Михаил Стельмах - Большая родня

• Название: Большая родня
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Роман-хроника Михаила Стельмаха «Большая родня» повествует о больших социальных преобразованиях в жизни советского народа, о духовном росте советского человека — строителя нового социалистического общества. Роман передает ощущение масштабности событий сложного исторического периода — от завершения гражданской войны и до изгнания фашистских захватчиков с советской земли. Философские раздумья и романтическая окрыленностъ героя, живописные картины быта и пейзажи, написанные с тонким чувством природы, с любовью к родной земле, раскрывают глубокий идейно-художественный замысел писателя.

---

Сел на коня и снова поехал, пристально присматриваясь к каждому буераку, к каждому дереву, в особенности дубам, так как они — так думалось — должны быть любимцами партизан. А лес шумит таинственно. Скрипнула под ногами коня раздавленная ножка гриба, точеная шапка, отлетевшая на дорогу, поблескивая густым-прегустым сизо-коричневым решетом.

Вдруг мелькнула фигура между деревьями, и Андрей застыл, остановил коня. Нет, то всего лишь береза, сломленная бурей.

В сосняке зазвучал подземный колокол.

«Что оно?» Казалось, сама земля раскачивала било колокола, и он гудел низко и размеренно. Потом с земли показалась черная голова, засмеялась:

— Перепугался?

— Нет, — соскочил с коня.

— Здравствуй, молодец.

— Здравствуй.

Степан Синица, весь облитый потом, вылез из глубокой ямы, выкопанной вокруг огромного соснового пня, и подал Андрею крепкую, почерневшую от солнца, земли и живицы руку.

— Корчуешь?

— Корчую. Думаю дегтя выкурить, — Степан вытер полотняным рукавом пот со лба. — Теперь же нигде его не достанешь.

— Умеешь курить?

— А чего же? Наука не хитрая.

— А я не умею, — пожалел Андрей.

— Еще бы тебе уметь, — насмешливо засмеялся. — Каши надо поесть.

— Намного больше меня ты поел?

— Ну, знаешь… Доживи до моих лет.

Андрей хотел еще что-то благоразумно ответить, но неожиданно улыбнулся:

— Я до твоих, может, доживу, а вот ты до моих доживи.

— Хитрый какой, — засмеялся Степан, ударил топором в пень, и он зазвенел, аж застонал. Оглянувшись, вытянул из кармана кисет. — Куришь?

— Нет.

— Да ты еще детвора, куда тебе. И я в твои годы не курил.

Тем не менее от дотошного глаза Андрея не скрылось, что курить Степан начал только на этих днях — парень поморщился и после затяжки долго откашливался; аж из-под длинных черных ресниц, совсем закрывающих глаза, выкатились слезинки. Степану хотелось рассказать о встрече с Дмитрием Тимофеевичем, однако, дав слово, сдерживал себя и немного пренебрежительно следил за лучшим учеником пятого класса.

— Коня где взял?

— Война принесла.

— Добрый?

— Исправный.

— Старый?

— Восьми лет.

— Откуда знаешь?

— По зубам — коренной звезды нет. Да и верхняя губа без морщин.

— Да ты не только стихи умеешь читать. Ну, хорошо, приезжай сюда через три дня — научим тебя деготь курить.

— Приеду.

— Об отце ничего не слышно? — пытливо глянул Степан.

— Ничего, — вздохнул. — Думаю, думаю… Дома только слезы. Хоть бы здоровым отец поехали.

— Не переживай, все будет хорошо, — сказал таким голосом, что аж вздрогнул Андрей и припал к Степану.

— Может знаешь, слышал что, Степан?

— Нет, не знаю. Но слышать приходилось. Только чтобы никому, даже матери, ни слова.

— У меня как в могиле будет лежать, — твердо ответил, бледнея от волнения.

— Слышал, что твой отец партизанит. Фашиста бьет.

— От кого слышал?

— Сорока на хвосте принесла. Слух верный, больше не выпытывай. Понял? И держи язык за зубами.

— Верное твое слово, что отец в партизанах?

— Верное.

Закаменел Андрей между двумя дубами, не шевельнется, только сердце пичужкой: тук-тук, тук-тук, будто на волю просится, и в глазах зарезало и сами веки задрожали мелко и часто.

Будто наяву увидел парень своего отца, такого молчаливого и такого доброго к нему; вспомнил, как он в грозу переносил его через речку и как славно было лежать на отцовских руках, когда небо кололось на куски и ослепительным синеватым сиянием резало, било в глаза и потухало. Те сильные руки будто снова коснулись его, вынося из большой грозы.

— Выкупаемся, Андрей?

— Выкупаемся, — будто проснулся от сна.

— Не боишься холодной воды? Илья уже минул… С непривычки можешь ожег получить.

— Нет. Я привычный.

Побежали к лесному озеру. Вода у берега была зеленая-зеленая — зелье тени положило, а посредине голубая, с тучами в глубине.

— Расступись, вражья сила! — поднимая столб, вскочил Степан первым.

