Юрий Куранов - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Куранов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1984

В сборник известного русского прозаика Юрия Куранова вошли повести и рассказы разных лет. Время действия их — война, послевоенные годы и наши дни. Лирическая интонация, характерная для творческой манеры писателя, пронизывает повесть о нелегком военном детстве «Облачный ветер», повесть в письмах, своеобразное признание в любви — «Дом над Румбой», рассказы, связанные сюжетом с Псковщиной, с пушкинскими местами.

Не только люди, но сама природа русской земли у Юрия Куранова живет своей одухотворенной жизнью.

---

Енька чуть приотворил окно, и повеяло сладким ветром осенних деревьев, в котором чувствуется легкая горьковатость. От этого ветра кажется, что стоишь в лесу над небольшим ручьем, а вдоль песчаного дна плывут круглые листья осин, и ты пьешь, пьешь эту воду и сам чувствуешь, как у тебя голубеют глаза.

В позднем утре ясной осени есть робкая настороженность: в дальнем ветре, просторном и бесконечном, в шелесте сада, далеко облетающего листвой за село, в неистовой синеве реки, когда вода становится похожей на небо и когда обязательно хочется узнать, откуда она течет. А если и не узнать, то просто думать о ней. Осенним утром все необычно, все чего-то ждешь, и кажется, что прохожие особенно спешно идут сегодня мимо окон, а ты сидишь на подоконнике, и очень жаль, что ты тоже не спешишь. И даже этот говор синицы и ее кувыркания сегодня тоже торопливы. А голос девочки, которая разговаривает с синицей со второго этажа… Она, видно, сидит там у окна с раскрытой книгой.

— Енька! — раздался голос Наташи из-за больничной ограды.

Наташа стояла там и махала рукой. Она была в сапогах, в полупальто, в синем платке. Лицо Наташи светилось, будто под платком горел месяц.

— Выходи! — крикнула Наташа.

В коридоре громко били костяшками домино больные, и старуха задыхалась на своей койке под электрическим светом. Она протянула к Еньке исхудалую синюю руку и что-то сказала шепотом, лицо ее при этом приняло такое выражение, будто она кричала изо всех сил. Енька не разобрал слов, но догадался, что старуха просит пить. Он хотел было принести ей стакан воды, но увидел в глубине коридора врачиху и вспомнил, что давать старухе пить больным запрещено.

Наташа встретила Еньку в подъезде на лестнице. Она схватила его за рукав и торопливо заговорила:

— Ты знаешь, ты выходи простись. Мы пришли проститься с тобой.

— Кто это «мы»? — сказал Енька, разглядывая Наташу с удивлением.

— Анисья Викторовна и я.

— Куда же она уезжает? Ведь год учебный давно начался.

— У нее так все сложилось, — сказала Наташа, глядя в пол. — Письмо она от того человека получила. Он говорит: я на фронте воюю, тебя, говорит, я люблю по-прежнему, но у меня есть другая женщина, здесь, на войне.

— Так его же убили в Севастополе.

— Не убили его. Та женщина, оказывается, его вытащила чуть живого и спасла. И вместе потом они к нашим перебрались. Здешняя она какая-то, чуть ли не из села. Медсестра. А то письмо, что он погиб, она сама написала Анисье Викторовне.

— Чудны́е какие они, — сказал Енька.

Мимо, спускаясь по лестнице, прошла девочка с книжкой, в морской шапочке и в пальто. Она внимательно посмотрела на Наташу, на Еньку и Еньке сказала:

— Здравствуйте.

— Кто это? — спросила Наташа.

— Это тут одна эвакуированная, — сказал Енька. — Болеет чего-то. А куда она, Анисья Викторовна, теперь поехала?

— На войну, — строго сказала Наташа. — На войну поехала. В военкомате ее не взяли — сердце больное. А она говорит: я сама на фронт проберусь. И тоже, говорит, его из огня вытащу. Ему тогда легче будет со мной остаться. Ведь он же ее все-таки любит, а той вроде как обязан.

— Чудны́е они, — сказал Енька. — А где она?

— Там ждет, — сказала Наташа, подумала и наставительно добавила: — Ты смотри, меня тут не забывай.

— Чего же мне тебя забывать. Сама ведь придешь скоро. Да и выпишут меня.

— Может, я не скоро приду, — вздохнула Наташа и отвернулась к двери.

И Енька увидел, что в глазах у нее стоят слезы.

— Чего это ты? Чего плачешь-то?

— Так. Дела всякие. Не скоро я, видно, приду. Да и Анисью Викторовну жалко.

— Чего же ее жалеть? Она большая. Сама ведь едет. Не забрили же ее.

— Ничего ты не знаешь, — сказала Наташа и вытерла слезы. — Вообще я приду не скоро. Ты смотри не обижайся. Приходила ведь я к тебе не раз. Олег приходить будет. Он все в овчарнике вертится, чудо какое-то творит.

— Ладно, — сказал Енька.

