Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

• Название: Огонь неугасимый
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Абдурахман Абсалямов — видный татарский писатель. Имя его хорошо известно советскому читателю по романам «Орлята», «Газинур», «Вечный человек», «Белые цветы».

Особое место в творчестве А. Абсалямова занимает роман «Огонь неугасимый». Ярко, с большим знанием действительности повествует автор о трудовых буднях людей машиностроительного завода в Казани. В центре романа — рабочая династия Уразметовых, воплотившая лучшие черты того нового, что рождено советским образом жизни.

Роман «Огонь неугасимый» в 1959 году был удостоен республиканской премии имени народного поэта Габдуллы Тукая и получил широкое общественное признание в нашей стране.

---

Дома возмущенная Нурия поделилась своими неприятностями с Гульчирой. А Гульчира равнодушно выслушала ее и, пожав плечами, сказала:

— Ничего удивительного, раз она дочь Шамсии Зонтик.

— Так что? — изумилась Нурия.

Но Гульчира ничего не ответила, только скривила презрительно свои красивые губы. Нурия впилась в нее долгим взглядом, но спрашивать больше ни о чем не стала. Слишком хорошо она знала характер сестры: если не хочет сказать — ничем ее не заставишь.

Да и то подумать, Гульчира собирается в театр. До того ли ей, чтобы заниматься какой-то Шамсией Зонтик!

Нурия пообедала — на этот раз совсем одна в просторной зале — и, взяв книгу, забилась в угол дивана. Прочитав несколько страниц, она положила раскрытую книгу на колени и молча стала наблюдать, как, мурлыча песенку, одевается сестра. Нурия любила в такие минуты наблюдать за ней.

Во всех движениях Гульчиры сегодня, в том, как она порхала между гардеробом и зеркалом, как, нежно и мило улыбаясь собственному отражению, примеряла то одно, то другое платье, Нурия читала невыразимое ликование. Сестра точно светилась вся изнутри. Казалось, комната полна была не тонкого аромата духов Гульчиры, а пьянящей радости счастливой любви.

Нурия знала, с кем идет сегодня сестра в театр, и прекрасно понимала, почему она в таком приподнятом настроении. В Новый год или, самое позднее, Первого мая будет ее свадьба с начальником механического цеха Азатом Назировым. Азат уже получил прекрасную двухкомнатную квартиру. Гульчира, кажется, даже смотрела ее. А Нурия пока что живет одними мечтами. Никому она не нужна, никто о ней не думает! Родная сестра и та забыла… Разливается себе пташкой, собирается в театр. Видно, счастье распирает ее, не умещается в груди, — вот она как дурочка, то пританцовывать начнет, то беспричинно кидается целовать Нурию. Жаром от нее так и пышет.

Нурия хочет рассказать сестре, что Ильмурза собирается уезжать в деревню, но Нурия не слепая, она видит, что Гульчира вся во власти своего чувства. И девушка раздумала — все равно ничего не поймет. Было у Нурии и другое соображение: Гульчира недолюбливает Ильмурзу. Вечно чем-то недовольна, придирается к нему. Ильмурза старается держаться от нее подальше. Если ему что надо, говорит с Нурией. Никто не приносит ей так часто билеты — то в кино, то в театр.

И Нурия любит его. Ей нравится независимая манера Ильмурзы держать себя, его стремление жить, не связывая крылья. В этом ей чудилась какая-то нерядовая смелость, свободные взлеты души. Хочет — на заводе работает, хочет — в деревню едет… Может, Нурии тоже захочется уехать куда-нибудь далеко-далеко… после окончания десятилетки…

Нурия невольно вздохнула.

— Апа, взяла бы меня как-нибудь в театр.

— Сказала бы раньше, — и сегодня взяла бы.

— На что идете? На «Семью Тараса» или на «Лауренсию»? «Алтынчеч»[10] ведь пока не идет еще…

— На балет «Шурале»…

— Ах, на «Шурале»!.. Яруллина! Душу бы отдала за его музыку.

— Кому только твоя душа нужна? — посмеялась Гульчира.

Нурии тоже захотелось чем-нибудь задеть сестру.

— Знаешь, что я тебе скажу, апа? Чем на «Шурале», не пойти ли тебе в театр имени Качалова? Там сегодня «День чудесных обманов».

— Лучше уж я для тебя возьму билет на эти самые «Чудесные обманы».

— Дождешься от тебя, — отпарировала Нурия, надув губки и разыгрывая обиженную. — Ты и думать забыла, что у тебя есть на свете сестренка. Этот Азат целиком тебя заполонил. Не люблю я его, апа. Так и тянет, как увижу его, кричать «караул»… А то на столб вскарабкаться от страха.

Видя, что сестра пропускает мимо ушей ее шпильки и продолжает вертеться перед зеркалом, сияя счастливой улыбкой, Нурия сдвинула брови, ища слов поколючей:

— Ростом с жердь, губы как гречишные оладьи, нос что деревянная ложка, точно одолжил у бедуина. Бедуины — те хоть чернявые, а чернявым к лицу широкие носы, а если еще серьгу продеть, совсем симпатично получается. А твой Азат рыжий, как лошадь. Рыжий — и вдруг нос как деревянная ложка. Фу!.. Караул! Не представляю, как я буду называть зятем такое страшилище. Язык не повернется. Вот Хасан-джан — зять так зять, есть на что посмотреть. Представительный, интересный…

Нурия была озадачена. Гульчира продолжала улыбаться. Такой заряд убийственных «комплиментов» в адрес ее Азатика — и все мимо цели. «Нет, не на таковскую напала».

