Николай Оцуп - Океан времени

• Название: Океан времени
• Автор: Николай Оцуп
• Издательство: СПб.: «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-87288-035-9

В книгу включены стихотворения из сборника «Град» (Пб., 1921 г.), «В дыму» (Берлин, 1926), «Жизнь и смерть» (Париж, 1961), автобиографическая поэма «Дневник в стихах», а также цикл мемуарных эссе о писателях-современниках «Петербургские воспоминания».

Примечание. Оцифровщик благодарен Алексею Соболеву за подаренную книгу Н. Оцупа.

---

«Мелкий ход часов моих земных…»

Мелкий ход часов моих земных
Нежными руками передвинут.
Без тебя в пространствах ледяных
На кого же был бы я покинут?

Если ты умрешь, пока я жив,
Или от меня уйдешь к другому,
То будет только перерыв,
Быть уже не может по-иному.

С жалостью единственной и там
(Ты везде собою остаешься),
Если голос я тебе подам,
Неужели ты не отзовешься?

«Поля молчали за стеной…»

Поля молчали за стеной,
И крылья трепетали
Огромной бабочки ночной
На темном одеяле.

Что предвещала мне она?
Откуда прилетела?
Звезда из моего окна
Мне в сердце поглядела.

Оно забилось от тоски
По той, кто в отдаленном,
В столичном: телефон, гудки…

А в монастырском царстве сонном
У гостьи — белые кружки
На черном и зеленом.

Исповедь слепого

Мне говорил один монах
(Он был в миру поэтом):
«Гомер в божественных стихах
Был целым университетом
И был он, как созвездья, прост,
Но сам, увы, не видел звезд.

И был еще один слепец —
Великий был и он певец,
Воспевший ангельские сонмы,
Их светлый легион и темный,
Но мне, конечно, не дано
Побег Гомера и Мильтона.
Сближает нас пока одно:
Мучений слепоты корона.

Я сам литературный тип,
Не столь несчастный, как Эдип,
Но кающийся так же страстно
В том, что не менее ужасно».
«Но, падре, вы-то ведь святой», —
Воскликнул я. «Увы, сын мой.
Я грешен был от бессердечья.
И кара моего увечья
Заслуженна». — «Но если в рай
Вы не войдете, кто ж тогда…»
«Мой сын, быть может, невзначай,
Когда измучусь совершенно,
Как Савл, ослепший вдруг, и я
Войду в огонь любви нетленной.
Вот лучшие мои надежды:
Так наконец душой прозреть,
Чтоб смели Бога лицезреть
Мои немеркнущие вежды».

«Я слушал скрип и эхо за рекой…»

Я слушал скрип и эхо за рекой,
Когда среди полуденных пейзажей
Подпрыгивала в зелени сквозной
Телега с громыхающей поклажей.
Потом я слушал птичьи голоса
И, глядя на стремящуюся воду,
На зыбкие, речные небеса,—
В себе самом я чувствовал природу.

И эхо замирающих колес,
И дрожь, и ропот зелени кипящей,
И гул воды, бегущей под откос,
И тени, и лучи в нетемной чаще, —
Над чем-то, что на самой глубине
Пленительно проносится во мне;
И верится, что мы в руке одной:
И этот мир, который нас не знает,
И все, что называется душой,
Что эту землю жизнью заливает.

«Земля, исхоженная вширь и вглубь…»

Земля, исхоженная вширь и вглубь
(В пространстве и во времени сегодня),
Ты освежаешь бесконечных войн
Уроки и сказанья о походах.
Как «Илиада» и «Война и мир»
Нам близки… Агамемнон и Ростовы,
Как наши современники, живут.
Когда от берегов Архипелага
На горе Трое плыли корабли,
Когда Наполеон и Пьер Безухов
Смотрели хмуро, как горит Москва,
Должно быть, многие молчали так же,
Как мы сегодня. Человек всегда
Один и тот же в боли, и тоске,
И гордости, спасающей от страха.

