Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

• Название: Князь Василий Долгоруков (Крымский)
• Автор: Леонид Ефанов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-010529-0

О жизни и деятельности одного из самых известных военачальников «екатерининской эпохи», генерал-аншефа В. М. Долгорукова (1722–1782) рассказывает новый роман писателя-историка Леонида Ефанова.

---

Он несколько раз повторил, что видит в союзе с Россией не только защиту от турецких происков на крымскую вольность, но и грядущее благоденствие всех жителей ханства. А потом набросился на беев и мурз с упреками за долгое упорство в подписании договора, за продолжавшуюся до сих пор смуту.

— Что побудило вас к коварству и нарушению клятвы? — гневно вопрошал Шагин. — Или вы не желаете вольности, доставленной вам российской императрицей?

— Мы находились между двух великих огней, — уклончиво ответил хан-агасы Багадыр-ага. — Мы одинаково боялись и России и Порты. И поэтому, опасаясь первой, — соглашались на все ее предложения, а боясь второй — сносились с ней, представляя привязанность к прежнему состоянию.

— Но теперь-то, подписав договор, который императрица уже ратификовала[25], можно быть уверенным в своей безопасности.

— Россия нас обманула! Она отняла собственные наши земли и при каждом почти случае дает нам почувствовать свою жестокость.

— Это вы обращаетесь с ней лживо и жестоко! — прикрикнул Шагин. — Если бы Россия хотела мстить вам за вероломство — давно бы обратила здешние земли в пустыню, лишив вас домов и богатства. И это сделается, если и далее будете продолжать свое пагубное колебание!.. Выдайте мне немедленно возмутителей общего спокойствия, подавших повод к нарушению клятвы!

Угрозы калги возымели обратное действие — Исмаил-бей, презрительно разглядывая европейские наряды Шагина, скрипучим голосом спросил:

— По какому праву калга столь заносчив и нелюбезен?

— Данные вами клятвы и полномочия, на меня возложенные при отъезде в Россию, обязывают вас мне повиноваться! — визгливо вскричал Шагин. — И если вы откажетесь от повиновения — я уеду назад, в Россию!

Все посмотрели на хана.

Сагиб-Гирей молча курил, отвернув лицо в сторону, и, казалось, ничего не слышал.

— Хан — вот кому мы должны все повиноваться, — ответил бей. — А тебя мы не держим — уезжай! На место калги найдутся другие достойные султаны!

Шагин в бешенстве покинул дворец.

А спустя час он жаловался князю Путятину, что в диване многие не скрывают своего желания вернуться в турецкую зависимость.

— Надлежит жестоко и беспощадно покончить с этими злодеями, — скрипя зубами, злобно шипел калга. — Я зашел в лес, издавна запущенный без присмотра. И ежели не смогу распрямить искривившиеся деревья — буду рубить их!

Путятин посоветовал не горячиться, поговорить с братом.

Калга укоризненно посмотрел на князя и насмешливо спросил:

— Может ли человек, сев на необъезженную лошадь, ехать по своей воле нужной дорогой, если отдал поводья другому?.. Хан был в руках стариков и поныне в них остается!

Он порывисто рванул галстук, затягивавший шею, страдальчески скривил лицо:

— Это вы, русские, виноваты, что старики упорствуют!.. Зачем согласились с турками признать власть султана над Крымом в духовных делах? На подтверждение судей? Ведь это не только знаки верховной власти Порты над Крымом, но и основа, которая сохраняет прежнюю верность мурз туркам… О чем же ваши послы в Бухаресте[26] думали, когда согласие давали?!.. Единство веры нисколько не обязывает Крым сохранять свою связь с Портой! Есть много магометанских владений, которые не только не подвластны Порте, но и ни малейшего сношения с ней не имеют…

Шагин вздохнул и подавленным голосом добавил:

— Я и прежде хорошо знал беспутство своих одноземцев. Но теперь нашел их вдесятеро худшими и развратными, чем прежде. С людьми такими неблагодарными, русским и мне враждебными, оставаться далее я не смогу, ибо обещал хранить верность ее величеству… Если и впредь дела будут продолжаться в таком беспорядке и сил моих не достанет быть полезным России, то буду принужден покинуть родную страну и искать убежище под покровительством императрицы.

— Ничего, может, все еще образуется, — успокаивая калгу, сказал Путятин.

Шагин снова вздохнул:

— Мое состояние сходно с состоянием человека, у которого над головой висит большой и тяжелый камень. Всякую минуту может сорваться и раздавить.

