Андре Кастело - Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

• Название: Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня
• Автор: Андре Кастело
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: ISBN 5-8352-0368-3

Вторую часть книги о Жозефине Андре Кастело назвал «Императрица, королева, герцогиня». Этот период ее жизни начинается счастливой порой — Жозефина получает в подарок Империю. Но очень скоро окажется, что «трон делает несчастным»: Наполеон расстается с той, без которой прежде не мог прожить и дня, блистательную императрицу станут называть «бедная Жозефина!..». Такова судьба женщины, «прекрасной в радости и в печали». Счастливой была та судьба или неудавшейся — судить читателю.

Из писем Наполеона к Жозефине:

«У меня не было дня, когда бы я не думал о тебе. Не было ночи, когда бы я не сжимал тебя в объятиях. Я ни разу не выпил чаю, не прокляв при этом славу и честолюбие, обрекающие меня на разлуку с дамой моей жизни. В гуще дел, во главе войск, в лагере — всюду моя обворожительная Жозефина одна царит в моем сердце, занимает мой ум, поглощает мои мысли.»

«…Тысячи, тысячи поцелуев, таких же — нежных, как моя любовь!»

«…Там, где рядом моя Жозефина, я ничего уже больше не вижу.»

Жозефина о Наполеоне:

«И все-таки, Бог свидетель, я люблю его больше жизни…»

Наполеон о Жозефине:

«Ни одну женщину я не любил так сильно.»

---

А подарила она бриллиант стоимостью в триста луи.

Вечером 20 марта мэр по случаю дня святого Иосифа пригласил императрицу на обед, но Жозефина отказалась и послала вместо себя «свой двор». Она сидела вдвоем с г-жой д'Арбер, как вдруг услышала вдалеке пушечный выстрел и звон колоколов. Что происходит? Новые торжества в честь ее небесного патрона? Недоумение Жозефины рассеялось уже через несколько минут, когда в замок из Эвре явился городской почтмейстер в парадном мундире. К нему только что примчался курьер от Лавалета с известием о рождении Римского короля; почтмейстер велел немедленно запрягать и теперь следил за реакцией Жозефины. Он заметил, что лицо ее чуточку передернулось, но она тут же овладела собой. Разумеется, рождение ребенка придаст еще больше веса той, кто ее сменила; разумеется, экс-императрица еще глубже отойдет на второй план, но появление наследника великой империи доказывает, — она без устали будет повторять эту фразу, — «что ее жертва принесена не напрасно». И она принуждает себя улыбаться, когда отвечает:

— Император может не сомневаться в живом участии, которое я проявляю в столь радостных для него обстоятельствах; он знает, моя жизнь неотделима от его судьбы, и я всегда буду радоваться его счастью.

Маленькое огорчение: все чины двора — воздержался, может быть, только Тюрпен-Криссе — покинули обед у мэра, побежали доставать лошадей и помчались в Париж, дабы явиться с поздравлениями в Тюильри.

На следующее утро в душу Жозефины проливается капелька бальзама — приезжает принц Евгений, посланный к изгнаннице с отчетом о родах, Она тут же пишет Наполеону поздравительное письмо, и уже 22-го придверник докладывает: «От его величества», и паж Леблон де Сент-Илер, шатаясь от усталости, вручает ей ответ счастливого отца: «Получил твое письмо, дружок. Благодарю. Сынок у меня толстенький и здоровый. Надеюсь, таким и вырастет. Он — моя плоть, мои уста, мои очи. Надеюсь, он исполнит свое предназначение. Я по-прежнему очень доволен Евгением. Он никогда меня не огорчал». И молодой паж получает в награду за быструю езду бриллиантовую булавку стоимостью от двадцати до двадцати пяти тысяч наших франков.

Евгений развеселил мать, описав ей комедию, разыгранную Каролиной и Полиной, которые притворились, будто лишились чувств от волнения и счастья.

Сын Жозефины уезжает из замка до большого бала, устраиваемого матерью в честь рождения маленького короля. «Шум был страшный, все сбились с ног, — рассказывает Жоржетта, с любопытством наблюдавшая за приготовлениями. — Особенно неистово метались метрдотели, стараясь ничего не упустить; мы примеряли платья, наши мужчины — мундиры; многие из них уже разучились их носить, многие просто не умели. Г-н Пьерло очень нас рассмешил смущением, в которое был повергнут своим бархатным фраком с серебряным шитьем и током с перьями, нахлобученным на голову, подобно классическому ночному колпаку, столь осуждаемому теперь романтиками; огромный узел белого атласного шарфа приходился у него на самую середину груди, а шпага цеплялась за наши платья; словом, это была самая гротескная фигура, какую мне доводилось видеть.

Ее величество предложила мне одолжить для великого дня драгоценный убор, но я подумала, что не посмею даже пошевелиться, если на мне будет такая дорогая и не принадлежащая мне вещь; поэтому я отказалась и решила, хоть и не без сожаления, надеть лишь свое скромное жемчужное ожерелье, которое, по крайней мере, не помешает мне танцевать. М-ль де Макау и де Кастеллан, принявшие предложение императрицы, не раз в течение вечера откровенно завидовали мне. При каждом контрдансе они смотрели, на месте ли их драгоценности, и было заметно, что они боятся сделать лишнее движение — так им было страшно потерять даже ничтожную частицу своих богатых уборов».

