Юрий Куранов - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Куранов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1984

В сборник известного русского прозаика Юрия Куранова вошли повести и рассказы разных лет. Время действия их — война, послевоенные годы и наши дни. Лирическая интонация, характерная для творческой манеры писателя, пронизывает повесть о нелегком военном детстве «Облачный ветер», повесть в письмах, своеобразное признание в любви — «Дом над Румбой», рассказы, связанные сюжетом с Псковщиной, с пушкинскими местами.

Не только люди, но сама природа русской земли у Юрия Куранова живет своей одухотворенной жизнью.

---

Все оцепенело и замерло, прохваченное солнцем и повисшее среди облаков. Оглушительно кричали в травах кузнечики и бешено катились на маленьких соломенных телегах. Ветер лег, и мельница замерла, уснула и слушала сквозь сон чье-то далекое дыхание. Воздух вокруг исчез, как перед грозой или какой-то страшной встречей. И все казалось, что где-то за горизонтом тяжко бьют цепами по сухим, затвердевшим колосьям.

Ребята спустились с лестницы и побежали в деревню.

В маленькой деревне было пустынно. Избы дремали под деревянными и соломенными крышами. В пыли среди дороги купались куры. Носились ласточки прямыми черными полосами. Промчалась красная телка, крутя хвостом и задрав голову. За нею черной стаей быстро шли слепни. Они крутились вокруг телки, ткали невидимую злую паутину и громко проносились у нее под брюхом. Среди деревни стоял недавно купленный комбайн. По комбайну прыгали воробьи.

Сначала забежали к Еньке. Дом стоял с краю деревни, почти над озером. Пустынно было в комнате. Пахло квасом и пирогами. Висело на стене охотничье ружье. Висело над кроватью. Енька посмотрел на ружье и пошел в сени. Слышно было, как он пьет в сенях квас. Олег тоже вышел в сени, тоже напился.

Пошли к Олегу. Изба эта была тоже Енькина, вернее — Енькиного отца, а дед Олегов снимал ее за тридцать рублей. Ребята громко вбежали в сени. Дверь в комнату была раскрыта. За столом сидела бабушка и смотрела в окно. Олег встал на порог и громко сказал:

— Мама, война.

— Знаю, внучек, — сказала бабушка растерянно. — Знаю, милый. Слышала.

Бабушка смотрела в окно, и вздрагивала всем телом, и перебирала губами. Она плакала, прижав ладони к подбородку, и слезы текли ей в пальцы, в ладони и из ладоней текли по локтям.

— Зачем ты, мама, плачешь? — сказал Олег.

— Милые вы мои, — сказала бабушка и встала, и подошла к ребятам, и обняла их головы большими тяжелыми руками. Она прижала их головы к себе, к животу. Она прижала их и перестала плакать, только слышно было, что она перебирает губами.

В сенях послышались шаги. Бабушка вернулась к столу и села на лавку. Вошел дед. Маленький. Бритый. В распоясанной рубахе. В сапогах. С тяжелым круглым носом. Злой.

— Вот они, друзья с ножом за пазухой, — сказал дед и сел к столу.

Он долго сидел, глядя в потолок и постукивая костяшками пальцев по столу. Потом сказал:

— Мать, давай щей.

Бабушка подала на стол тарелку щей и хлеб. Дед вынул из-за сапога деревянную самодельную ложку и стал есть. Поел немного. Снял сапоги, швырнул их к порогу, мрачно и строго сказал:

— Пущай Сашка идет в военкомат.

Опять поел. Посмотрел на ребят.

— А соплякам чего не налила? Пущай едят, покуда щей хватает.

— Мы не будем. Мы карту посмотрим, — сказал Олег.

Ребята стояли возле большой карты, которая висела на стене под полатями. На карте разной краской были обозначены государства.

— Где она тут? — спросил Енька.

— Да вон она, — сказал Олег.

— Ага. Какая маленькая.

— Коричневая.

— Ага. Коричневая и маленькая какая-то, — сказал Енька.

— Куда ей до нас…

— Куда уж, — согласился Енька, — переплюнуть всю зараз можно.

— Один такой переплевывал, — сказал дед, — да башку оторвало. Вот из-за вас, из-за таких переплевывателей…

— Ладно тебе, отец, — сказала бабушка.

— Твое дело маленькое, — сказал дед и лег спиной на лавку. — Собирай Сашку на войну. На войну-то небось пустят. Собирай, собирай. Забыла, что ли, как сыновей на войну собирать?

Бабушка встала, взяла ребят за плечи, повела к двери.

— Вы идите, детишки, побегайте. Побегайте, пускай у него, у дурня, от сердца отойдет. Горько старику, тоже ведь на своем веку навоевался. У вас-то все впереди еще. Побегайте. Уж и не знаю, кого жалеть: не то старого, не то малого…

С полей в деревню шел народ. Люди молча расходились по дворам, и слышно было, как загремели умывальники. На дальнем краю деревни кто-то заиграл на гармошке и заприсвистывал и вдруг запел отчаянным голосом. В воротах Енькиной ограды стоял отец, Петр. Он сказал:

— Енька, домой. Польешь воды, умоюсь.

