Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

• Название: Туман в зеркале
• Автор: Сьюзен Хилл
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-079591-8

Еще ребенком сэр Джеймс Монмут осиротел и был увезен из Англии в далекую Африку. Он ничего не помнит ни о своем детстве, ни о семье, ни об обстоятельствах гибели родителей.

Прошли годы, мальчик стал известным путешественником, — и теперь, в поисках материала для книги, Джеймс возвращается домой.

Но в Англии его начинают посещать пугающие и странные видения. Снова и снова являются ему рыдающий мальчик и старуха с жестоким лицом.

Кто эти люди — игра его воображения? Или призраки из далекого прошлого, которые вернулись, чтобы призвать к отмщению?..

(16+)

---

Но когда я стоял в спертом, влажном воздухе бунгало возле его кровати и смотрел на его жуткое, сделавшееся словно бы восковым, блестевшее от пота осунувшееся лицо, я был потрясен и повергнут в отчаяние. Я попытался сказать, что люблю его, но слова не складывались одно с другим, а когда я снова на него посмотрел, глаза его уставились на меня без всякого выражения. Он был мертв.

Следующие двадцать лет я путешествовал по Индии и по всей Африке, побывал в Бирме, Сингапуре, Малайей, наконец, добрался до самых дальних окраин Китая. Поначалу странствия мои были более или менее бесцельны, но вскоре я приступил к осуществлению своей мечты пройти по стопам Конрада Вейна. Путешествуя, я обучался, общаясь со всеми, с кем сталкивала меня судьба, живя местными обычаями, все слушая и все вбирая глазами. Кроме того, я прочитал все, что мог, по истории и литературе, о преданиях и легендах этих стран, и усвоил достаточное количество слов из нескольких языков, чтобы иметь возможность объясниться на них. Я был своим везде — и нигде, я был кочевником, и я всегда — в самом истинном смысле слова — оставался одинок. Это была жизнь странная и захватывающая, и она мне нравилась. Но внезапно все кончилось, когда на Пинанге я заразился тяжелой болезнью и за эти долгие и мучительные недели стал постепенно сознавать, что пора мне завершить свои странствия, что я уже немолод, повидал все, что когда-либо мечтал повидать, и — самое главное — мог поручиться, что повторил все путешествия Вейна. Воистину все эти двадцать с лишним лет после его смерти я столь скрупулезно и столь неотступно следовал по его стопам, что порой даже отождествлял себя с ним и чувствовал себя так, словно я практически и был Вейном.

За эти два десятилетия я встречал иногда людей из Англии и внимательно слушал их повествования о ней. И теперь я ощутил тоску и желание вернуться туда (ведь из краткого рассказа моего опекуна я знал, что по рождению я был англичанином и что Англия была самым первым моим домом). Я не строил определенных планов и не представлял себе, где мог бы обосноваться по прибытии. У меня имелись деньги, которыми распоряжался мой опекун и которые перешли ко мне после его смерти вместе с теми средствами и имуществом, что принадлежали ему, а сам я все эти годы жил экономно; денег было более чем достаточно, чтобы я мог оплатить переезд и иметь в дальнейшем скромный доход. Прежде всего я хотел отыскать побольше сведений о юных годах Конрада Вейна, до того, как он предпринял свои путешествия и начал писать о них — поскольку он, так же, как и я, был англичанином-изгнанником, — и у меня имелся некий замысел воздать ему посильную дань уважения в книге. Мне казалось, что Вейном и его трудами пренебрегли, и ныне ему грозит полное забвение.

Итак, когда я достаточно набрался сил, я продал большую часть своего имущества, собрал остальное — немного того, что мне было дорого как память о минувших двадцати годах — и заказал свой переезд.

И вот теперь я был здесь, одинокий под лондонским дождем, в этот мрачный и тоскливый вечер.

Большую часть своего багажа я оставил на хранение на складе в порту и нес в руках только старую холщевую сумку — ее содержимого мне должно было хватить на день-другой. Я собирался как можно быстрее найти комнаты, чтобы обосноваться в Лондоне до тех пор, пока я здесь не освоюсь и не сумею более четко продумать свой дальнейший путь. Пока что я получил в конторе пароходной компании несколько адресов гостиниц, где мог бы снять номер. Сначала они предположили, что я захочу остановиться в одном из самых фешенебельных районов города, но я сказал, что буду чувствовать себя уютнее в каком-нибудь простом, обыденном месте поближе к реке. Дорогая мебель и пуховые перины были не в моих привычках. Посовещавшись между собой, клерки выбрали несколько названий и предупредили, чтобы ни в какие другие гостиницы я по дороге не заходил. Я отклонил все предложения носильщика проводить меня и, имея при себе только сумку и листок бумаги, вышел из складов и сараев, миновал какие-то большие ворота и сразу же оказался в лабиринте узких улочек.

Время было едва за полдень, но свет уже начинал меркнуть, и подступали сумерки. Холодный ветер с реки украдкой скользил по улицам и переулкам. Дома были грязными, крытыми блестящими от дождя черными крышами, убогими, нищими и уродливыми, и среди них то и дело смутно прорисовывались большие склады. Воздух был наполнен криками буксиров и тоскливым воем сирены, то и дело доносился грохот ящиков о причалы.

