Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

• Название: Князь Василий Долгоруков (Крымский)
• Автор: Леонид Ефанов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-010529-0

О жизни и деятельности одного из самых известных военачальников «екатерининской эпохи», генерал-аншефа В. М. Долгорукова (1722–1782) рассказывает новый роман писателя-историка Леонида Ефанова.

---

— Да-а, — протянул тот, — в непосредственном союзе с христианской империей ласкать себя тем уже не смогут.

Некоторое время они ели молча, затем слуги убрали посуду, подали кофе. Веселицкий закурил.

— А что ваши здешние приятели? — спросил Щербинин.

— Деньги и подарки берут, — пыхнул дымом Веселицкий, — и говорят, что хана увещевают усердно.

— Что-то не видно этих увещеваний… Посмотрим, что следующая конференция принесет…

Но и вторая, и третья конференции ничего нового не дали — позиция татарских депутатов осталась неизменной.

Когда татарские депутаты в очередной раз покинули палатку, Евдоким Алексеевич, оборотившись к Веселицкому, сказал с задумчивой приглушенностью:

— Упрямые сволочи… Худо дело, худо.

— Они ласкательства не приемлют. Они силу почитают, — с легким укором отозвался Веселицкий, хранивший в душе непогасшую обиду за нелестные отзывы о его собственных домогательствах крепостей. Он до сих пор был убежден, что действовал правильно и если бы не приказ Панина — сломил бы сопротивление хана и духовенства.

— Наша военная сила в нынешних обстоятельствах не применима, — возразил с неохотой Щербинин, — ибо ее величество желает и требует собственного, без принуждения, согласия татар.

Он встал, прошелся, разминая ноги, по палатке из угла в угол, остановился и уже прежним, требовательным, голосом заключил:

— Остается уповать на силу ногайцев. Беритесь за них! Используйте все — деньги, подарки, уговоры, угрозы, — но разъясните мурзам, что от них надобно… Мне же здесь более делать нечего — поеду в Кафу. А как дело справите — пришлете нарочного…

15

В Петербурге разрыв Фокшанского конгресса был воспринят крайне болезненно. Панин, не выбирая выражений, назвал главным виновником разрыва Орлова, «новозародившееся бешенство и колобродство» которого испортили все дело. Хотя на заседании Совета он остерегся упоминать фамилию графа, но возмущался достаточно прозрачно:

— Всякому постороннему человеку нельзя тому не удивляться, как первые люди в обоих государствах, посланные для столь великого дела, съехались за одним будто словом. А сказав его друг другу — разъехались ни с чем… Едва уладив с горем пополам наши дела в Польше, мы поставлены теперь в наикритическое положение через сей разрыв, возобновляющий старую войну с Портой.

— В нынешнем положении, — сказал Захар Чернышев, взволнованно играя разлетистыми бровями, — я не вижу другого способа скорейшего достижения желаемого мира, как предписать фельдмаршалу Румянцеву нанести чувствительный удар неприятелю на правом берегу Дуная, разогнать главную его армию и, окончательно оседлав реку, стать там на зимние квартиры. Успех дела позволит не давать графу корпус, выделенный для вспоможения из Второй армии, а передвинуть его в течение зимы на север, чтобы прикрыть наши финские границы.

Екатерина, хмурясь, ни к кому не обращаясь, сказала сердито:

— Надобно изыскать все удобовозможные средства к скорейшему поправлению разорванной негоциации. Продолжение войны с Портой сулит отечеству многие отягощения.

— Срок перемирия истекает десятого сентября, — заметил Чернышев.

Екатерина — не слыша его слов — продолжала говорить:

— Графу Петру Александровичу следует отозваться к великому визирю письмом для показания истинной нашей склонности к прекращению пролития невинной крови и возобновлению конгресса. Теперь все — и мир, и война — в руках фельдмаршала…

В эти самые дни фельдмаршал Румянцев, выслушав подробный рассказ Обрескова и лишний раз убедившись в самодурстве Орлова, действовал самостоятельно и решительно. Получив от Муссун-заде формальное предложение продлить перемирие еще на шесть месяцев, чтобы возобновить прерванную негоциацию (теперь в Бухаресте), он без промедления дал согласие, но на более короткий срок — до двадцатого октября, — и тут же отправил нарочного в Петербург.

Прочитав его реляцию, Екатерина приободрилась:

— Видит Бог, что турки не хотят далее испытывать судьбу! Им мир еще более нужен, нежели нам.

