Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду

• Название: Нф-100: Адам в Аду
• Автор: Анастасия Галатенко
• Жанр: Научная Фантастика

Золотой век бессмертия остался в прошлом. Заветная мечта человечества обернулась кошмаром. Бессмертие, консервирующее личность, оказалось клеткой для человеческой души. На него наложен строжайший запрет. Бессмертие превратилось в лейбл, в произведение искусства, в ценник. А также в предмет пристального интереса ученых. Они ищут выход из клетки. Как и те, кому пришлось воскреснуть обреченными на бессмертие в механическом теле торговой марки Adam.

---

-- А кто виноват?! Если бы не твоя упертость, был бы твой Венечка в шоколаде!

-- Ничего бы не изменилось. Пойми, Андрей, они не развиваются! Не растут! Не меняются! Это пытка! Это та же клетка, только не вовне, а внутри!

-- Ты сам сейчас -- такой, -- Андрей вскочил и прошелся по комнате. -- И где они, эти прутья? Ну, где? В тебе говорит живой Левченко!

-- А в тебе -- живой Разумовский. В том-то и беда! Ты навсегда останешься кем-то, кем уже не являешься.

-- Ладно, -- Разумовский упал на диван рядом с Ро. -- Ты здесь. Ты удрал из клетки и вытащил вот его. Зачем?

-- Видишь ли, -- после недолгого раздумья сказал Бунтарь, -- я привык быть по другую сторону решетки.

Разумовский хмыкнул.

-- Мне нужно время, -- сказал Бунтарь, снова уставившись в потолок. -- Я хочу понять, как изменился мир.

-- Нахрена? Если ты так уверен в своей драгоценной теории? Ты же все равно не изменишь ни себя, ни своего отношения к ситуации!

-- Отношение -- штука двусторонняя, -- возразил Бунтарь. -- Любой эксперимент зависит от условий. Я неизменен, но не знаю, как я отнесусь к изменившемуся миру.

Разумовский повернулся к Ро:

-- А ты что скажешь?

Ро не ждал вопроса и не сразу понял его. Гудение в голове заглушало остальные звуки, и его удивляло, как эти двое не замечают этого.

Ему задали вопрос. Надо было отвечать.

Ро скользнул взглядом по холстам у стены, по терминалу, мигающему одиноким огоньком, по всей этой комнате, знакомой и незнакомой одновременно, и понял, что не знает, чего хочет.

-- Я не хотел жить, но жил, -- сказал он неожиданно глухим голосом. -- Я, как мне объяснили, не хотел умирать, но умер. Не хотел воскресать, но воскрес. Наконец, раз уж мне не оставили выбора, я хотел жить, но не жил... И я всегда хотел ничего не хотеть, но постоянно хотел, а теперь, когда у меня едва ли не впервые спрашивают, чего я хочу, я понимаю, что не хочу ничего.

Ро посмотрел на Бунтаря, затем на Разумовского. Тот расхохотался, потом хлопнул в ладоши:

-- Ладно, разбирайтесь! Только побыстрее! Знали бы вы, как мне надоело просиживать тут штаны.

Втроем в одной комнате оказалось неуютно. Теперь день и ночь сменяли друг друга привычным Ро способом, но облегчения это не приносило. Он постоянно чувствовал на себе чей-то взгляд. Он пытался писать, но отступился. Оправдался тем, что творчество -- процесс интимный, и уловил сочувствующий взгляд Бунтаря.

Кривцов действительно не мешал и, кажется, даже не подозревал о непрошеных гостях. Он много спал, часто звал Андрея и требовал говорить с ним, варить ему кофе или прибирать. Разумовский возвращался злой и бросался на Левченко. Порой Кривцов включал музыку начала века и слушал ее, лежа на кровати, раскинув руки в стороны и закрыв глаза. Однажды к Кривцову приходила женщина. Они долго разговаривали, потом кричали друг на друга, а потом занялись любовью. Затем женщина ушла, а Кривцов лег спать. С нетерпением и странной ревностью Ро ждал, что появится Жанна, но она не приходила.

Ро было неловко от того, что приходится становиться невольным свидетелем чужой жизни, но остальных это, кажется, никак не смущало.

Разумовский сказал, что кто-то из них обязательно должен быть дома. Кривцов может в любой момент позвать Андрея и не должен заметить подвоха. Остальные свободны в своих действиях. Дежурили при человеке по очереди.

Все понимали, что если и выходить на улицу -- то ночью. Ро выходил часто -- каждую ночь, если не была его очередь сидеть дома. Наступающая зима и темнота лишали мир красок, оставляя ему графику голых ветвей, пустынных улиц и одиноких силуэтов. Ро дышал полной грудью, и гул в голове отступал.

Разумовский уходил иногда. Куда и зачем -- никому не докладывал.

Левченко просиживал долгие часы перед терминалом, изучая новый мир, выраженный в пикселях. Стопка бумаги, принесенная Разумовским, быстро таяла, зато росла другая, в которой каждый лист был исписан мелким и совершенно нечитаемым почерком ученого. После работы Левченко выглядел больным и ложился отдыхать. Как-то раз, поймав на себе взгляд Ро, Левченко вздохнул:

-- Мне очень трудно запихивать в себя эту информацию, Ро. Трудно, но совершенно необходимо. Только так я смогу принять правильное решение.

