Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Но что это? Едва мы вошли в избу и братья помолились на иконы, как они оба горько заплакали, заплакал и отец, крепко прижав их к своей груди и поочередно целуя. Я сразу догадался о причине этого общего плача — это отсутствие в доме матери, которая не дождалась своих ясных соколов.

Когда все успокоились и братья, умывшись и переодевшись с дороги, стали развязывать корзину, чтобы достать вино и закуски к столу, в избу вошла куча сельских ребятишек, чтобы поздравить Илю и Ваню с приездом. Прибывшие тотчас достали из корзины связку баранок и кулек с конфетами и начали оделять ими каждого ребенка по очереди. При этом отец спрашивал о некоторых детях, узнают ли они их, и тут же говорил: «Да ведь это твой крестник, Илюша, — Митюшка Попков!» Или: «А это твоего двоюродного брата Ивана Васильевича дочка Нюра, а это Ванюшка Афанасьев». Получив гостинцы, ребята говорили спасибо и сейчас же убегали показать матерям свое лакомство. Дети, оказавшиеся родными, получали вдобавок от обоих братьев поцелуй и несколько ласковых слов.

Таков был обычай. Приехавшие с заработков из города, особенно молодые парни, должны были показать шик и прикатить со станции в родную деревню на тройке с бубенцами, которая, кстати, стоила не так дорого: за расстояние в двадцать пять верст от станции до нашего села ямщик брал пять рублей. Оделять гостинцами всех ребятишек своего села или деревни — а села и деревни в нашем краю небольшие, — тоже считалось обязательным. Ведь в то время деревенские дети так редко видели конфетку, пряник или баранку. Но об этом я расскажу немного дальше, а сейчас вернусь к своим милым братцам Иле и Ване.

Вот мы сидим всей семьей в горнице за чаем. Кроме нас за столом несколько человек самых близких родственников: две тети, дядя, вволю наплакавшаяся, пришедшая из Поляны старшая сестра Рая. На столе вареные яйца, домашнее сливочное масло, колбаса, консервы, печенье, бутылочка вина, графин водки. Но много в нашей семье никто не пьет. Выпили по рюмочке и слушают, что рассказывают братья. Я сижу за столом и не свожу с них восторженных глаз, впитываю каждое их слово, запоминаю каждый жест, манеру разбивать ложкой яичко, намазывать масло на хлеб, пить чай из чашки. Особенно мне нравятся в их разговоре словечки «конечно», «неужели» и другие.

Брату Илье двадцать лет. У него красивое овальное лицо, серые спокойные глаза, крупный, правильной формы нос с чуть заметной горбинкой, на верхней губе чуть пробились усики. Он улыбается мягкой, ласковой улыбкой. Русые волосы зачесаны на косой пробор над большим умным лбом. Фигура у него стройная, тонкая.

Брат Ваня на два года моложе его. Это крепкий веселый юноша. У него смелый, озорной взгляд, живая бойкая речь. Так и кажется, что он сейчас скажет что-нибудь такое, от чего все прыснут со смеху. Русые, как и у брата Или, волосы тоже с пробором на боку, но с каким-то залихватским зализом над красивым юношеским лбом.

Брат Илюша работал перед приездом в деревню помощником буфетчика в Европейской гостинице. Этой осенью ему предстоит призыв в армию, поэтому он рекрут или «некрут», как говорят по-местному. Все уверены, что его примут в солдаты, потому что он «лобовой», то есть не имеющий никаких льгот для освобождения от военной службы. Брат Ваня работал в колбасной мастерской. Он закончил там срок обучения и теперь приехал отдохнуть, погулять с молодежью и помочь вместе с братом Илей отцу в деревенской работе.

Брату Иле по работе требовалось знание иностранных языков. Он привез с собой самоучитель французского языка и часто занимался им. Хозяин, у которого работал брат Ваня, был немец. Поэтому он знал немного немецких слов и лихо сыпал ими передо мной, забавляясь моим удивлением его ученостью. Мне захотелось его догнать. Я стал брать и зубрить самоучитель французского языка. Через день-другой я уже бойко считал по-французски до десяти: он, дю, труа, катр и т. д., и знал несколько французских слов. С этого времени у меня появился интерес к иностранным языкам, которому впоследствии довелось сильно развиться.

Пасха в 1904 году была поздняя. Стояли ясные теплые дни. Давно прилетели строгие черные грачи, хлопотали у скворешен скворцы, оглашая воздух своими трелями. Набухли почки на деревьях. От тополей, окружавших церковь, крепко пахло тополиным клеем.

