Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду

• Название: Нф-100: Адам в Аду
• Автор: Анастасия Галатенко
• Жанр: Научная Фантастика

Золотой век бессмертия остался в прошлом. Заветная мечта человечества обернулась кошмаром. Бессмертие, консервирующее личность, оказалось клеткой для человеческой души. На него наложен строжайший запрет. Бессмертие превратилось в лейбл, в произведение искусства, в ценник. А также в предмет пристального интереса ученых. Они ищут выход из клетки. Как и те, кому пришлось воскреснуть обреченными на бессмертие в механическом теле торговой марки Adam.

---

И сейчас Кривцову стало интересно -- что он увидит завтра? Эта девочка весьма хороша. Если бы не зеленые прожилки, можно было бы сказать -- шедевр! Кривцов понял, что ждет встречи.

Он глянул на часы. Без тринадцати два. Есть еще время выпить кофе, не спеша покурить и принять таблетку от головной боли.

Слишком давно он не общался с людьми из внешнего мира. Отвык.

-- Голова? -- тихо спросил Андрей.

Кривцов поморщился -- привычка Андрея входить без стука раздражала. Хотя сейчас он вовремя.

-- Ты не помнишь, где у нас цитрамон?

-- Жрешь его ты, а помнить, где он лежит, почему-то должен я, -- Андрей усмехнулся, но все же достал из ящика початую блистерную упаковку. Бросил ее Кривцову, развернулся и двинулся на кухню. Кривцов поплелся за ним.

Андрей налил воды в стакан, смолол кофе, поставил турку на огонь. Он хорошо знал хозяина.

-- Сегодня у тебя встреча, -- сказал он. Утвердительная интонация -- не поймешь, то ли уточняет планы Кривцова, то ли напоминает о встрече. И то, и другое вероятно.

-- В три, -- кивнул Кривцов, доставая сигарету. Голова напоминала колокол, каждый звук гулко отдавался оранжевыми вспышками. "Все-таки эта девчонка чем-то меня зацепила," -- подумалось ему.

-- Все вспомнили о моем существовании, - сказал он, щелкая зажигалкой.

-- Ты рад этому?

-- Я просто констатирую факт. Пока не случилось ничего, способного изменить мою жизнь хоть в какую-то сторону. Так что я пока подожду радоваться или огорчаться.

Андрей поставил перед ним чашку, налил кофе. Кривцов насыпал сахару и принялся мешать его, глядя в окно. Осень перевалила за середину, сапоги и колеса втирали в грязь последние желтые листья, а в окно Кривцовской квартиры стучалась голая ветка. Кривцову она не нравилась. Слишком черная, четкая и слишком настойчиво, почти непристойно тянула корявые пальцы к его окну.

"Надо сказать Андрею, пусть спилит," -- подумал Кривцов.

-- А, кстати! -- сказал он вслух. -- Завтра придет Ольга. Надо бы прибрать немного...

-- Сделаю, -- кивнул Андрей.

Ничего необычного. Все как всегда. Кофе, кухня, Андрей. Осень за окном. Совсем недавно было, наверное, лето, но Кривцов его почему-то совсем не помнил.

Пора было выходить. Кривцов натянул свитер, куртку, сунул ноги в единственные свои ботинки. Зацепился штаниной за гвоздь, торчащий из дверной коробки, чертыхнулся и вышел на улицу.

Ро

Ро сидел в полной темноте и грыз кисточку, когда в дверь постучали.

-- Родион Родионович, можно к вам?

-- Заходите, конечно.

Дверь едва слышно скрипнула, затем щелкнула. Раздался звук шагов, затем -- тихое покашливание.

"Профессор, -- узнал Ро. -- Да и некому больше в такое время".

-- Не отрываю?

-- Издеваетесь, Петр Евгеньич?

-- Позвольте, я включу свет. Очень темно у вас.

-- Делайте, что хотите.

Тусклый, желтый свет явил комнату во всей ее неприглядности. Ро поморщился. Потолок и стены в трещинах, линолеум стерт до дыр. Рабочий стол и стул из НИИ завалены бумагами. На полу -- ваза с фруктами, уже с гнильцой. В углу -- отвернутый к стене мольберт.

-- Никак не привыкну к звуку собственного голоса, -- извиняющимся тоном сказал Петр Евгеньевич, присаживаясь на старый диван. -- Когда вокруг темнота, мне кажется, что меня нет. А вы, кажется, не в духе?

-- Не обращайте внимания. Ночь -- не мое время.

-- Да уж, -- вздохнул Петр Евгеньевич. -- Знаете, Родион Родионович, раньше я часто засиживался допоздна. Работы было много, интересные задачи, студенты опять же, как напишут чего -- и сиди, разбирайся... Иногда глаза уже слипаются, а все равно, надо работать. А сейчас... -- он махнул рукой, отметая то ли воспоминания, то ли бездеятельное настоящее.

-- А я ночами курил, -- признался Ро. -- Много курил, мог пачку за ночь выкурить. Даже сейчас иногда беру сигарету. Держу в руке, потом кладу обратно в пачку. Зажигалки-то нет. Зато уже семь лет у меня одна пачка, и она всегда полная -- согласитесь, в этом есть свои плюсы.

-- И не говорите. Плюсов у нас с вами множество. Я сам курить бросил к пятидесяти годам. Хронический бронхит, врачи запретили.