Когда начинается бал, появляется Жозефина, усыпанная бриллиантами, как в Тюильри, и сопровождаемая своим двором. Она, «как на смотру», пропускает мимо себя приглашенных и садится в кресло, на этот раз слегка напоминающее трон.

На плиты пола в большом салоне был настелен паркет. То ли работы производились наспех, то ли танцоров оказалось больше, чем предусматривалось, но под г-ном Клермон-Тоннером — правда, изрядным толстяком — паркет провалился, и в самый разгар бала пришлось вызывать столяра, чтобы вызволить пострадавшего, Впрочем, ужин, достойный Тюильри, помог забыть о происшествии.

* * *

Деньги, конечно, исчезают, как в вихре вальса, и Жозефина продолжает делать долги. Размах у нее поистине императорский. Князь Монакский отказывается выезжать иначе как в карете о шести лошадях с посыльным и курьером впереди. Почти владетельный князь, обер-шталмейстер, он, чего и сам не отрицает, не брезгует под чужим именем поставлять фураж на 60 лошадей, хотя на самом деле их всего 50. Подобное нарушение заставляет Жозефину призадуматься, но для князя Монакского заканчивается лишь отправкой обратно в полк. Узнавая некоторые факты, Жозефина порой даже гневается, что ей не слишком свойственно. Так, однажды утром ее первый метрдотель заявляет ей, что в замке нельзя обойтись меньше чем двадцатью двумя столами для челяди, причем каждый стол должен обслуживаться отдельно.

— В низшем классе есть своя иерархия, еще более ощутимая, чем в салоне вашего величества.

Жозефина идет к г-же д'Арбер, которой нездоровится, и устраивает у ее постели настоящее совещание.

— Понимаете ли вы, сударыни, как меня обкрадывают? Подумать только! Повара не желают есть вместе с судомойками и поварятами! Полотеры с истопниками! Раз дамы-докладчицы не обедают со мной, ваши горничные отказываются обедать с их горничными; словом, этикет прихожей разоряет меня. Совершенно необходимо положить этому конец, госпожа д'Арбер.

Г-жа д'Арбер постаралась сократить число столов, но и ей удалось свести его только к шестнадцати, а это все равно страшно много, учитывая сообщение Жоржетты Дюкре, что «лакеи и конюхи питались вне замка».

Император отрядил туда Мольена[159] с задачей положить предел расточительству. Была установлена общая сумма долгов — 1 159 494 франка 65 сантимов. Было решено продать леса Наваррского замка и Мальмезона для частичного покрытия дефицита, потому что Наполеон заявил Мольену:

— Пусть она больше не рассчитывает, что я уплачу ее долги: я не вправе ничего прибавить к тому, что уже дал. Судьба семьи не должна быть только моей заботой… Я смертен — и даже еще больше, чем любой другой.

Мольен объяснил, что Жозефина со слезами обещала сделать все возможное, чтобы в 1812 не перешагнуть через цифру в три миллиона.

— Но зачем было доводить ее до слез! — вознегодовал «искренне огорченный» император.

И он тотчас написал ей:

«Я рассердился на тебя за твои долги: не желаю, чтобы ты их делала, Напротив, надеюсь, что каждый год ты будешь откладывать миллион для своих внучат к их свадьбе. Тем не менее не сомневайся в моей дружбе и не расстраивайся из-за всего этого».

Оба — и он, и она — до конца останутся верны себе.

* * *

В апреле Наполеон позволил бывшей жене вернуться в Мальмезон. Летом 1811 она еще вернется на несколько недель в Наваррский замок, но затем, начиная с сентября, на всю осень, зиму и весну 1812 останется в Мальмезоне и возвратится в свою нормандскую резиденцию лишь тогда, когда наступит година бед.

Жозефина счастлива, что она снова в милом сердцу дворце. Пусть мебель там «с бору по сосенке» и решительно разностильна — экс-императрица все равно любит свое собрание безделиц. Спальня ее переделана. Она — и с полным основанием — находит восхитительной новую кровать с маркой «Якоб Десмальтер». Увенчанное овальным балдахином, это сооружение покоится на четырех рогах изобилия, а в изголовье красуются два лебедя из позолоченного дерева. Стены и кресла обиты алым, окна и постель задрапированы муслином, все расшито золотом.

Туалетный прибор, подарок города Парижа в день коронации, сделан из вермеля; между окон стоит трон. Жозефина запретила что-нибудь менять в «прекраснейшей из комнат» — в спальне императора, где римское ложе на подиуме, покрытом тигровыми шкурами, являет глазам «простые и безупречные античные формы». Ей случается заглядывать на встречу со своими воспоминаниями в этот покой, где вместо занавесей висят «шатровые полотнища». В кабинете императора рядом с чернильницей лежит перо. Здесь все, «как прежде». На карте мира еще видны «следы нетерпеливых жестов».

— Мои реликвии, — приговаривает она, собственноручно смахивая пыль с привычных ей предметов, воскрешающих для нее прошлое.

Нет ли во всем этом известной нарочитости? Не пестует ли она в себе начинающую затухать боль? Не силится ли думать о потерянном ею человеке, в то время как — мы это уже говорили — больше сожалеет об утраченной империи?