Они вышли на улицу, где пахло холодным пыльным ветром, Иртышом, а в небе кричали улетающие гуси. Анисья Викторовна стояла вдалеке возле забора. Она была тоже в сапогах, в полупальто, в платочке. В руках она держала чемодан, а за спиной у Анисьи Викторовны висела гитара, обтянутая чехлом.

— Ну, пока. Я на пароход, — помахала она Еньке рукой. — Поправляйся.

— До свиданья, — сказал Енька. — Жалко, вас теперь в школе не будет. Да мне-то уж это теперь все равно.

— Почему же? — нахмурилась Анисья Викторовна.

— Не пойду я больше учиться. Работать надо.

— Ну, работай, — улыбнулась Анисья Викторовна. — Пока. Да вспоминай свою учительницу.

Они повернулись к Еньке спиной и пошли. Наташа тоже помахала Еньке рукой, и видно было, что она опять плачет. Енька долго смотрел им вслед, смотрел на узенькую спину Наташи и на длинную гитару Анисьи Викторовны. Ветер шумел по селу. Дикие гуси кричали в небе, а вдоль больничного сада ходила девочка с книжкой и смотрела на Еньку.

10

Девочка сидела в глубине сада на лавке. Она сидела с раскрытой книгой, а Енька шел мимо. Девочка закрыла книгу и позвала его приветливым голосом:

— Приходите сюда, на лавку. Здесь ветра нет, но слышно его. И будем вместе сидеть.

Енька подошел и сел. Он сидел и не знал, что сказать.

— Вы, говорят, очень храбрый человек? — сказала девочка.

— Какой же я храбрый, — сказал Енька. — Не трус, конечно.

— Вы не скромничайте, — сказала девочка укоризненно. — Я все про вас знаю.

— Откуда же это?

— Мне рассказали. Я пришла сюда, когда вы уже поправляться начали. И мне сразу все рассказали.

— Нечего такого особенного обо мне рассказывать. Бадья на голову упала — и все.

— Как это? — заторопилась девочка. — Вы, пожалуйста, не притворяйтесь. Я все знаю. Загорелся дом. В доме был ребенок. А вы в это время в лесу на волка охотились. Вы увидели, прибежали раньше всех. Дом был заперт. Вы разбили окно, бросились в дом, вынесли ребенка и снова бросились туда спасать вещи. В это время обвалился горящий потолок, и вас придавило. Тогда уже прибежали с поля люди и вынесли вас на руках. Вас сам начальник милиции привез в больницу. Сначала он поджигателя поймал, потом вас привез. Я все знаю.

— Это кто-то наврал, — обиделся Енька. — Все было не так. Я качал воду, когда горел сарай. Журавль загорелся, бадья оборвалась и треснула меня. И поджигателя никакого не было. Все, наверное, от папироски началось.

— Вы, пожалуйста, не выдумывайте, — нахмурилась девочка. — Я все знаю лучше вас. Во-первых, поджигателя поймали за деревней. Это какой-то бывший кулак. Во-вторых, насколько мне известно, журавлей не бывает на пожаре. Они летают в небе. Им на пожаре делать нечего.

— Так это же журавль у колодца.

— Это ничего не значит. Я просто очень хорошо знаю, что вы храбрый человек. А все храбрые люди скромничают.

— Это не так, — рассердился Енька.

— Нет, так. У нас над городом во время налета один храбрый летчик сбил три немецких бомбардировщика. Об этом и написали в газете. А он утверждает: не три я сбил, а всего два. И ему тоже никто не поверил. Ведь люди лучше знают, им виднее. И, пожалуйста, не делайте вид, что вы сердитесь. Чтобы вы не сердились, я прочту вам стихотворение.

Ветер принес издалека
песни весенней намек.
Где-то светло и высоко
неба открылся клочок.

Девочка остановилась, прикидывая, так ли она прочитала. И продолжала:

В этой бездонной лазури…

На пристани глубоким голосом загудел пароход. И тоже помолчал, обдумывая свой гудок или поджидая кого-то.

…в признаках близкой весны…

Пароход загудел опять, низко над рекой расстелил голос, а потом резко поднял его и понес над селом и над лесами.

«Гу-гу-гу-гу…» — раздалось в разных концах осени.

…плакали зимние бури…

Енька встал и прошел к ограде. Держась руками за холодные прутья, он стал смотреть туда, в сторону пристани. Девочка прошла вслед за ним.

«Гу-гу!» — коротко сказал пароход кому-то и отвалил на середину Иртыша.

— Вам не нравится стихи слушать? — спросила девочка, стоя рядом.

— Почему? Мне просто надо посмотреть на этот пароход.

— Тогда я потом еще раз прочитаю вам это стихотворение.

Пароход, низкий, белый, развернулся и по синей пронзительной воде медленно пошел вверх. На пароходе играла музыка. А может быть, музыки и не было, только Еньке это казалось…

— Зачем вам нужно смотреть на этот пароход? — спросила девочка.

— Анисья Викторовна уезжает.

— А кто это?

— Учительница у нас была. Она утром сегодня прощаться приходила.