Эдуард Скляров - Записки бывшего милиционера

• Название: Записки бывшего милиционера
• Автор: Эдуард Скляров
• Издательство: Правда Севера
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-85879-908-5

Настоящие записки, названные как «Записки бывшего милиционера», являются не литературным, а кратким документальным описанием моей жизни, и то только в той части, которая запомнилась мне самому или о которой я узнал из документов, прочих бумаг и рассказов других людей, и не только милицейского периода, которому отдано почти тридцать лет собственной жизни.

Когда задумывались «Записки…» — а это было достаточно давно, — тогда и родилось их название, и мне казалось, что милицейский период моей жизни — это самое важное и единственное, что достойно описания. Но в последующие годы в моей «милицейской» голове под влиянием новых жизненных событий и обстоятельств произошли такие переоценки всего и вся, что теперь я твёрдо знаю: милицейский период — это далеко не самое главное в моей жизни. Главным является вообще вся жизнь, со всеми её взлётами и падениями; а то, что ранее казалось мелким и незначительным, на самом деле не менее важно, чем служба в милиции. Другое дело, что какие-то периоды, какие-то события хотелось бы прожить по-иному. Но, увы, двух жизней не бывает.

---

Позже, в конце 40-х годов, фабрика стала строить так называемые стандартные дома. Это были двухэтажные деревянные дома, на три подъезда каждый, оштукатуренные поверх дерева снаружи и изнутри. Почему их называли «стандартными», я не знаю, но почтовый адрес так и звучал: г. Тбилиси-13, обувная фабрика № 1, стандартный дом № 3, второй подъезд, комната 25. Вот по этому адресу мы с матерью и жили после переселения из сталинки.

Эти дома стояли группой между стадионом авиазавода и обувной фабрикой, метрах в полутораста от улицы Богдана Хмельницкого, у подножия горной возвышенности, склоны которой на момент переселения были пустыми, в смысле незастроенными, и мы, дети, часто проводили свой досуг на этих склонах.

Трёхкомнатная квартира, в которой была и наша комната, находилась на втором этаже, и проживало в ней четыре семьи. Четвёртая семья — мать и сын Сучковы — жили в помещении, предназначенном по проекту для кухни. В квартире имелось ещё одно помещение — общая кладовка размером 1 на 2 метра, но к моменту нашего переезда в ней не было ни одного свободного квадратного сантиметра, поэтому мы с матерью, в отличие от соседей, ею не пользовались, но зато наш балкон, хоть и крошечный, был предметом их зависти. Балкончик мы использовали в качестве своей кухни.

Площадь комнаты была всего 9 квадратных метров, но это считалось нормальным, ведь у некоторых в этом доме было гораздо меньше (всего по 2 кв. м) — это кладовки, куда людей вселяли как в жилые комнаты. В такой комнате-кладовке помещалась только одна кровать солдатского типа.

Я знал семью из двух человек (мать и маленький сын), которая жила в такой двухметровой «комнате». Прямо из коридора через дверь они ложились в одну кровать, ходить в такой «комнате» было негде. Все свои вещи они хранили под кроватью и на полках. А до этой кладовки они жили в так называемом семейном общежитии, состоящем из довольно-таки больших (метров по 15–20) комнат, в каждой из которых проживало по 5–8 семей. А семьи (супруги, их дети, а часто и их старики) располагались по «отсекам», отделившись друг от друга занавесками на верёвках. Надо представить себе жизнь в таких условиях! Люди были рады переехать оттуда даже в кладовку на два квадратных метра.

Как я уже говорил, наши «стандартные» дома располагались у горного склона, за которым простиралось плоскогорье, а на нём располагался жилой и промышленный массивы, вместе называемые по-старому Навтлуги. Это слово в переводе с азербайджанского означает «нефть».

Эти места мне были знакомы ещё до переселения в этот район, так как в одном из таких стандартных домов жила моя крёстная Мария Зубкова со своей матерью и сыном Юркой, косоглазым моим сверстником. Мы их изредка навещали, и каждый раз, когда шли вдоль забора стадиона, нас «атаковали» немцы. Это были пленённые еще в годы войны немецкие военные, в Тбилиси их было много, хотя уже заканчивались 40-е годы.

Немцы жили в палатках на поле стадиона, их перевозили по улицам города в огромных кузовах и прицепах автомашин. В нашем районе они строили жилые пятиэтажные дома из ломаного камня, в частности для работников авиационного завода. В этих домах люди живут до сих пор.

Немцы, содержащиеся на стадионе, часто, забравшись на его кирпичный забор и расположившись цепочкой, выпрашивали у прохожих продукты и одежду, предлагая в обмен различные поделки: крестики, свистки, ваньки-встаньки и т. п. Образчики этих изделий долго хранились у меня дома.

Кстати, в одно из посещений крёстной — ещё до переезда сюда — мать неосторожно отпустила меня одного погулять во дворе. Было мне 4–5 лет. Там я увидел, как такие же, как я, дети собрались у пожарного водоёма — небольшой ямы с бетонированными бортами — и кукурузными стеблями колотили по воде. Я присоединился к ним и тут же оказался в воде. Скорее всего, меня кто-то нечаянно толкнул. Я стал тонуть, хотя отчаянно колотил руками и ногами по воде, глотнул воды — и перед глазами пошли какие-то зелёные круги. Очнулся на мгновение, когда меня кто-то за волосы оттаскивал от ямы, и снова очнулся, когда меня трясли вниз головой, держа за ноги, после чего понесли в комнату крёстной.

