Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

• Название: В степях Зауралья. Трилогия
• Автор: Николай Глебов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Николай Александрович Глебов — один из старейших писателей Южного Урала.

Печататься начал в 1925 г. в газете «Красный Курган».

Много лет Н. Глебов сотрудничал в газетах «Красный Курган», «Челябинский рабочий» и «Звезда Алтая».

Рассказы, написанные Николаем Александровичем для детей, печатались в сборнике «Уральские огоньки», в Москве, Свердловске и Кургане.

Наибольшей популярностью у читателей пользуются его повести для детей: «Карабарчик» (она выдержала более десяти изданий, переведена на национальные языки народов СССР и вышла за рубежом — Китай, Болгария), «Асыл», «Детство Викеши», а также трилогия «В степях Зауралья». Издан роман «Даниил Кайгородов».

---

Неожиданно внимание Христины привлек небольшой отряд всадников, ехавший в ее сторону. Впереди на вороном жеребце, заломив кубанку на затылок, в широчайших из красного сукна галифе, в яркой кашемировой рубахе, опоясанной тонким ремешком, на котором болтались две грушевидные гранаты, размахивая саблей, мчался раскосый, смуглый человек. За ним беспорядочной толпой, одетые кто в модную черкеску, кто в цветной башкирский халат или в старую рвань, едва прикрывавшую тело, двигались оравшие люди.

То анархист Пашка Дымов бежал из города с отрядом. Погоняя лошадей, всадники скрылись в лесу.

«Трус», — подумала с презрением Христина и, когда звук копыт отряда затих вдали, выехала на тракт.

В ближайшей от города согре раздались редкие выстрелы: конная разведка врага, наткнувшись на заставу защитников города и открыв беспорядочную стрельбу, скрылась. Стояла напряженная тишина. Лишь изредка мигнет зажатый в ладонях огонек цигарки, и послышится сердитый шепот:

— Погаси, курить не велено!

В темноте из дальней согры доносились подозрительные шорохи. Враг готовился к атаке.

Перед утром к Русакову пришла нерадостная весть: белоказаки захватив власть в Усть-Уйской и соседних станицах двигались с тыла на Марамыш. Сопротивляться было бесполезно. После короткого совещания с командирами, отряды партизан отступили от города. В Марамыше осталась лишь небольшая группа подпольщиков.

ГЛАВА 8

Никита Фирсов несколько раз вставал с постели, поправлял слабый огонек лампады и прислушивался к таинственным шорохам улицы. Не вытерпев, высунулся в открытое окно и, точно ястреб, завертел головой по сторонам.

В темноте стучали колеса телег, порой доносился приглушенный говор людей. Накинув халат, Никита осторожно пробрался в комнату расстриги. Никодим спал.

— Федорович! А, Федорович, вставай!

Тот с трудом открыл отяжелевшие веки и, опустив ноги на коврик, протяжно зевнул.

— Что тебе?

— В городе неладно. Вышел бы ты на улицу, посмотрел.

Расстрига почесал пухлый живот и не торопясь стал одеваться.

— Сергей приехал?

— Спит у своей Иродиады, — махнул рукой Никита и оперся на клюшку.

Зимой Элеонора Сажней окончательно поселилась в комнатах, которые занимала когда-то покойная Дарья.

Молодой Фирсов, по выражению Василисы Терентьевны, по-прежнему «куролесил», забросив дела. От Агнии письма получали редко. Ее муж, Мартин-Иоган Тегерсен устроился на работу в американском Красном Кресте и жил в Омске.

От Андрея вестей не было больше года. Как-то Василисе Терентьевне сказали, что в исполкоме работает невеста Андрея, Христина Ростовцева. Старуха поспешно оделась и пошла посмотреть будущую сноху.

В приемной уселась в уголок и долгим, ревнивым взглядом следила за девушкой, прислушиваясь к ее разговорам с посетителями. Домой вернулась довольная осмотром. Одно смущало старую женщину: будущая жена Андрея была коммунистка, а они и в бога не верят, и ребят не крестят, и косы стригут.

«Ничего, были бы внучата, окрестим, что и отец с матерью не узнают. Дождаться бы! — Василиса Терентьевна вздохнула: — Старик только псалмы читает, Сереженька за волками по степи гоняется, актерка в доме разные киятры устраивает, даже втянула в бесовскую игру и Никодимушку. Прошлый раз сообщает: «Мы с Никодимом Федоровичем думаем репетицию в вашей столовой провести. Отрывки из оперы «Самсон и Далила» ставить будем». Потом подала Никодимушке стул. «Представь, говорит, что это водяное колесо мельницы, и верти его, а я буду петь». Вернулась в свою комнату, разделась, распустила волосы и вышла к Никодиму в чем мать родила. А тот, дурак-то, затянул какой-то псалом и косит на нее глаза. Ладно, старик костылем их разогнал по комнатам. Срамота! Сказала я Сергею, а он хохочет! Была бы моя воля, оттаскала бы ее, паскуду, за волосы! Где это видано, чтобы голой выходить?»

