритм и дыхание увлекательного романа.

Собака. Ru

Кто бы смог подумать, что «глянцевый» Данилкин часами, днями и месяцами специально беседовал с Прохановым, ездил с ним по «местам боевой славы», сидел в редакции «Завтра», слушая бредни прохановских сотрудников. Наконец, он перелопатил гору газет, журналов 60–70-80-х годов. Наконец, он прочитал (и въедливо) всего Проханова! Книга отменно выстроена и закольцована. Браво. Завидую.

Павел Басинский / Литературная газета

Сначала я хотел записать серию интервью и стачать из этого пинг-понга — вопрос-ответ, вопрос-ответ — книжку «Разговоры с Александром Прохановым» в том же жанре, что «Диалоги с Бродским» Соломона Волкова. Но Проханов играл со мной в какой-то странный пинг-понг: я-то подавал по правилам, а он все время перекидывал обратно через сетку то шарики, то какие-то шевелящиеся комки, из которых торчали перепончатые лапки. Его реплики были нейробомбочками, которые хотелось разглядывать. Какие-то из них смущали меня, ускоряли или замедляли химические реакции у меня в голове. Каждый раз он сообщал мне что-то такое, от чего менялась моя картина мира — и я сам. Мне показалось важным фиксировать эти сдвиги, и тогда это стало — в жанровом смысле, разумеется, — походить на книжку Босуэлла о Джонсоне. В ней появился сюжет, связанный с взаимоотношениями автора и субъекта биографии. Потом и этого показалось мало, я стал читать старые газеты, встречаться со свидетелями, комментировать услышанное, куда-то пришлось съездить. Так это превратилось в нечто странное: здесь есть и беседы, и мои соображения о прочитанном, и описания путешествий, и персонажи-двойники, и две причудливые интермедии, мои лирические какие-то, прости господи, отступления. Когда все это кое-как спеклось, мне показалось логичным дать книге подзаголовок «Жизнь и мнения Александра Проханова».

Лев Данилкин

Пролог

Теоретически всем известно, что Дух дышит где хочет, но, почувствовав ветер Иного собственной кожей, мы склонны списывать свое ощущение всего лишь на «странные обстоятельства». Первый раз мы встретились с героем этой книги при странных обстоятельствах. Однажды, дело было осенью, я направлялся в Музей кино. В кармане у меня лежал заблаговременно приобретенный билет на фильм «Птицы». Вверх по эскалатору «Баррикадной» ехал я один, зато на том, что спускался, происходило нечто необычное: словно гигантского людоеда, посмотревшего безобразный фильм, вырвало в рукав. С улицы доносился тревожный рокот — тот же звук, много лет спустя, издавали гигантские боевые треножники инопланетян в спилберговской «Войне миров», да и сама площадь легко сгодилась бы для съемок картины о начале космического вторжения. По пятачку перед входом в метро металась массовка — старухи с транспарантами, подростки в кожанках, синие воротнички, торговки с беляшами. В начале 90-х в Москве бывало всякое; рассудив, что, не разбив яйца, не сделаешь яичницы, я двинулся против течения — к Музею кино, центру этого бурления. Скоро я оказался у полупустыря-полускверика. Посреди, омываемый ордой людей, покачивался, будто на якоре, грузовичок; на него карабкался какой-то тип в демисезонной одежде. Сграбастав мегафон, этот субъект — крупная бизонья башка, пегие всклокоченные волосы, массивный лоб, глаза-бусинки — не нашел ничего лучшего, как утешить толпу не попавших в Музей кино зрителей слоганом, похожим на рекламу пива: «Держись, народ!». Тут же чьи-то серые руки вцепились ему в штанины и бесцеремонно стащили его вниз; он потонул в людской слякоти. Машинально сфотографировав в памяти этот эпизод, я продолжил свой путь. Музей кино оказался наглухо заперт; деньги, потраченные на билет, пропали. Это все из-за таких, как он, подумал я про «держись-народ», ну чего ему дома не сидится, чего он кино мне не дает смотреть?

Как и «все», в глубине души я относился к романисту Проханову глубоко скептически — ходячий курьез, отгружающий по два талмуда в год, с самыми нелепыми сценами, какие только можно себе вообразить; ну да, «так плохо, что уже и хорошо». Одновременно, парадоксальным образом, он вызывал прилив симпатии — как эстетически прекрасный объект, безусловная антропологическая удача, крупный экземпляр — горилла среди мартышек. В России не так много персонажей, стопроцентно приемлемых для мирового каталога эксцентриков всех времен и народов, и Проханов относится к ним вне всякого сомнения: киплинговско-индиана-джонсовские приключения, лидерство в духовной оппозиции, дурной вкус — антисемитизм, светлые томвулфовские костюмы, глазуновские портреты.