— Напрасно стараешься, между прочим… Все равно не удастся разозлить меня сегодня. Это некоторые шестнадцати-семнадцатилетние легкомысленные девчонки-голубятницы любят за внешний вид. А в двадцать три не забивают себе голову подобными глупостями. В двадцать три ищут в человеке внутреннюю красоту.

— Нет, ты не права, апа. Даже в песне поется: «Если любишь, то люби красивого». Народ, он знает, что поет. А твой Азат Назиров как глиняный китайский богдыхан, даже чуточку некрасивей. Мне неизвестно, какой он инженер… Может, одно горе, а не инженер. Ты, апа, не в него влюбилась, а в его положение. Начальник цеха все же… лауреат.

В ответ на все ее подковырки Гульчира так мило улыбнулась, что Нурия не выдержала, отбросила книжку и, подбежав к стоявшей перед зеркалом полуодетой сестре, крепко обвила руками ее тонкую талию.

— Апа, ты не представляешь, как ты хороша… Афродита!.. Люди удивляются, с чего яблони зацвели второй раз, им и невдомек, что в нашей Заречной слободе живет богиня весны. Право, честное комсомольское… — совсем закружила сестру девушка.

— Дурочка ты, Нурия, — залилась безудержным смехом Гульчира. — И откуда в твою сумасбродную голову приходят подобные сравнения?

Гульчира остановила свой выбор на длинном вечернем платье, Нурия, прижав руки к груди, воскликнула:

— Ой, королева!.. — И, дурачась, добавила жеманным, скрипучим голосом: — Какая страшная несправедливость!.. Голоса у наших оперных актрис чудесные, так сами как ведьмы. О, если бы ты, апа, пела в опере, я бы ходила туда каждый день. Нет, конечно, не для того, чтобы слушать твои арии, они мне и дома достаточно надоели, — ходила бы я, апа, чтобы любоваться твоей стройной фигуркой и твоими красивыми платьями, которых дома не принято носить.

До сознания Гульчиры дошло наконец, что с Нурией творится что-то неладное. Что за странная фантазия — все эти подковырки?.. Несколько минут Гульчира приглядывалась к сестре. Нет, определенно в ней произошла какая-то перемена.

— Уж не ревнуешь ли ты, Нурия?..

По лицу Нурии пробежало выражение растерянности, почти что испуга и тут же исчезло под напором брызжущей через край шаловливой жизнерадостности.

— Фи!.. Если есть хоть капелька правды в том, что я ревную к этому рыжему бедуину Азату, пусть я умру, споткнувшись на ровном месте. Вот если бы ты влюбилась в Гену Антонова, того, что недавно приходил к брату Иштугану, может, и приревновала бы. Одни усы чего стоят… А лицо — белое-белое!.. А глаза? Он теперь в механическом цехе работает. Увидит тебя — непременно влюбится… Вызовет Назирова на дуэль. И отправит твоего рыжего бедуина на тот свет, как Печорин Грушницкого.

— Ты в самом деле ревнуешь, Нурия! — воскликнула Гульчира.

— Нет, апа, сейчас для меня какая-нибудь формула дороже тысячи парней. А кончу десятилетку — встанет забота о сопромате. Ой, как вспомню, что Иштуган-абы ночами корпит над этим сопроматом, — куда и сон бежит. Предпочитаю проглотить скалку и умереть. А когда читаю отцу о вибрации, у меня тоже в мозгах начинается вибрация. С ума, верно, сойду, когда придется самой изучать ее. Смеешься? Ничего, настанет день, сумасшедший ветер вибрации коснется и тебя. Особенно нос не задирай.

Хотя у Гульчиры у самой опыт в сердечных делах был пока очень ограничен, ей нетрудно было почувствовать, что с сестрой творится что-то неладное. Это порхание опалившего крылышки мотылька с цветка на цветок — с темы на тему, внезапные переходы от одной незаконченной мысли к другой, бессвязная речь — все подтверждало ее догадки.

— Постой-ка, Нурия, не началась ли вибрация в твоем сердечке? — И, увидев, как вдруг притихла Нурия, с красноречивой улыбкой достала из шкафа розовый конверт и протянула его сестре. — Нашла у себя в кармане, когда гладила платье. Чего это тебе вздумалось прятать свои письма в моем кармане?

Целый вихрь чувств сменился за одно мгновение на лице бедняжки. Бледная, с широко раскрытыми глазами, она прошептала чуть слышно:

— Ты прочитала?

В отместку за недавние насмешки Гульчира сказала:

— Конечно!

Нурия вся сжалась, втянула голову в плечи, и у нее вырвалось с искренним возмущением:

— Бессовестная!

— Почему? Я ведь начала читать его, думая, что это мне письмо…

Пораженная коварством Гульчиры, Нурия сказала, сдерживая слезы обиды:

— Я же твоих писем не читаю.

— Так я их не прячу в твои карманы. И если тебе так хочется, читай, пожалуйста. Вон… в шкатулке.