Петр снял среди двора рубаху, и от него пахнуло потом. Он тряхнул плечами; по плечам, вдоль рук и на груди дрогнули, покатились, рассыпались крупные влажные бугры.

— Лей, — сказал Петр.

Енька из ведра большим железным ковшом плеснул отцу в ладони. Петр вздрогнул, чуть присел и окатил скулы. Енька плеснул еще. Отец подался вперед и весь окатился из ладоней. Вдохнул, напряг квадратную спину и крикнул:

— Лей на шею!

Енька плеснул на шею. Отец заежился, вдохнул еще, захохотал. Потом пошел к крыльцу, снял с двери полотенце и начал обтираться.

— Вот так, короткобрюхий народ, — сказал он, усмехаясь. — А вы говорите «корове на хвост наступил». А кто видал?

— Дядя Петя, — сказал Олег, — правда ведь, она такая маленькая?

— Кто? — спросил Петр.

— Германия.

— А, Германия…

— Маленькая ведь?

— Она, конечно, маленькая. Потому и воюет. Не подросла еще. Мозги у нее — вот как твои. Соображенья мало. А так, по всем другим статьям, она большая. Как ЧТЗ, а то и больше.

— А вы пойдете на войну? — спросил Олег.

— Куда же мне еще идти, — сказал Петр. — Пойду на войну, а потом приду с войны.

— Живого фашиста привези, — сказал Енька.

— Зачем он тебе? — усмехнулся Петр.

— А мы играть с ним будем.

— С живым фашистом, сынок, не поиграешь. Да и невеселая эта игра. Уж лучше я с ним сам поиграю. А ты пока уж чем-нибудь другим займись.

На крыльцо вышла Енькина мать, Мария. Посмотрела долгим взглядом на Петра, на то, как он надевает рубаху, и спросила:

— Чего тебе складывать-то в мешок?

— Как чего? Всего клади понемногу. Ну, пойдем вместе собирать. — Он положил руку на плечо Марии. — А вы идите на свою мельницу. Да долго, Енька, не шатайся.

На мельницу идти не хотелось, и ребята побрели вдоль деревни. На улице стояла тишина. Казалось, что люди разошлись по домам и замерли за дверями, ждут чего-то, вглядываясь в жаркий полдень. Только на завалине своего дома сидел Матвей Константинович, маленький мужик с лицом, похожим на узелок; мужик, не любит который, когда зовут его по имени-отчеству, а нравится ему, когда окликнут Беднягой.

— Здравствуйте, Матвей Константинович, — сказал Олег.

— Иди-ка, иди сюда, — ласково позвал тот.

— Не ходи, — сказал Енька, — щелчка в лоб треснет.

— Ну ты иди, ты, — сказал Бедняга Еньке. — Чего трусишь-то?

— Я не трушу, — сказал Енька.

— Ну иди, иди.

Енька подошел.

— Ты подойди поближе, слепота, — сказал Бедняга. — Чего это у тебя на рубашке?

— Где? — заозирался Енька.

Бедняга поймал Еньку за штанину, подтащил и сухим костистым пальцем быстро щелкнул в самую середину лба.

— Вот теперь умней будешь, — сказал Бедняга. — Ступай, ступай. Чего стоишь? Поразумел, поди?

Ребята пошли дальше.

Через дорогу к своему дому шла с полными ведрами Калина. Она шла, выгнувшись тонкой спиной, положив длинные плечистые руки на коромысло. Ступала гибко, и вся, как на качелях, раскачивалась под коромыслом.

— Открой, Енька, калитку, — попросила она и черными блестящими глазами посмотрела на ребят.

Енька калитку открыл, Калина прошла и, проходя, весело лягнула Еньку босой ногой в живот.

— Чего мужик-то калитку не отворяет? — спросил Енька по-взрослому.

— Мужик в поле, на коне бригадирствует, — сказала Калина. — Иди-ка полей, ноги вымою.

— Сама польешь, — сказал Енька.

— Ну ты полей, — сказала Калина Олегу.

Енька взял ковш и зачерпнул из ведра воды. Калина поставила ногу на ступеньку крыльца и стала мыть ее длинными пальцами сверху вниз. Потом тряхнула ногой, как бы сбрасывая с нее остатки воды, и стала мыть вторую. Вымыла, тоже тряхнула ею, набрала из ведра пригоршню воды и злорадно посмотрела на Еньку. Енька захохотал, бросил ковш и бросился из ограды. Калина подбежала к Олегу, окатила его холодной сверкающей водой, повалила и мокрыми руками намазала щеки и уши. Встала среди двора, подперев руками бока.

— А теперь айда, пошел, — сказала она, весело играя черными блестящими глазами.

Олег тоже выскочил за калитку.

— Корова! — крикнул с улицы Енька.

— Какая же я корова? — засмеялась Калина.

— Ну кобыла, — сказал Енька.

Калина махнула рукой и пошла в избу.

— Смешная она какая, эта тетка, — сказал Олег.

— Веселая, сатана, — сказал Енька по-взрослому.

На краю деревни кто-то громко завыл высоким голосом, как по покойнику, и причитал, и задушенно всхлипывал. Ребята растерянно посмотрели туда, на край деревни. Плач был длинный, и казалось, он только начинался.