Жизнь Проханова — идеальный материал не только для серии «ЖЗЛ», но и для голливудского байопика; месторождение, где даже самый ленивый биограф может ставить буровую и без каких-либо усилий качать грошовую нефть, не беспокоясь об иссякании запаса; куча странных коллизий, контрастов, анекдотов, профессий, хобби, экстравагантных знакомств, перемещений, конфликтов, оригинальных особенностей поведения.

Человеку, решившему ознакомиться с творчеством Александра Проханова в полном объеме, лучше всего первым делом пойти в отдел кадров и отнести туда заявление об увольнении по собственному желанию. На поздравление с выходом нового романа Проханов обычно благодарит и рассеянно замечает, что, кстати, сегодня он как раз закончил еще один. Решаясь приступить к исследованию этого чересчур богатого материала, я убеждал себя: быть читателем Проханова — значит состоять в некоем клубе эксцентриков; он как вино из знаменитого виноградника, при этом такого урожая, который всеми экспертами признается испорченным, — но есть чудаки, наоборот, восхищающиеся присутствием в напитке особенных оттенков вкуса. И даже если оставить в покое собственно органолептические методы, следует признать, что, в любом случае, это аномальное пойло может рассказать о той почве, на которой вырос виноград, больше, чем стандартный продукт брожения — и уже поэтому представляет интерес.

Неочевидный интерес: у Проханова много книг, но мало читателей. Назначение романа «Господин Гексоген» «национальным бестселлером» выглядело оксюмороном. Как выразился в свое время некий Юмбло, отвергший от имени издателя Оллендорфа рукопись «В поисках утраченного времени»: «Возможно, конечно, это следствие моей ограниченности, но я не в состоянии постичь, зачем описывать на тридцати страницах, как человек ворочается в постели перед сном». Можно представить, как отреагировал бы этот нетерпеливый читатель на пятидесятистраничные мемуары о бабушкином бульоне и лиловых сосках африканской любовницы.

Читать Проханова без путеводителя может показаться так же скучно, как ездить по протяженной и невыдающейся в ландшафтном отношении стране (ничего личного) без проводника. Бесконечные отступления, блуждания по патриотическим катакомбам, босхианские ассамблеи, экзальтированные филиппики, литании красных духов; мне множество раз приходилось держать в руках в библиотеках прохановские романы, ни разу, судя по формулярам, не востребованные за двадцать, а то и тридцать лет.

Мне известны несколько людей, которые, испытывая к автору искреннее уважение, не готовы работать мачете, чтобы пробиваться сквозь сельву его текстов. Ученый С. Солнцев, не отрицающий, что «Проханов — прежде всего искренний и пламенный борец за Красную империю», подчеркивает, тем не менее, что «писатель он постольку, поскольку он борец за эту идею». Философа Дугина мне удалось поймать на слове в тот момент, когда спросил, похож ли, по его мнению, Проханов на генерала Белосельцева. После неловкой паузы — единственной посреди великолепного монолога-экспромта — он сказал: «Знаете, может, это не для книги, но я, честно говоря, ни одного произведения Александра Андреевича не читал. Это не принципиальная позиция, но так получилось. Не хочется его обижать, но…» Что «но»? Получается, он не воспринимал Проханова как писателя? «Знаете, избитая шутка: „Вы читали Бальзака? — Нет, я с ним обедал“. Такой яркий человек, веселый публицист и единомышленник… мне казалось, что при таком интенсивном взаимодействии литература может подождать — потому что для рефлексии, фиксации, параллельной, выдуманной истории нет места. Мы делали историю, мы могли написать призыв на баррикады и тут же пойти туда. Литература — осмысление, для нее нужен человек вне истории». Означает ли это, что даже среди сотрудников у него была репутация графомана? «Он человек действия, мне не интересны были продукты его литературной рефлексии, он был интересен как Актор». Впрочем, и Дугин с удивлением отметил, что даже «среди самых вменяемых людей» у Проханова находились читатели; хотя — «я некомпетентен, у меня консервативные литературные вкусы».