Эразм Стогов - Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I

• Название: Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I
• Автор: Эразм Стогов
• Издательство: Индрик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-85759-228-3

В своих «Записках» Эразм Иванович Стогов — родной дед по материнской линии известной русской поэтессы Анны Ахматовой — рассказывает о жизни и нравах мелкопоместного дворянства, в кругу которого на рубеже XVIII–XIX вв. прошло его детство и начал формироваться его характер; об учебе в Морском кадетском корпусе; о командировке в Сибирь; о службе в Симбирске в качестве жандармского штаб-офицера в 1830-е гг. В его воспоминаниях содержатся яркие характеристики многих известных людей, с которыми ему приходилось встречаться в течение своей долгой жизни; среди них были венценосные особы (императрица Мария Федоровна, император Николай I), государственные деятели (М. М. Сперанский, А. С. Меншиков, А. X. Бенкендорф, Н. А. Протасов), декабрист Г. С. Батенков, герой Отечественной войны 1812 г. Д. В. Давыдов и др.

---

Мы простились. Слышу, всякий день в городе обеды, балы, но я расчел не навязываться на знакомство, дать забыть систему Маслова. Первым приехал ко мне Борис Петрович Бестужев, отставной лейтенант начала столетия; старик узнал, что я служил во флоте, не утерпел не повидаться и упросил к себе на бал. [Это была проба моей тактики. Танцы — по моей части, но это не то, что мне нужно; я уселся в бостон со старухами. В коммерческих играх — я артист, старухам умел дать выиграть слабые игры, а каждое слово мазал медом. Старухи были веселы, как молодые. После ужина показал свое искусство в танцах, тоже с немолодыми дамами. Хотя [я] был холост, но на молодых и юных не обращал пока внимание. Тактика вечера так была удачна, что на другой день по приказу старух многие приехали знакомиться: мужья, зятья, сыновья.] Скоро я стал членом общества. [Скоро я узнал много тайн семейных. А как? Позвольте умолчать! Чужие тайны были и остались для меня святыми.] Скоро я узнал в курительных кабинетах, что все общество ненавидит губернатора, причин — бесчисленное множество, как обыкновенно бывает при неудовольствиях. Во всех общественных положениях есть непременно центр [кристаллизации], откуда и расходятся мнения и причины — как радиусы. В этом случае оказались два помещика: Тургенев и Оржевитинов — несомненно люди умные! Я к губернатору:

— Вас здесь не любят.

— Это правда.

— Какая причина?

— Право, не знаю.

— Быть главной властью и быть нелюбимым — неприятно.

— Неприятно, да что же сделать?

— Я скажу вам средство, от вас зависит помириться с обществом.

— Пожалуйста, я на все согласен.

— Вы действительно не знаете причины?

— Честное слово, не знаю!

— Тургенев и Оржевитинов главные ваши враги, причины не важны; пригласите их, вы сумеете смягчить; объяснитесь и помиритесь, тогда все общество повернется к вам лицом.

— Очень много вам благодарен, вы действуете как мой друг!

— Но надеюсь — вы обо мне не упомянете, мой успех в секрете.

— Будьте покойны, я помню наши условия.

Перед тем я нашел случай познакомиться с Тургеневым и виделся с Оржевитиновым. Знал я, что губернатор приглашал к себе этих господ утром. Вечером я был у Тургенева. Холодный поклон, молчат, отворачиваются. Я притворился сиротинкой и не понимаю, говорю любезности дамам. Тургенев не выдержал и в досаде начал говорить даже оскорбительно:

— Мы думали, что вы человек с характером и не имели нужды скрывать своих чувств перед вами, а вы унизились и передали подлецу, и проч.

— Я хотел согласия, единодушия общества с властию; если унизился по-вашему, то с доброй целию. Жалею, что ошибся, но кто не ошибался? Могу я узнать, какая была сцена между вами?

— Губернатор усадил нас в кабинете и сказал: «Господа, между нами есть неприятности, и вы и я имеем обоюдные причины; полагаю, как благородные люди, мы не обязаны давать в этом кому бы ни было отчета, но, к удивлению моему, вы малодушно сообщили жандарму! Ха, ха, ха, да знаете ли, кто этот жандарм? Он по просьбе моей прислан сюда для моих услуг! Вот вы кому доверились. Господа, я не отнимаю у вас права иметь ко мне неудовольствие, но будьте же благородны, действуйте сами, без жалкого жандарма. Прощайте, я счел долгом сказать вам это».

Каково мне было слушать этот монолог! Я высказался искренно, не имея причин не верить губернатору; жалею, что обеспокоил уважаемых мною людей, но надеюсь, другой раз не ошибусь. Мы помирились, согласившись, что губернатор — [подлец!][180].

Рано утром я у губернатора. Ласков, приветлив, хороший друг!

— Не утерпели, не сохранили секрета?

— Язык мой — враг мой! Кругом виноват!

— Ну, по условию — вы губернатор, а я жандарм, у меня огорода нет, а у вас столько огородов — куда ни брось камень, попадешь в ваш огород!

— Не будем ссориться, я виноват, прошу прощения; увлекся с негодяями, больше этого не будет.

Тут пристала страдалица-жена его с просьбой — простить.

— Так и быть, этот раз не в счет, забудем; но другой раз не забудем!

— Душою и сердцем — согласен!