«Ты в мире неуютном, как скитанье…»

Ты в мире неуютном, как скитанье,
Запомни беспокойные леса,
И нищих тягостные голоса,
И гул войны, и бунта нарастанье.
И если бы обманчивой корой
Лавина времени себя сокрыла
И в тихий и расчетливый покой
Людей усталых погрузила, —
Ты, искушенный, оставайся прост,
Ты помни о движенье непрестанном,
И мудрости научишься у звезд,
Горящих над неверным океаном.

«Истории дальние тени…»

О, как на склоне наших лет…

Истории дальние тени
Я вижу, но я вдохновлен
Не славой чужих поколений,
Не видом мечей и знамен.

Мне кажутся как бы родными
Не те, кто боялся огня,
И не победители — с ними
Что общего есть у меня? —

Но те, в ком последняя нежность
К земному тем стала сильней,
Чем явственнее безнадежность
Слабеющей жизни своей.

Холодно чувство сиротства
На склоне растраченных дней —
С тобою печального сходства
Ищу я у ближних людей.

«В далеком шествии планет…»

В далеком шествии планет
И звезд и дальних лет
И мы участвуем, и час,
Который старит нас…
И жук, и птица, и трава —
Все, чем земля жива
И чем жила: да, мертвецы
Участвуют, отцов отцы…
Их труд.
Их суд…
И мне из этого всего
Ничто не может быть важней
Существованья моего…
Ты — сердце сердца моего,
Ты — жизни жизнь моей.

«Забор под дубом… Желтый помидор…»

Забор под дубом… Желтый помидор,
Растение подперто хворостиной,
Все, как могло быть там, у нас. Но гор
Присутствие почти везде. Маслиной
И виноградом испещренный дол
И то, что в сентябре лишь ночью холод,
Напоминают мне, что я провел
В изгнанье двадцать лет. Где был ты молод,
Там в эти дни не южная краса —
«В багрец и золото одетые леса».

1946–1956

Освобождение

Вернули деревням и городу солдата,
Счастливец за станком опять и за сохой,
А неудачнику — больничная палата,
И нищенство, и жить с обманщицей женой.

Еще из лагеря вернули заключенных,
Такой-то не сожжен, не умер под плетьми,
Но даже он забыть сумеет ли о стонах
Своих и ближнего, хоть гром побед греми!

Чем, победители, утешите вы этих?
Конечно, не расправами с врагом.
Вот если б вы любовь развить умели в детях
К тому, что наше и забыли мы о чем.

И разве слезы все в чудовищном избытке
Не пролиты затем, чтоб доказать (пора!)
Несостоятельность еще одной попытки
Отречься от Того, Кто — океан добра.

«Напрасно хотелось России…»

Напрасно хотелось России
Ужасной ценою купить,
Чтоб этому больше не быть:
Друг другу и в новой стихии
По-прежнему люди чужие,
А сердцу усталому надо,
Чтоб самая ветхая вновь
Его оживляла триада:
Страданье, прощенье, любовь.

Эмигрант

I. «Как часто я прикидывал в уме…»

Как часто я прикидывал в уме,
Какая доля хуже:
Жить у себя, но как в тюрьме,
Иль на свободе, но в какой-то луже.

Должно быть, эмиграция права,
Но знаете, конечно, сами:
Казалось бы, «Вот счастье, вот права» —
Европа с дивными искусства образцами.

Но изнурителен чужой язык,
И не привыкли мы к его чрезмерным дозам,
И эта наша песнь — под тряпкой вскрик,
Больного бормотанье под наркозом.

Но под приказом тоже не поется,
И, может быть, в потомстве отзовется
Не их затверженный мотив,
А наш полузадушенный призыв.

II. «Мне кажется, что мог бы эмигрант…»

Мне кажется, что мог бы эмигрант
Примерно так ответить на упреки,
Что изменил он родине своей:
«Уж я не говорю о всех бежавших
На Запад в прошлом, чтобы ей служить,
Но был изменником и Достоевский.
Ветхозаветная его душа
Вас называла бесами, и Пушкин
Изменником в таком же смысле был:
Уже тогда прославил он свободу!
Они учителя мои в любви
К России…»

III. «Жертва времени-безвременья…»