— Помнится, вы сказывали, что имеете много сторонников. Обопритесь на них!

— Ныне от этих людей мало что зависит… По своему непостоянству и скотским нравам мри неприятели найдут много способов чинить беспрерывные возмущения. И сами по себе, и по проискам гирейских султанов, которых немалое количество в Порте обитает…

В середине марта Путятин с тревогой напишет в Петербург:

«Велико здесь общее к нам недоброжелательство. Калга показывает чистосердечное к нам усердие, противоборствуя этому недоброжелательству. Все злоумышленные вероломцы здешнего общества его ненавидят, страшатся и простирают мысли свои как бы его избыть…»

Опасаясь за свою жизнь, Шагин-Гирей решил перебраться в Акмесджит, в свой дворец на берегу Салгира, охранявшийся верными слугами. Но Веселицкий и Путятин уговорили его остаться в Бахчисарае.

— Вы рано выбрасываете белый флаг, калга, — сурово сказал Веселицкий. — Добрые дела без тяжких трудов не делаются!.. Ваш отъезд развяжет руки неприятелям, а мы лишимся возможности знать о черных мыслях беев, которые упорствуют в диване.

Калга прожил в Бахчисарае несколько недель, но страх оказался сильнее — он покинул город. Но поехал не в Акмесджит, а в Ор-Капу, под видом встречи прибывавшего туда Василия Михайловича Долгорукова.

Глава седьмая Конец войны

1

Разрыв мирного конгресса в Бухаресте снова привел в движение замершую было машину войны, Из Петербурга поскакали на резвых упряжках нарочные, развозя приказы по армиям и корпусам.

Василий Михайлович Долгоруков, квартировавший в Полтаве, получил рескрипт с повелением идти в Крым. В Петербурге опасались турецких десантов на побережье и возможного предательства татар, поэтому командующему предписывалось «производить военные действия на отражение турецкого нападения и для удержания татар от сношения с неприятелем».

Одновременно Долгоруков должен был следить за положением в ногайских ордах, находящихся на Кубани, поскольку по сведениям, полученным от бывшего при Джан-Мамбет-бее приставом подполковника Стремоухова, Порта старается их всячески развращать. В случае татарского и ногайского мятежа армии повелевалось всей мощью обрушиться на бунтовщиков, «поражая одних мечом, других брав в плен в неволю, раздавая помещикам в крепостные, и, наконец, выжигая их селения яко клятвопреступников».

Вместе с рескриптом Долгоруков получил форму манифеста к татарским народам, который хан Сагиб-Гирей должен был широко распространить среди крымцев и ногайцев. В манифесте подчеркивалось желание Турции поработить вольный и независимый Крым и высказывалось остережение злоумышленникам, намеревавшимся выступить на стороне неприятеля.

Долгоруков к манифесту отнесся скептически — подумал, глядя на завитушки» екатерининской подписи: «Удержание татар от поползновенности к Порте более зависит от мер военных, нежели от письменных изъяснений. Это слабые способы для преодоления их невежественной грубости и слепой привычки к повиновению туркам…»

Но нарушить волю государыни он не посмел — отдал манифест в канцелярию для перевода на турецкий язык и изготовления копий.

Полки Второй армии, мирно зимовавшие на Днепровской линии, выступили в поход. А двадцать третьего апреля в Перекопскую крепость прибыл сам Долгоруков.

Здесь его уже несколько дней ждал Шагин-Гирей.

В Петербурге калга-султан вел себя достаточно независимо, ласкательства сочетал с дерзостью, приятные улыбки с гневными взглядами; при возвращении в Крым, проезжая через Москву, отказался первым нанести визит московскому командующему генерал-майору князю Волконскому, а уговаривавшему сделать это Путятину ответил, прикидываясь простачком:

— Я человек степной, воспитан в горах между скотов и не ведаю человеческого обхождения. Я буду не в состоянии обходиться с такой знатной особой…

Но покорителя Крыма калга боялся!.. При проезде через Полтаву он первым навестил Василия Михайловича; и здесь, в Перекопе, напросившись на аудиенцию, сидел напротив князя смиренный и жалкий. Но говорил открыто;

— Многие из крымских начальников по некоторой от бывшего рабства затверделости и помрачению рассудка не только не перестают доброжелательствовать Порте, но с удовольствием приняли бы прежнее ее владычество. Пребывание в родных землях, разговоры с правительственными чинами убедили меня в одном: только став самовластным ханом над всеми татарами, я смогу утвердить истинную вольность и независимость Крыма!.. С помощью, конечно, моих русских друзей.