Василиса Терентьевна попыталась посовестить и Сергея, а он, видно, не понял, о своем начал: «Эх, мама, мама, тяжело жить мне на свете». — «Женился бы, любая за тебя пойдет». А он: «Поздно сватать ту, которая за другим. — Должно, на Устинью намекал. — Оттого, говорит, и гоняюсь за волками, чтобы печаль унять…»

Василиса Терентьевна тревожно заворочалась на постели. Услышав шаги мужа, приподняла голову. Старик поставил клюшку и торопливо стал одеваться.

— Ты куда?

— Вставай, мать. Зажигай перед иконами свечи: кончилась власть большевиков.

Василиса Терентьевна непонимающими глазами посмотрела на мужа, который в спешке никак не мог найти рукав частобора.

— Да вставай ты, прости господи, кислая квашня! — выругался тот и дрожащими от нетерпения руками стал застегивать пуговицы.

Рядом в комнате слышалось радостное гудение Никодима, только что вернувшегося в дом.

— Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся… Аллилуйя. — Потирая руки, расстрига подошел к буфету, грубо отремонтированному после разбоя анархистов, выпил рюмку рябиновки и провел широкой ладонью по усам. — Воскресла новая Вандея, а с ней и дом Фирсова. Но пока об этом молчок! — Расстрига погрозил кому-то невидимому пальцем: — У премудрого Соломона бо сказано: и глупец, когда, молчит, может показаться умным. Ибо пути господни неисповедимы.

Опираясь на палку, Никита прошел по коридору в комнату сына.

Закинув руки под голову, Сергей безмятежно спал. Слабый свет ночника с маленького столика из угла освещал его красивое, с легким пушком на подбородке лицо.

— Вставай!

Сергей откинул одеяло:

— Что?

Старый Фирсов молитвенно сложил руки и, глядя на икону, произнес торжественно:

— И побегут от лица огня все нечестивцы, творящие беззаконие. Кончилась власть большевиков!

Сергей вскочил:

— Как кончилась? Ты правду говоришь, отец?

Никита подвел сына к окну и, распахнув створки, показал на косогор:

— Се жених грядет во полунощи!

В серой мгле наступающего утра было видно, как отряды чехов и белоказаков спускались в город.

— Теперь я покажу, как мое добро отбирать! — Голос Никиты перешел на зловещий шепот. — Белым саваном покрою села Зауралья, и будет шевелиться земля от тел нечестивцев, — и смолк, казалось, задохнувшись от душившей его злобы.

Сергей отошел от окна. Та душевная пустота, которая охватила его с момента последней встречи с Устиньей на покосе, как бы притупила интерес к событиям. Он вяло произнес:

— Оставь меня в покое.

Никита зло покосился на сына.

— Ты что, как Андрюшка, тоже перекинулся к большевикам?

Сергей молчал.

— Отвечай! — старик застучал палкой об пол.

— Нет, коммунистам я не нужен, чужой им.

— То-то, — вздохнул облегченно Никита и, вынув клетчатый платок, обтер вспотевший лоб.

ГЛАВА 9

Со стороны степного Тургая дул теплый весенний ветер. Бурно таяли снега, на озерах показались первые широкие проталины. Пахло прелыми травами. В дремотной тишине степи было слышно, как плескались о берег мутные волны Тобола. В заводях и протоках за высокой стеной камыша мягко крякал селезень, ожидая подругу. В густой траве кричали дрофы и, вытягивая шею, беспокойно топтались на месте. Над лугами в чистом прозрачном воздухе заливались жаворонки.

Перед домиком Истоминых, купаясь в песке, лежали куры. Неожиданно с высокого плетня раздалось тревожное кудахтанье петуха, и куры шмыгнули в подворотню. Со стороны моста послышался дробный стук копыт, и большой отряд вооруженных конников с гиком промчался по улице, направляясь к станичному исполкому.

Работавшая в огороде Устинья посмотрела на улицу и, узнав в одном из всадников Поликарпа, в тревоге опустила лопату. Отряд бешеным аллюром ворвался на станичную площадь, затем, спешившись, окружил исполком.

Устинья метнулась к Лупану, который тесал на дворе чурку.

— Тятенька! — крикнула она, задыхаясь. — Какой-то отряд проскакал к исполкому! Не дутовцы ли?

Старый Истомин молча воткнул топор в чурку, торопливо зашагал в горенку, снял со стены шашку и, надев форменную фуражку с синим околышем, проходя мимо снохи, бросил:

— Из дома не отлучайтесь.

Молодая женщина стала перебирать лежавшее на лавке шитье. Все валилось из рук. И вдруг, точно ножом полоснула мысль: «Убьют они Евграфа!» Устинья поспешно накинула платок.

У исполкома уже шла свалка: Евграф с группой фронтовиков рубился с дутовцами на широком крыльце исполкомовского дома, пытаясь пробиться на улицу. Лупан и несколько низовских казаков отчаянно отбивались от наседавших на них атаманцев.

— Я тебе припомню Донки, старый разбойник! — орал Ведерников, клинком пытаясь дотянуться до Лупана.

— Гадюка! Еще грозить вздумал! — Истомин поплевывая в ладонь. — Ребята, дай-ка дорогу!