Ро оглянулся на дверь -- Разумовский зачем-то понадобился Кривцову и оставил их одних -- и спросил, пользуясь внезапной откровенностью ученого:

-- Скажи, у тебя голова гудит? У меня бывает, приступами, и в последнее время все чаще и чаще. Как головная боль... только хуже, во много раз хуже, потому что я начинаю забывать, кто я. Может, я болен? Ну, в смысле... -- он замялся, но Бунтарь понял его.

-- Свопинг, -- сказал он. -- Чтобы жить настоящим, твоему мозгу недостаточно информации, накопленной при жизни. Он вынужден подкачивать данные из внешней памяти. Кристалл способен работать очень быстро, а вот механическая память -- нет. И чем больше информации поступает извне...

Он прикрыл глаза. Ро подождал, потом спросил:

-- Чем больше информации, тем... что?

-- Чем больше информации, чем активнее ты ее используешь, тем труднее тебе ее обрабатывать и жить настоящим. С каждым днем приходится подгружать все больше и больше, до тех пор, пока...

Левченко снова умолк, прислушиваясь.

-- Пока что? -- прошипел Ро и схватил его за плечо, выводя из задумчивости.

Но в этот момент в комнату вошел Разумовский, и Ро отвернулся к окну.

13. Бладхаунд

Бладхаунд ждал.

На пороге появилась Тоша.

-- Как она? -- спросил Бладхаунд.

-- У нее сотрясение мозга. Пришла в себя, чувствует себя плохо. Для лечения таких недомоганий моих знаний может не хватить. Для таких случаев существуют больницы.

-- Сотрясением мозга она могла и не отделаться.

Бладхаунд поднялся.

-- К ней нельзя, -- Тоша преградила ему дорогу. В режиме сиделки она была чересчур заботлива. Но модуль подключался только полностью, и, значит, к медицинским умениям прислуги прилагались определенные паттерны поведения. Пришлось оправдываться.

-- Мне нужно поговорить с ней. Ей может угрожать более серьезная опасность.

Тоша зависла на минуту, взвешивая все "за" и "против", и, наконец, медленно отступила.

-- Я прилепила на нее датчики. Если изменятся показатели, я не допущу дальнейшего разговора.

Бладхаунд согласился. Подумал было, не перевести ли Тошу в рабочий режим на время разговора, но потом решил, что не стоит. В конце концов, девушке досталось, а ухудшение ее самочувствия вовсе не в его интересах.

Он зашел в комнату. Жанна лежала, отвернувшись к стене, но, почувствовав присутствие чужого, повернулась и попыталась встать. Выглядела она плохо. Слишком бледная, дышит неровно. Слабая.

-- Лежите. Вам надо лежать.

Он ждал вопросов, или обвинений, но она просто молча смотрела на него. Она все-таки приподнялась и теперь полулежала, не сводя с него глаз. Бладхаунд уселся на пол в дальнем от кровати углу -- пусть видит, что он не собирается причинять ей вред.

-- Как вы себя чувствуете?

Молчание.

-- Я должен извиниться, -- сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко. -- Мы незнакомы, и ваше появление здесь должно казаться вам как минимум странным. Я готов объясниться.

С минуту просто молчание, затем -- легкий, едва уловимый кивок.

-- Меня называют Бладхаунд, -- сказал он. Имя ей, похоже, ничего не говорило. -- Мне пришлось некоторое время наблюдать за институтом мозга. Были обстоятельства. Я знаю о ваших друзьях. Вам не стоит меня опасаться. Я обнаружил вас и привез сюда. Мог бы -- в больницу, но вы сами понимаете, что в данных обстоятельствах это было бы небезопасно. Мой домашний робот обладает нейрокристаллом сиделки. Я постоянно обновляю модули. Вам удобно?

Он нехотя кивнула.

-- У вас есть вопросы? -- спросил Бладхаунд. -- Задавайте, я отвечу.

Она снова кивнула. Задумалась. Потом спросила, хрипло и коротко:

-- Стас?

-- Не понял вопроса.

-- Это вы вытащили кристалл Стаса? Зачем?

-- Это был не я.

Есть еще Стас. Бладхаунд мысленно сделал пометку.

В комнату бесшумно вкатилась Тоша, дала Жанне что-то выпить и удалилась.

-- Жанна, -- успокаивающим тоном заговорил Бладхаунд. -- Мы с вами на одной стороне. Я никого не разбирал.

Это правда.

-- Я -- искусствовед. Занимаюсь нейрокристаллами. Их эстетической ценностью. И ничем больше.

Диплом даже демонстрировать не надо -- вон, стоит на полке. Тоша поставила, "для красоты". Бладхаунду было все равно.

-- Я занимаюсь поисками одного редкого кристалла.

Верит. Бладхаунд убедителен.

-- Поиск привел меня к институту мозга.

Открыла рот. Бладхаунд замолчал. Ждал. Она наконец заговорила.

-- Этот ваш кристалл оказался живым? Но ведь они же... как люди...

-- У меня нет уверенности, -- сказал Бладхаунд, -- в том, что я напал на верный след. Я надеюсь, вы поможете мне это выяснить.

-- Вы их... убьете? Ради кристалла?

Бладхаунд сам не знал. Он, как собака, должен пройти по следу. Привести хозяина к добыче. А что хозяин с ней будет делать -- не его забота.