Оказалось, спас меня местный армянский парень, прозванный Пушкиным за свою кудрявую чёрную шевелюру. Он, услышав крики ребят и увидев моё барахтанье в воде, вовремя сообразил, что случилось, и бросился на помощь.

Когда мы переехали жить в стандартный дом, то часто на улице встречали этого «Пушкина» и всегда радостно приветствовали друг друга.

Мать никогда не прерывала связи с тихорецкой роднёй, постоянно переписывалась с отцом, сёстрами и братьями. Писать письма она любила, поэтому неудивительно, что из Тихорецка к нам нередко приезжали гости — мои тётки Лиза и Дуся, а иногда и их знакомые. Все они приезжали не только для того, чтобы увидеться с нами, а, как правило, привозили на продажу продукты, в основном яйца, которые скупали по хуторам Кубани.

Благодаря одному из таких приездов тёти Лизы и её второго мужа Михаила в 1949 году я оказался в Тихорецке. Жить мне здесь пришлось долгих десять месяцев. Увезли меня в Тихорецк в феврале в расчёте на то, что через месяц-другой мать приедет за мной во время своего отпуска и увезёт обратно. Но получилось так, что она смогла приехать только в ноябре.

Десятимесячная тихорецкая жизнь кардинальным образом отличалась от тбилисской, да ещё и без матери. А начиналась эта жизнь с того, что, приехав в Тихорецк, я впервые увидел снег, который на моих глазах не только падал с неба, но и толстым слоем покрывал землю. И по снегу можно было ходить, валяться, кататься на санках. Поэтому первое, что я сделал сразу же после того как мы зашли во двор дома тёти Лизы, потащил по снегу санки на верёвочке. Не успел я пройти и десяти шагов, как на моём пути возник мальчишка лет двенадцати, который вытаращил на меня глаза и потребовал ответить, почему это его санки оказались у меня. Так и состоялось моё знакомство с Сашкой Сахаровым, сыном тёти Лизы, моим двоюродным братом. Был он вороватым, как и большинство его сверстников, не упускал ни одной возможности прибрать к рукам то, что плохо лежало. Его главной обязанностью в семье была добыча топлива для домашней печки, в которую шло всё, в том числе кизяки с дороги. Благо, верблюды и большие лохматые лошади, неведомо откуда взявшиеся в Тихорецке, а также быки были обычным транспортным средством и «поставляли» бесперебойно это топливо. Огромные куски берёзовой коры, сдираемые полотнами с брёвен, также были ценным топливом, и разрешалось это делать (сдирать кору) бесплатно на железнодорожной станции с привозимого вагонами леса. Кстати, эти куски бересты нередко применяли и для покрытия (в качестве крыш) всяких сараев, времянок, а то и жилых домов. Большой удачей мы считали, когда Сашке удавалось украсть тряпку, пропитанную машинным маслом, из смазочного кармана колёсной буксы на железнодорожном вагоне. И это не считая всяких подобранных с земли дощечек, щепочек, кусков угля и т. п.

На долгих десять месяцев Сашка стал моим главным воспитателем. Таскал меня с собой повсюду, и главным образом для того, чтобы «стоять на атасе», то есть смотреть по сторонам и вовремя предупреждать его об опасности, когда он что-нибудь крал. Естественно, промышляя таким образом, он неоднократно был пойман и бит. Но очередная удачная кража быстро заживляла кровоподтёки и ссадины, и всё продолжалось по-прежнему. Особенно удачными считались кражи бочек или клёпок от них с бочкотарного завода и головок сыра с просушки под навесом на сырзаводе, хотя подобные «трофеи» были исключительно редкими.

Хороший доход Сашке приносил сбор меди на «кладбище войны». Так называлось в Тихорецке место, куда со всей округи, с мест бывших боёв с немцами собиралась битая военная техника. Кладбище представляло собой огромную, огороженную колючей проволокой территорию, заваленную разбитыми танками, пушками, автомашинами, полевыми кухнями, чем-то ещё.

Мне было безумно интересно здесь бывать, ползать по технике и собирать гильзы, зачастую нестреляные, и прочие медные детали, которые мы сдавали в утиль, а взамен получали разную мелочёвку: конфеты-подушечки, резинки для рогаток, картинки и т. п., но никогда — деньги.

Здесь же, в Тихорецке, началось моё обучение грамоте под бдительным оком дяди Миши (муж тёти Лизы), который, заметив, что я то и дело рассматриваю картинки в школьных учебниках Сашки, решил научить меня читать и писать. Для этого он вручил мне кусок мела и разрешил в качестве школьной доски использовать все стены и мебель в доме. Алфавит он так же мелом изобразил на куске фанеры. Показав мне написание нескольких букв, он тут же диктовал слова, и я должен был нарисовать их на стене. Буквально за пару недель я уже мог написать «мама мыла раму» и т. п. Для стимула после каждого «урока» дядя Миша вручал мне конфету-подушечку. А вскоре я уже свободно читал учебники Сашки, который в это время учился то ли в четвёртом, то ли в пятом классе. Особенно мне нравились «История» с её картинками и «Физика», которые я буквально выучил наизусть.