Никита Иванович Панин охотно поддержал императрицу, пустившись в длинное рассуждение:

— Внимательное и беспристрастное рассмотрение течения прежней негоциации свидетельствует, что турецкие уполномоченные, действительно, уступали в существе татарского дела, упорствуя только в одержании некоторого рода инвеституры от султана новоизбранным ханам. А в прочем они предъявляли всякую готовность постановить и определить ей в трактате точные, ясные и неотменные пределы для обозначения крымской вольности и независимости… Конечно, Осман в беседах сделал много разных путаных предложений, но надобно думать, что в продолжении негоциации он от них без затруднений отстал бы. Я полагаю, если бы с нашей стороны и все другие требования предписанным порядком и с позволенными уступками предъявлялись, то не осмелился бы Осман разорвать конгресс своим отъездом.

— Это прошлое, граф, — отмахнулась Екатерина. — Теперь же остается помышлять о скорейшем поправлении упущенного. Инако дело окажется в самом тяжелом кризисе, какого со времен императора Петра Великого у России не бывало.

— При определенном течении дел — кризиса не миновать, — согласился Панин, понимая, к чему она клонит. — Испорченное в Фокшанах дело затруднит производимую в Крыму негоциацию с татарами и продолжит содержать татарские умы в нерешительности и волнении. Уже ныне осязательным образом открывается, что татары не чувствуют ни нашего благодеяния, ни цены даруемой им вольности и независимости. Более того, привыкнув к власти и игу Порты, они внутренно желают возвратиться под оные. Один только страх присутствия нашего оружия удерживает их от явного в том поползновения… Вот и выходит, ваше величество, — заключил Панин, — что доколе война с Портой продолжится — в ней натурально произрастать будет корень к новым непредвиденным случаям. Кризис нельзя допустить до крайности!

— Войну надобно кончать! — властно сказала Екатерина. — А господину Обрескову, способности и благоразумное искусство которого не раз уже проверено, тем не менее следует предписать проявить особую осторожность, дабы не доводить негоциацию до нового разрыва.

— Но и не показывать излишнее с нашей стороны искание мира, — деловито заметил Панин. И пояснил: — Чтобы не вызвать прежнего упорства турок, могущих расценить это как слабость.

— Инструкции, данные для Фокшан, остаются в силе и для Бухареста, — сказала Екатерина. — И пункты, и порядок их прохождения должны быть неизменными!

— Но турки могут потребовать возобновления негоциации с того места, на котором она прервалась — с артикула о татарах.

— В таком случае следует уступить их желанию, — вздохнула Екатерина. — Како-ов мерзавец!

Панин вздрогнул, быстро взглянул на нее и тут же расслабленно ухмыльнулся: застывшие, немигающие глаза Екатерины, брезгливо-горестное выражение отрешенного, обращенного куда-то в прошлое лица, дали понять, что последнее восклицание относилось к загубившему конгресс Орлову.

— Осмелюсь заметить, — Панин бесцеремонно вернул мысли Екатерины к прерванному разговору, — фокшанский разрыв показал, что султан скорее готов подвергнуться неудобствам и опасностям продолжительной войны, нежели, при объявлении татар вольными, пресечь всякое с ними наружное сопряжение, вопреки правилам магометанского закона.

— Что вы предлагаете? — очнулась Екатерина.

— Из-за султанских капризов, настоящего кризиса дел непостоянства и ненадежности татар негоциация, как пишет Щербинин, встречает бесконечные трудности и препоны. Нам выгодно обратить в свою пользу домогательства Порты о сохранении инвеституры над новыми крымскими ханами. На таком основании, когда Обресков с достоверностью прознает, что турки во всех других статьях склонны удовлетворить нашим желаниям, он может согласиться на требуемое Портой испрашивание ханами султанского соизволения на избрание по правилам шариата.

Подкрашенные брови Екатерины поползли к переносице, взгляд стал колючим:

— Но это же означает прежнюю зависимость Крыма от Порты! Младенцу ясно, что испрашивание дозволения есть не что иное, как возведение на ханский престол только тех особ, которые будут угодны султану. Значит, любой хан, настроенный в нашу сторону, станет отвергаться. А причину для этого султан найдет.

Сравнение с младенцем было обидным, но Панин ответил спокойно:

— Обресков уступит только тогда, когда выговорит у турок справедливую замену: чтобы Керчь и Еникале с околичной землей на вечные времена стали нашими… Нашими.

— А ежели необходимость потребует умножить цену уступки помянутых татарских мест?