[Я держался правила: я доверчив, меня обмануть легко; кто меня обманет — тот негодяй, а кто другой раз меня обманет — тогда я дурак! Был помещик Бабкин — вышедший в отставку при Екатерине капитаном Преображенского полка, добряк и простак. К нему приехал сын — молодашка-служащий в Сенате. Я передал губернатору, что вчера имел пренеприятный вечер у Бабкина. Целый вечер сын его самой злою бранью поносил губернатора, я останавливал — ещё хуже! Надобно, чтобы отец зажал рот сына. Вечером Бабкин не смотрит на меня, сердится. К простаку нетрудно приласкаться: только заговорить о счастливых временах при Екатерине. Старик обыкновенно тает и при этом случае высказался, что губернатор позвал и распушил старика; на оправдания и клятвы Бабкина губернатор сказал о мне и повторил то же, что говорил пред Тургеневым и Оржевитиновым. Я уверил старика, что губернатору налгал чиновник при мне, что я заступался, а губернатор, не желая выдавать чиновника, свалил на меня.]

Тогда установленной формы для переписки в корпус жандармов не было; армейские писали рапортами, такая форма не позволяла вольничать, я принял манеру писать: письмами, докладами и простыми записками, но рапорта — никогда! Составил письмо к шефу об отношениях моих к губернатору и об его бесхарактерности и в конце уверил, что не пройдет много времени, как выяснится необходимость сменить его.

Пришел к губернатору и прямо сказал: «Нам более говорить нечего!» Он начал извиняться, я подал ему письмо к шефу и сказал: «Я дал вам слово показать вам, что я пишу, — прочтите». Прочитав, побледнел и сказал:

— Вы так писать не можете!

— Отчего?

— Я буду жаловаться на вас!

— Тем лучше, скорей объяснятся ваши действия.

— Вы не пошлете.

Я кликнул жандарма, запечатал у губернатора и приказал отнести на почту.

Кто такой губернатор Загряжский? Он был в отставке капитаном Преображенского полка. 14-го декабря он явился к дворцу. Государь несколько раз посылал Якубовича[181] образумить бунтовщиков и убедить их, чтоб покорились. Якубович шел к мятежникам, и Загряжский за ним. Якубович, вместо убеждения, говорил: «Ребята, держитесь, наша берет, трусят, ура! Константин!», и бунтовщики кричали: «Ура, Константин и супруга его Конституция!» Якубович возвращается и докладывает: «Изволите слышать, они с ума сошли, хотели в меня стрелять».

Так было несколько раз, и всякий раз ходил и один раз перевязал ногу платком, прихрамывая, будто его ударили по ноге.

Государь не забывал усердия и сказал в[еликому] к[нязю] Михаилу Павловичу: «Я видел усердие Загряжского, спроси его, чего он хочет?» В. к. Михаил спросил Загряжского:

— Чего ты хочешь?

Загряжский, не задумавшись, отвечал:

— Желаю быть губернатором.

— Не много ли будет?

— Для государя все возможно!

И вот Загряжский чрез разные метаморфозы — губернатор в Симбирске. Это я знаю от него самого.

Загряжский был очень недурен собой, среднего роста, строен, всегда щеголь, образования — для гостиной, недурной актер. Дела, бумаги — для него дело постороннее.

Застаю Загряжского, подписывает кучу бумаг:

— Как же это вы не читаете?

— Пробовал читать, ничего не понимаю; пробовал не читать — все равно, так лучше не читать — результат один.

Был рекрутский набор; для приема в Симбирск приехал майор Юрьевич, а для наблюдения в губернии флигель-адъютант[182] полковник Крутов. Высочайше повелено: при приезде флигель-адъютанта, хотя бы и младшего чином, жандармский штаб-офицер обязан явиться к нему; но не позже как на другой день, хотя бы генерал-адъютант, обязан отдать визит. Я вообще был строгий исполнитель служебных обязанностей, немедля явился к флигель-адъютанту Крутову; он принял меня, как петербуржец — вежливо, ласково, как милый товарищ. Прошло два дня — не едет ко мне, думаю, верно не знает распоряжения. Между бесконечными моими рассказами из жизни, я напомнил Крутову, что он обязан быть у меня. Он расхохотался, любезно назвал меня мелочником и что подобная претензия не достойна меня и проч. Я доказывал ему, что моя служебная сила зависит от наружного уважения ко мне, и уверял, что не приму его. Не поехал ко мне Крутов, но мы остались приятелями.

Рекрутский набор шел; слышу, майор Юрьевич берет взятки, но это тогда была вещь обыкновенная. Несколько помещиков жаловались мне, что помещичьего рекрута не принимают без пяти полуимпериалов[183]. Один коротко знакомый мне отдавал своего лакея; я видел его: молодчина, 9-ти вершков роста, молодой, красавец. Приказав вести его в присутствие, пошел и я туда же; дошла очередь до лакея; майор Юрьевич посадил его на пол спиною к стене, ноги его скосил в одну сторону, и оказалось — одна нога короче, закричал: «Затылок!» Я, как не имеющий права вмешиваться, молчал, но когда советник отмечал в книге, я шепотом попросил мне выписку, за что забракован. Услыхал неразумный майор, поднял шум, заходил петухом и говорил грубости, что всякий тут мешается и проч. Я, не выронив и полслова, напомнил тихо председателю правило на зерцале. Добряк председатель Огнев остановил расходившегося майора. Я составил записку о рекруте и майоре и подал флигель-адъютанту Крутову. Он объяснил мне, что майор родной брат служащего и в большой силе при дворе[184], что он ничего не может сделать, и советовал мне не мешаться в дела майора Юрьевича, что и мне будут неприятности. Крутов хотел возвратить мне записку, но у меня были заняты руки, что я не мог взять записки, и она осталась у Крутова. Один небогатый помещик, хорошо знакомый, просил моего участия сдать рекрута с небольшим изъяном. Я своего унтера[185] преобразил в мужика отдатчика, дал ему пять полуимпериалов, четыре мужика при нем. [Из последней комнаты в дверях сделал отверстие и посадил двух свидетелей.] Унтеру приказано — отдавая деньги майору, уронить на пол. Рекрут был принят.