Эдна О’Брайен - Влюбленный Байрон

• Название: Влюбленный Байрон
• Автор: Эдна О’Брайен
• Издательство: Текст
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-1040-1

Читатель этой интереснейшей книги получает возможность усомниться в справедливости известной фразы, вложенной А. Пушкиным в уста Моцарта: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Мы увидим отмеченного несомненной гениальностью поэта, самоотверженного борца за свободу Италии и Греции — и самовлюбленного эгоиста, который растлевает юношей, соблазняет единокровную сестру, предается неудержимому распутству и пренебрегает собственной дочерью. И все это — один человек, великий английский поэт Джордж Гордон Байрон.

---

В первый день Пасхи перепуганные близкие собрались у постели Байрона в ожидании худшего. Как выразился доктор Бруно, чаша здоровья не приникала более к устам его светлости. Сам Байрон вспомнил, что когда-то давно ясновидящая миссис Уильямс ему предсказала несчастье на тридцать седьмом году жизни. Снаружи с ураганной силой задувал смертоносный сирокко, дождь перешел в тропический ливень, в спальне царили смятение и отчаяние; Флетчер и Гамба были сражены горем; Пэрри и Бруно препирались, потому что доктор настаивал на обильном кровопускании. В конце концов Байрон согласился на четвертое кровопускание, потому что Бруно предупредил его, что в противном случае болезнь может повлиять на мозг и нервную систему и тем самым лишить его разума. Байрон лежал, подпертый подушками, — голова запрокинута, пиявки у висков исходили тонкими струйками крови. Он то впадал в бред, то приходил в себя, отдавал путаные распоряжения и высказывал просьбы сразу на английском и итальянском языках; понять его было трудно.

Сцену у смертного одра могли бы написать многие художники: литры крови в тазу, скрученные жгутом полотенца, ланцеты, Байрон, сжимающий руку Пэрри и безудержно рыдающий. Делакруа изобразил бы происходящее с поэтической мрачностью, Караваджо — с красноречивой жестокостью, но только Рембрандт смог бы передать страх и растерянность в глазах свидетелей этой сцены: все смотрели на Байрона с благоговением, но степень их рвения и одновременно беспомощности различалась. «Вы знаете мои пожелания», — говорил Байрон. Его распоряжения были путаными и противоречивыми; его настроение менялось от философического до исступленного. Он настаивал, чтобы Пэрри продолжал строительство шхуны для их путешествия в Южную Америку, потом, полагая, что кто-то его сглазил, требовал, чтобы к нему привели знахарку из Миссолунги, способную снять порчу. В бреду он, если верить словам Пэрри, воскликнул: «Моя жена, моя Ада, моя родина!», тогда как другие утверждали, что Байрон кричал: «Дорогая Августа, моя бедная дорогая Ада!», а потом проговаривал отдельные имена, цифры, цитаты из античной поэзии, памятные со времен Харроу. Затем последовало таинственное упоминание о «чем-то драгоценном», с чем он должен расстаться, далее — еле слышные слоги и — тишина.

Девятнадцатого апреля, в Светлый понедельник, вечером, под шум грозы лорд Байрон, надежда греков, который изведал «преклонение мужчин и обожание женщин», испустил последний вздох, перейдя, как было сообщено, «в свое вечное жилище». Тита отрезал локон его волос и снял с пальца сердоликовый перстень, который подарил ему Джон Эдлстон. Золотые дублоны и доллары, пропавшие из сундука, как и полагали, взял Лукас, а когда его допросил Пьетро Гамба, тот сказал, что Байрон сам отдал ему эти деньги для его голодающей семьи. Печальным финалом этого эпизода стало то, что каких-нибудь шесть месяцев спустя Лукас умер в Кефалонии «в крайней нужде».

По распоряжению Маврокордатоса лагуну огласили ружейные выстрелы, им ответили ликующие пушечные залпы турок в Патрасе и Лепанто. Гречанки, которые обряжали тело Байрона, уверяли, что «оно было белым, как крыло цыпленка». Жители Миссолунги упорно просили оставить здесь его сердце. Поминальные службы были заказаны во всех церквях Греции и продолжались двадцать один день.

ГЛАВА XXV

«Не давайте мое тело расчленять и переправлять в Англию — пусть здесь истлеют мои кости» — оба эти приказа Байрона не были исполнены.

Подобно тому как тело Орфея разорвали на куски разъяренные женщины за его постоянство в любви к Эвридике, тело Байрона тоже было разъято. Врачи решили сделать вскрытие, чтобы разрешить жаркий спор относительно причины его смерти. Как описал семь лет спустя в своих «Воспоминаниях о событиях в Греции» молодой врач Миллинген, они медлили в «молчаливом созерцании этой оскверненной плоти, все еще хранящей следы физической красоты, которая привлекала стольких мужчин и женщин… единственный изъян в его теле — не будь его, оно могло бы соперничать с самим Аполлоном — было врожденное уродство левой стопы и голени». В пучине скорби он перепутал ногу.