Людей было немного, хотя тут и там в полуоткрытых дверных проемах и темных подворотнях я замечал одинокую фигурку или стайку оборванных ребятишек. Лишь раз или два мимо проехал кэб, так быстро, словно спешил побыстрее оказаться подальше от этих своеобразных улиц.

И хотя здесь было так мрачно, холодно, да еще и сыро, я испытывал огромную радость и ни о чем не тревожился. Я блуждал в одиночку в куда более темных закоулках, чем эти, в городах востока, и кроме того, после недель заточения на борту парохода уже сама возможность свободно передвигаться доставляла удовольствие.

Пару раз я проходил мимо подозрительных трактиров, и, заглянув внутрь, узнавал те самые места, от которых клерки пароходной компании рекомендовали мне держаться подальше, но в это время суток пьяниц было немного, а тускло освещенные залы выглядели весьма негостеприимными.

После того как я несколько раз свернул не туда и вынужден был возвращаться той же дорогой, я наткнулся на Кипек-Хит-стрит и — почти случайно — на дверь «Перекрещенных ключей». К тому времени ливень перешел в мелкую морось, и тучи внезапно разошлись, чтобы пропустить последние слабые лучи солнца, от которых вспыхнули на миг узкие окна. Я остановился и поставил свою сумку. Передо мной, под грубо намалеванной гостиничной вывеской, была тяжелая деревянная дверь с задвижкой, к которой спускались с улицы полдюжины истертых ступеней.

Я повернулся и огляделся вокруг. На востоке, на фоне темного неба чернели почти неразличимые здания складов. На западе, позади меня, горели кроваво-красные полосы облаков и заходящее солнце. Я испытывал те самые чувства — возбуждение, волнение и любопытство, — которые всегда вызывало у меня непривычное окружение, но в каком-то смысле я чувствовал себя и как дома, поскольку, хотя здесь был другой, более холодный воздух, чем тот, к которому я привык, для опытного путешественника в любом порту есть что-то знакомое: виды, запахи, суета и даже те лабиринты улиц и портовых сооружений, что окружают его и обязаны ему своим существованием. Просто я привык к более душному, парному воздуху и к зловонию востока.

Пока я стоял, вбирая в себя впечатления, привыкая, изучая окрестные дома, я краем глаза уловил какое-то мимолетное движение и оглянулся в ту сторону. Это был мальчик лет двенадцати — тринадцати, худенький, бледный, в грязной рубашке без воротничка. Секунду, не больше, он смотрел прямо на меня, а затем он быстро отвел глаза, словно смутившись или боясь встретиться со мной взглядом. Но тут я увидел, как солнце, отразившись еще одной внезапной вспышкой от окон, в следующую секунду погасло — как будто задули свечу, — вновь скрывшись за несущимися по небу грозовыми тучами. Когда я оглянулся назад, мальчика уже не было (я предположил, что он исчез в расщелине между домами), и узкая улица была темна.

2

Я повернулся, спустился по невысоким истоптанным каменным ступенькам и, отворив тяжелую дубовую дверь, которую оставили приоткрытой, вошел в гостиницу «Перекрещенные ключи».

Несколько мгновений, пока глаза мои не привыкли к сумраку, я ничего не видел. В прихожей было холодно, сырой запах подвала мешался с запахами табачного дыма и эля, которые, должно быть, впитывались в эти стены годами, а может, и столетиями — становилось понятно, что дом этот очень старый.

Я стоял и ждал, пока кто-нибудь выйдет или окликнет меня. Однако ничего не произошло. Было все так же темно и тихо, лишь где-то в глубине громко тикали старинные напольные часы.

А потом, без всякого предупреждения, раздался внезапный жуткий вопль — визг или стон, подобный хохоту старухи или крикам некоего существа, испытывающего смертную муку. Он раздался раз, разрывая тишину дому, а затем еще раз, — леденящий душу звук, который заставил меня броситься вперед, и сердце мое пустилось в галоп, пока я дико озирался по сторонам. Глубоко внутри меня нарастал великий страх. Этот звук пробудил во мне кошмары и неясные смутные образы, хотя я не мог ни распознать его, ни припомнить ничего подобного.

А потом снова настала тишина, и лишь ужасное воспоминание осталось висеть в воздухе.

Теперь я уже немного привык к темноте прихожей и увидел, что слева есть еще одна дверь, тоже приоткрытая. Она привела меня — одна ступенька вниз — в маленькую, тускло освещенную залу бара с длинной стойкой красного дерева, близ которой стояли несколько скамей и табуретов. Маленькие оконца едва пропускали свет. Комната была совершенно пуста, и я уже почти дошел до медного колокольчика, стоявшего на барной стойке, когда, взглянув наверх, увидел покачивающийся в большой полукруглой медной клетке источник этих жутких воплей. Попугай с тускло-зелеными, линялого вида перьями и страшным крючковатым клювом стоял на одной ноге на перекладине. Его глаз блестел, недружелюбно уставившись прямо на меня.