Михаил Стельмах - Большая родня

• Название: Большая родня
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Роман-хроника Михаила Стельмаха «Большая родня» повествует о больших социальных преобразованиях в жизни советского народа, о духовном росте советского человека — строителя нового социалистического общества. Роман передает ощущение масштабности событий сложного исторического периода — от завершения гражданской войны и до изгнания фашистских захватчиков с советской земли. Философские раздумья и романтическая окрыленностъ героя, живописные картины быта и пейзажи, написанные с тонким чувством природы, с любовью к родной земле, раскрывают глубокий идейно-художественный замысел писателя.

---

Из домов, уже объятых огнем, прыгали и выбегали фашисты. Большинство из них падало недалеко от порога и окон, а те, кто уцелел, упрямо отстреливаясь, отступали к Бугу и прятались за деревьями, аж пока не залегли между толстыми бревнами сплава.

Громоподобно заиграли по бревнам снаряды и мины, и расколотое дерево поднималось вверх с кусками окровавленного мяса.

— За Родину! За Сталина! — поднялись партизаны в атаку, на ходу вгоняя в автоматы вороные диски и заряжая немецкие противотанковые гранаты. Бросилась за ними Соломия, но рядом кто-то застонал, и она наклонилась к раненному.

— Ой, печет мне, сестричка. В груди!.. — тяжело захрипел молодой парень с волнистыми русыми волосами.

Осторожно подняла сорочку и вздрогнула: пуля попала партизану ниже соска, и из небольшой раны с силой вытеснило часть легкого, похожую на красный детский кулачок. Ощущая приток крови к голове, метнулась назад, между горящими деревьями нашла пароконную телегу, которая как раз подвезла боеприпасы, уложила раненного и приказала везти в санпункт, где был хирург. И снова побежала догонять партизан, приближающихся к Бугу.

Когда минометы ударили по боковым дзотам, фашисты выскочили из них и побежали к реке, отрезая дорогу девушке, и она оказалась на полуострове, образованном Бугом и нешироким заливом. Отстреливаясь на ходу, Соломия бросилась к реке. Несколько раз возле нее просвистели пули, и она с покатого обрыва покатилась вниз. Волна обожгла до самого пояса, и тотчас по реке смачно зачмокал свинец. Теснее прижимаясь к высокому берегу плечом, осторожно пошла до двух привязанных лодок. Держась за обшивку большей, тихо аж по грудь вошла в воду и запряталась в остром просвете между лодками.

На круче появились две черные фигуры, и девушка, касаясь висками обоих обшивок, пригнула голову к самой воде, густой и красной.

Еще раз прозвучало «ура», и резервные роты с новой силой ударили по фашистам.

Жесточайший бой шел возле бревен и на полуострове. Дмитрий приказал своим партизанам, попавшим под перекрестный пулеметный огонь, отступить от полуострова, а сам со штабным взводом помчал к Бугу. Возле реки все всадники спешились, по обрыву спустились вниз и побежали к висящему отрогу, который откололся от берега, готовясь вот-вот обвалиться в воду. Первым делом с берега на кручу подняли на плечах пулеметчиков, и они сразу же ударили в спину оторопелому врагу. На помощь пулеметчикам высыпали автоматчики, и последней вылезла на полуостров вся мокрая и радостно-злая Соломия.

Заметались враги на узком клине, а потом стадом, перегоняя друг друга, бросились в волны заводи, собираясь переплыть на тот берег. И тогда левобережные кусты замерцали пятнышками огней, отозвались выстрелами — пути отступления были отрезаны отрядом имени Ленина…

Ясный зеленовато-голубой рассвет поднимался над берегами Буга. Солнце еще не встало, но восход уже горел, мерцал и менялся дорогим шитьем; дубовым листом золотились горбушки туч, и на притихшей воде, сейчас напоминавшей исполинские соты, каждая ячейка играла то красной краской в выемке, то синей или голубой в стенках правильного шестиугольника.

Стихали выстрелы.

Скоро из тюрьмы высыпали в одном белье осунувшиеся узники, обнимая и целуя своих освободителей. Какая-то женщина бросилась к Дмитрию. Он, вспотевший и весь в земле, на миг отшатнулся назад, но на него взглянули такие счастливые голубые глаза, наполненные слезами и усмешкой, что он порывисто наклонился к ним и ощутил на устах теплый соленый привкус.

— Вот и познакомились — партизан Дмитрий Горицвет, — улыбнулся молодице, видя, как в ее глазах мерцают красные отблески пожара.

— Удачи тебе, Дмитрий, встретиться и со своей женой, — сжала ему руку своей небольшой, продолговатой, будто малое весло.

— Кабы так, — задумался.

— Дмитрий Тимофеевич! — подъехал к нему Тур. — Поздравляю с полнейшей победой над врагом. Нашему отряду и вам лично выразил благодарность представитель штаба партизанского движения.

— Спасибо!.. Убитые в нашем отряде есть?

— Два. Четыре раненых. Есть убитые и в других отрядах. Потери фашистов — шесть сотен. Можно сказать, район освобожден.