Помолчали. Петр Евгеньевич указал на мольберт:

-- Вы еще пытаетесь?

-- Пытаюсь. Ищу. Только... безрезультатно.

Он подошел к мольберту и рывком сдернул накинутую сверху ткань. Развернул холстом к дивану.

Человек. Руки раскинуты, лицо застыло в крике. На фоне -- темные ультрамариновые горы и кадмиевая заря. Все -- резкими, решительными мазками, контрастными цветами, без полутонов.

Ноги фигуры тонули в белизне холста. Ро еще не успел дописать огонь. А вот дым уже есть, обволакивает полотно сильно разбеленным индиго.

Отражение другой картины. Тогда он тоже не успел.

-- Я мало понимаю в живописи, -- осторожно сказал Петр Евгеньевич. -- Но мне кажется, это хорошо.

-- Это, наверное, неплохо, -- согласился Ро. -- И вот это неплохо. И это...

Он доставал картон и натянутые холсты. Кричащие лица, алеющие закаты, мутная дымка. И ни одна -- не закончена.

-- Все это -- неплохо! -- крикнул Ро. -- Каждая в отдельности. Но вы же видите, они одинаковы!

Петр Евгеньевич кивнул.

-- В этом наша беда. Я лично давно перестал интересоваться наукой. Что проку?

-- А я не могу бросить. Я ищу решение. Пытаюсь искать!

-- Вы творческий человек, Родион Родионович. Полет вдохновения. Порыв. А я -- старый книжный червь, всю жизнь посвятивший физике. Жаль разочаровывать вас, дорогой друг, но, боюсь, вам не вырваться из этого круга. Это попросту невозможно.

-- Я это понимаю, -- махнул рукой Ро. -- Но если перестану надеяться, то сойду с ума.

-- Не сойдете. Это невозможно, к сожалению или к счастью. Ваше "я", как и мое, уже никуда не денется.

-- Как вы можете жить с этим? -- спросил Ро.

-- Так же, как и все мы.

-- Эй! Ро! Профессор у тебя?

В дверь заколотили. Ро подошел к двери и распахнул ее. Ванька проскочил в комнату:

-- Профессор! Скорее! Там... Стас... Я зашел, а он лежит, я сначала подумал -- спит, потом подумал... Пойдемте, Профессор, а?

Петр Евгеньевич поднялся на ноги.

-- Вы с нами, Родион Родионович?

-- Конечно.

Один за другим они вышли из комнатки Ро и двинулись по узкому, ярко освещенному лампами дневного света коридору.

-- Петр Евгеньич, а как же так, а? -- беспокойно спросил Ванька.

-- Случается, к сожалению, -- ответил Профессор и поглядел на Ро.

Ро кивнул. Он помнил, что Ванька сам недавно перезагружался. Стоит ли тащить его к Стасу, где он непременно все узнает, и, возможно, сам завтра будет лежать в темноте, дожидаясь, пока память избавится от лишнего груза?

Увы, это было неизбежно.

Собственное существование представлялось Ро похожим на лабиринт. Карта лабиринта, которую каждый из них держал в руках, рано или поздно оказывалась исчерченной линиями. Тогда, наконец, они обнаруживали себя в последнем тупике и понимали, что блуждания бессмысленны и выхода просто нет.

А другого лабиринта не будет.

И каждый из них, подождав кто-то больше, кто-то меньше, принимал решение стереть все линии на карте и начать блуждания сначала, с новой, пусть и заведомо тщетной надеждой на выход.

Ро не знал точно, сколько раз перезагружался сам. Знал только, что существует так уже около семи лет. И что через три дня будет полгода, как продолжается его очередной путь к безнадежности.

Стас уже приходил в себя. Ро, Профессор и Ванька склонились над ним.

-- Ты живой? -- спросил Ванька.

-- Нет, -- ответил за Стаса Ро.

-- Сейчас придет в себя, -- одновременно произнес Петр Евгеньевич.

Переглянулись.

-- Пессимистичны вы, Родион Родионович, -- покачал головой Профессор.

-- В данном случае пессимистичны вы, -- мрачно откликнулся Ро.

-- Не буду с вами спорить.

Стас открыл глаза.

Ро вздохнул со смесью зависти и жалости. Для Стаса блуждания начинаются заново.

Но сперва ему предстоит узнать, что он уже шесть лет как мертв.

***

1. Бладхаунд

Выйдя от Яворского, Бладхаунд положил сумку с нейрокристаллом на переднее сидение своей "Тойоты" и скомандовал навигатору:

-- К Емельянову.

Мишка Емельянов когда-то учился вместе с Бладхаундом, однако диплом искусствоведа так и не получил, ушел к программистам. Недавно появившиеся нейрокристаллы целиком увлекли его и, ведомый этой страстью, он проделал немалый путь от истока до самых глубин: от завораживающего свечения поверхности кристалла, через передачу электрических импульсов в наноструктурированных полимерах, до химических процессов в живом еще мозге. До запрета он с увлечением читал студентам лекции по устройству нейрокристаллов, после же наука его оказалась никому не нужна, и он с легкой руки Бладхаунда подался в эксперты. Таким мелочам, как полулегальный статус, он не придавал значения, любимым делом зарабатывал неплохо, а полученное им образование не позволяло более сноровистым, но менее подкованным коллегам занять его нишу.

Дверь Бладхаунду открыла супруга Емельянова.

-- Миша дома?