Твердая мозговая оболочка и сам мозг — вот что их интересовало. Они, как могли бы это делать алхимики, хотели проследить мистическое в человеке. Врачи обнаружили, что череп мог бы принадлежать восьмидесятилетнему старцу, сердце — большого размера, но слабое, печень — расплата за алкоголь, желудок и почки в плохом состоянии. Все эти органы были помещены в урну для бальзамирования, кроме легких, которые разрешили оставить в церкви Святого Спиридония, чтобы местные жители могли над ними рыдать. Достать свинцовый гроб оказалось невозможно. Тело поместили в ящик, обитый изнутри жестью, к ящику прикрепили урны, затем его закрыли герметично крышкой и опечатали печатью греческих властей.

О месте похорон было много споров и ссор. Трелони, прервав свою «великую миссию» у Одиссеуса и потратив три дня, преодолел горные реки и перевалы, подвергся преследованию бешеных псов и приехал, как он утверждал, попрощаться, однако с омерзительным любопытством попросил Флетчера приподнять саван и показать ему деформированную ногу, которую Байрон старался прятать всю свою жизнь. Трелони утверждал, что никакой мраморный бюст не сможет отдать должное восхитительной белизне и правильности черт его лица. Он согласился со Стенхоупом, что Байрона следует похоронить в Акрополе. Однако лорд Сидни Осборн, британский посол в Занте, возражал, опасаясь, что гробница Байрона может быть осквернена, если турки вновь захватят Афины. Гамба, Пэрри и Флетчер приводили противоречивые распоряжения Байрона. Наконец стали известны пожелания леди Байрон, и дело сдвинулось с мертвой точки.

Гроб, украшенный шлемом и саблей, с которыми Байрон собирался штурмовать Лепанто, а также лавровым венком, был помещен в церкви Святого Спиридония. Горожане хотели, чтобы сердце Байрона осталось здесь, однако получили лишь легкие и гортань, которые были помещены в урну и вскоре выкрадены. В церквях и временных часовнях в оливковых рощах воины и горожане приходили послушать речи о величии Байрона, сына Греции, готовой принять его в свои объятья, чьи слезы омоют гроб с его телом и будут вечно изливаться на его бесценное сердце. Даже Стенхоуп, который к этому времени был в Далмации, забыл об их ссорах и стал весьма красноречив в письме Лондонскому комитету, утверждая, что Англия потеряла своего величайшего гения, Греция — своего благородного друга, но то, что осталось, — эманация блестящего ума.

Двадцать третьего мая забальзамированные останки перенесли на бриг «Флорида», направлявшийся в Англию, — по иронии судьбы тот самый бриг, на котором капитан Блакьер прибыл с первой частью денег от Греческого комитета.

Из Занта новости долетели до Неаполя к леди Блессингтон, до Флоренции к Ли Ханту и до Равенны к семейству Гвиччиоли. Письмо Мэри Шелли с соболезнованиями и все газеты скрывали от Терезы, пока ее отцу не будет разрешено покинуть Феррару, чтобы сообщить о случившемся ей лично, но у него не хватало на это мужества. Говорят, у Терезы появилось предчувствие беды, когда у порога своего дома в самое жаркое время дня она увидела свою давнюю школьную подругу.

«Фатальное сообщение» достигло Англии 14 мая и произвело эффект землетрясения. Голубой конверт с официальным письмом лорда Сидни Осборна был доставлен Дугласу Киннерду, а тот переслал его с курьером Хобхаузу, который, прочитав письмо, был «сражен горем».

Пришли также письма от Гамбы и Флетчера. Гамба писал, что Байрон умер на чужой земле, окруженный чужими людьми, но ни один человек не был столь любим и столь бурно оплакан. Флетчер, попросив извинить его ошибки, дал пространное описание последних дней Байрона.

«Байрон умер! Байрон умер!» — писала Джейн Уэлш своему будущему мужу Томасу Карлайлу, который горевал так, как если бы потерял брата. То же чувствовал и Виктор Гюго во Франции; там молодые люди в знак траура носили на шляпах креповые черные ленты. Поспешно написанное полотно, изображающее Байрона на смертном одре, было выставлено в Пассаже Фейдо в Париже; мимо него шли толпы, а газеты писали, что два величайших человека современности — Наполеон и Байрон — ушли из жизни в течение одного десятилетия. Школьникам задавали выучивать строфы из «Чайльд-Гарольда», Теннисон, тогда пятнадцатилетний мальчик, убежал в лес и нацарапал ту же горестную фразу на скале неподалеку от дома своего отца, священника.

Племянник Байрона капитан Джордж Байрон, седьмой лорд, приехал в Кент к Аннабелле и позднее говорил Хобхаузу, что оставил ее «в расстроенных чувствах» и что она хотела бы узнать о последних неделях жизни Байрона. Сэр Фрэнсис Бёрдетт сообщил печальную новость Августе в Сент-Джеймсском дворце. Августа цеплялась за ханжескую соломинку: из письма Флетчера она узнала, что милорд после первого приступа ежедневно во время завтрака клал на стол подаренную ею Библию. Похоже, это единственный засвидетельствованный случай, говорящий о том, что Байрон появился за завтраком. Хобхауз советовал ей не лелеять подобную уверенность: сам он считал, что Байрон не стал бы «в суеверных целях» использовать Священное Писание. Как преуспевающий молодой член парламента, Хобхауз сам себя назначил душеприказчиком Байрона.