Поплавком исчезая под водой, Андрей видит перед собой кипучий разбуженный мир и вдруг понимает свою ошибку: партизан надо искать не на ковалевой, не в бересте, а в Городище.

«Далеко только, мать не пустит. На рассвете выеду, а на леваде сверну на Городище».

И сразу же начинает кулаками разбрызгивать радужную воду.

«Мой отец жив. Значит, он и к нам придет». — И парень крепко закрыл глаза, чтобы яснее увидеть дорогой образ, а сердце трепетно выстукивает своим молоточком большую и тревожную радость.

* * *

Он просыпается на рассвете, преисполненный неясной радости. Что же у него хорошее на душе? То ли хороший сон приснился, или что-то случилось неожиданно приятное? Вдруг сладкий перестук прокатывается по всему телу, и парень, улыбаясь, привстает на локте, видя и сизые окна, и поглощенную заботами мать, стоящую у стола, и свою бабуню, которая возится возле печи.

«Бедные они. Они ничего не знают» — сетует в душе. Но то жалость на миг, так как ее подмывает чувство взволнованного трепета. Его отец живой. В партизанах. Воюет. Видит перед собой черное подвижное лицо Степана, лес, окопанный сосновый пень, а кажется, что вот-вот выйдет отец из-за деревьев, возьмет его на руки, как тогда, в ненастье. И парень, улыбаясь, прищуривается, крепче закрывает глаза, чтобы увидеть своего родного…

Качаются леса, горделиво, важно, веют над ними ветра; веслами по зеленых верхушках гребут, а внизу шумы закипают. Он в лесу с отцом. Звонко бьет топор под звонкий корень граба, и ахает эхо аж во вторых гонах. Потом стихает, и только тихая песня идет над землей. Из-за деревьев он видит: сидит его отец на пне, оперся рукой о ручку топора, тихо напевает.

Он подходит ближе, останавливается за плечами отца и подпевает. «Это ты, сын!» — отец обнимает рукой его плечи и еще тише, будто оба глубоко призадумались, поет песню так, чтобы не коснулась она лесного шума, а только зеленой земли… Какое это было счастье!

— Вставай, Андрей, — грустная мать наклоняется над ним, и он ей улыбается широкой улыбкой.

«Может быть хоть намекнуть ей? Где там, — задумывается. — Ничего нельзя сказать. Слово дал. А то как начнут допытываться… Разве что Степана спросить — может, матери можно похвалиться. И чтобы никому больше».

— Мама, вы не переживайте. Наш отец живой, — берет котомку с хлебом, огурцами.

— Живой? Ты, может, слышал что? — бросается к нему Югина, и лицо ее за одну минуту меняется: то освещается надеждой, то покрывается тенями.

Как ему жалко матери! Сказать бы все.

— Не слышал. Снился мне отец. А мертвые же не снятся, — проговаривает, раздумывая, и опускает глаза вниз.

— И мне снился, — вздыхает мать. — Когда мы уже, сын, услышим про своего отца? — целует его в лоб.

— Услышим, мама. Скоро услышим, — и его голос так звенит, что снова будит какой-то огонек надежды у Югины, и она снова вздыхает, глухо и тоскливо.

Дмитрий теперь еще более близким стал ей, как тень, ходил за нею. Работала ли, ложилась ли отдыхать — неизменно чувствовала его возле себя. Иногда во тьме даже руку протягивала, коснется кровати — нет ли ее половинки. Ясно видела его, причем больше парнем, в снах. И не знала Югина, что и этой ночью был возле нее ее Дмитрий.

Андрей, жалея мать, тихо выходит во двор, и сразу же его жалость размывается другим бушующим чувством: он будет искать отца у партизан в Городище.

Любовно потрепал коня по шее и тихо, чтобы не возбудить немца в другой хате, выезжает на улицу. Долгим взглядом проводит свой дом, двор, в мыслях прощается с матерью, бабуней, Ольгой — может не скоро увидит их. И жалость просыпается к своим родным.

«Может еще вернуться, посмотреть на них! Нет, кто возвращается — не имеет удачи».

Рысью выезжает на дорогу, а дальше — левадами. Оглянулся. Тяжелый туман закрыл его двор, село, и только неясно виднелись на Большом пути развесистые деревья.

На Бабизне повернул коня в объезд и подался на Городище. Обошел и пасеку, чтобы часом не встретиться с Марком Григорьевичем.

До самого полудня, натрудив коня, кружит парень оврагами и болотами. Однако нигде ни звука человеческого, только дерево шумит, только развивающиеся тучи летят по отяжелевшему небу, только, отряхивая пожелтевшие листья, ветер переговаривается с пересохшей травой и временами прокисшее замшелое болото зачавкает под копытом коня.

После полудня, объезжая буйную заросль кустарника, услышал, как недовольно заворчал ручей — наверное, какая-то преграда стояла на пути, так как дальше, в глубине, имел другой, более певучий звук. Направил коня к ручью.

Неожиданно из-за деревьев выходят, вооруженные автоматом и ружьем, двое: высокий хмурый дед с большим окаменевшим лицом и белокурый розовощекий парень.