Обходя трупы врагов, обугленные головешки деревьев, пасти пней, которые, как выгнутые кровавые плахты, горячо дышали огнем и дымом, Дмитрий поехал к своим партизанам.

XVІ

Получив от штаба партизанского соединения трехдневный отдых, Дмитрий повел отряд в село Погорелое, живописно раскинувшееся на крутых холмах над Бугом.

Солнце, немного посветив утром, теперь зашло за тучи и широкими флагами пробивалось вплоть до середины неба. В его смягченном свете все окружающее очерчивалось четко и рельефно, будто и дальние дома, и волнистые вишняки, и капризные линии Буга, и коровы в долине были высечены из камня. Изредка на луга падал просвет, и тогда казалось, что водяная лилия и незабудки пылали в колеблющемся желто-голубом огне.

По дороге промчало авто, переполненное партизанами. Из кабины весело выглянул Пантелей Желудь, позвал кому-то:

— Домой ребят везу! Пусть погуляют у своих.

Но не успела машина пройти двести-триста метров, как зачмыхала и остановилась. Желудь выскочил на землю, погрозился на кого-то в кузове.

— Горючего, черти, не догадались найти. Теперь к черту в зубы поедете, а не домой. Придется пешком чимчиковать. Весь «шик» пропал.

— Чего ты, Пантелей, скрипишь, как несмазанная телега. Залей бак моим трофеем. Спирт — первый сорт, — промолвил невысокий краснощекий партизан, подавая из кузова большую бутыль.

— Жалко такое добро, — пожалел кто-то из тех, кто выпить не дурак.

— Хороший спирт, — нюхнул Пантелей и сокрушенно покачал головой: — Такое добро выливать аж сердце не на месте…

Тем не менее вылил жидкость в бак — хотелось на машине приехать в село. Снова зашмыгало, заурчало авто, и бойцы с песней помчали к своей родне, женам, родителям и детям.

Некоторые партизаны небольшими группами переправлялись через Буг, по тропам поднимались на крутые холмы и исчезали в полумисках зеленых долин, в небольших оврагах, в нарядных селах, потопающих теперь в яблоневом цвете. И пока дойдет боец до своего дома, за ним уже полсела идет, расспрашивая о жизни боевой, друзьях, своей родне. И смотри, какая-то мать бежит назад селом домой — может ее сын уже пришел. А вон какая-то женщина, услышав тяжелую весть о смерти мужа, побелевшая, схватилась руками за сердце, прислонилась к плетню и замерла в той скорби, когда небо и земля темнеют в глазах.

На околице села Погорелое партизан хлебом-солью остановили крестьяне. Сняв шапку, почтительно поцеловал Дмитрий высокий хлеб, передал комиссару. И, вглядываясь в счастливые лица людей, в ту живую разноцветную волну, которая забила всю улицу, в те восторженные глаза детворы, которая укрыла плетни, держась руками за столбики или цветущие ветви деревьев, он чувствовал, что спокойная радость пеленала все его тело, как цвет пеленал село.

Не раз в жизни, вволю наработавшись в поле, он, лежа на телеге ли просто на стерне, ощущал сладкую волнующую усталость. Отдыхая, пело тело, наклонились над ним миры, мягко мерцали большие звезды, и даль была такая заманчивая и понятная, как девичья песня в жатву.

Так и теперь спокойно, торжественно и немного грустно было на душе. Радость, которая заливала село, была такой близкой, всепроникающей, что верилось: отыщется его семья и к нему прижмутся дети, как вон к тому высокому партизану, который, посадив на плече девочку, в сопровождении счастливой молодки и целого выводка малышей идет двором в хату. И улыбнулся, когда наименьший мальчик потянулся ручками к гранате, будто к игрушке.

Люди приглашали к себе дорогих гостей, широко, настежь отворяли ворота и, не затворяя их, так и шли с партизанами к порогу. И в том простом крестьянском обычае была такая дорогая любовь к своим людям, что тихая улыбка не раз молодила суровое лицо Дмитрия.

«Как мы заживем после войны единой семьей. Все мелочное выметется из человеческой души, глубже станут, улучшатся и любовь, и чувства, и жизнь, как мир после грозы…»

Да и теперь Дмитрий ежедневно замечал, насколько морально поднимались люди, которые прошли через реки страданий, каждый раз смотрели смерти в глаза. По-новому он видел дружбу, любовь к своей земле, любовь к любимой девушке, жене… Да и сам Дмитрий уже был не тем Дмитрием. Раньше обнимал мир лишь своими руками, а теперь охватывал его еще и мыслями, всем сердцем, больше беспокоясь за людскую судьбу, чем за свою. Когда-то давно основой считалось свое, пусть небольшое, как птичье гнездо, но свое счастье, добро, свой двор и дом. И другое понимание было отдаленным, книжным, лежало, как неизмеримая глубина.

Теперь он крепко привставал над тем сумрачным ограниченным миром, и жизнь его, не теряя своих характерных особенностей, соединилась с жизнью людей; соединилась не серо, как у того, кто хочет спрятаться от пристального и правдивого человеческого глаза, а как соединяются весной на стремнине разноцветные живые струйки, дополняя друг другу удивительную радугу цветов и не теряя своей личной притягательности.