Отстояв пасхальную заутреню и освятив кулич, мы все прошли на кладбище, на могилу к матери, и, недолго пробыв там, пришли домой разговляться. Отец похристосовался с каждым из нас, говоря: «Христос воскресе!» Каждый отвечал: «Воистину воскресе!» — и троекратно целовался с отцом, который каждому дарил красное яичко. Потом мы каждый поздравили друг друга с праздником и перехристосовались. После этого сели за стол и разговелись куличом и творожной пасхой, поели праздничных блюд и напились кофею. Затем легли отдыхать.

Вскоре на колокольне раздался разноголосый звон всех колоколов. Это молодежь и ребята забрались туда и кто во что горазд начали показывать свое мастерство в звоне. Получалось хотя и нескладно, да здорово. По существовавшему тогда обычаю вся пасхальная неделя считалась праздником. Никто не занимался работой, а каждый отдыхал, готовясь к весенним полевым работам. Всю неделю готовили праздничную еду, мужики собирались посидеть на бревнах у чьей-нибудь избы, женщины собирались группами на крылечках или скамейках, иные с детьми на руках, и обсуждали предстоящие свадьбы и сватовства. Мальчишки в церковной ограде или на лужайках играли в бабки или, как у нас говорили, в «бузанки». Девочки в ярких платьицах стояли и следили за игрой ребят или веселыми стайками расхаживали по улице. И над всем этим целую неделю гудели колокола, то заливаясь звонкой дробью под рукой опытного звонаря, то нехотя звякая под руками неумелого мальчишки, то вдруг начинал бухать большой колокол весом 209 пудов 12 фунтов, как было написано на нем по опоясывающему его медное тело кругу. Это был самый большой колокол среди десятка остальных, из которых самый маленький весил не более 20 фунтов. Все вместе они представляли определенную звуковую гамму.

По утрам в церкви всю неделю совершалась служба с очень веселыми песнопениями. Весенний воздух, праздничная еда, пасхальные перезвоны, то и дело получаемые от родных красные яички создавали у ребят, да и у взрослых отличное настроение.

И вот в один из дней той памятной для меня Пасхи мое настроение было сильно омрачено неприятным происшествием.

Я и мой друг Митька Попков, оба в новых рубахах и штанах, набив полные карманы бузанками, принялись играть в них на лужайке у Попкова дома. Игра состояла в том, что, поставив на землю на расстоянии один от другого по 4–5 сантиметров в затылок друг другу по два или три бузанка с каждого, мы далились, то есть намечали расстояние, кто с которого хотел бить в кон, то есть в стоящий рядок бузанков. Чье расстояние было дальше, тот и был вправе бить первым. Били валовиьсом, то есть большой костяной бабкой, в которую для тяжести было налито олово. Сколько бузанков собьешь с переднего конца кона, столько и твои. Сбитые в середине или на заднем конце ставились обратно на кон.

Мне с самого начала не повезло. Митька срезал кон за коном, я же либо мазал мимо, либо сбивал один-два бузанка, которые зачастую приходилось ставить обратно на кон, так как они были из середины. Бузанки в моих карманах катастрофически таяли, а Митькины карманы все больше отдувались. Наконец Митька подвязал потуже пояс и стал класть выигрыш за ворот рубахи, отчего вскоре у него сильно оттопырилась рубаха на животе. И хотя грязные бузанки прижимались прямо к телу (нижних-то рубах мы тогда не носили), Митька был отменно весел, я же был хмур и зол до крайности. Мне было тем обиднее, что вообще-то Митька был игрок слабее меня. И вот, когда я проиграл последний бузанок, меня вдруг охватило чувство несправедливости судьбы в лице Митьки, так быстро овладевшим моим мальчишеским богатством.

Я твердо перенес этот удар судьбы и не заплакал, что, несомненно, сделал бы любой другой на моем месте. Но примириться с проигрышем не мог. Грозно насупясь, я подступил к Митьке.

— Отдай обратно бузанки, — потребовал я.

— Не отдам, теперь они мои, — резонно ответил он.

— А я говорю отдай, а то у меня их нисколько не осталось, и будем снова играть, — сказал я.

— На-ка, выкуси, — огрызнулся Митька и показал мне известную фигурку из пальцев.

— Не отдашь?

— Не отдам! — И Митька бросился к своему крыльцу.

— Ах так! — Я схватил его за ворот рубашки на груди и с силой рванул к себе. Кумач не выдержал и разорвался до подола. Бузанки посыпались на землю, Митька с ревом бросился домой, а я дал стрекача под защиту родного крова.

Через минуту в наш дом явилась разгневанная мать Митьки — Попиха. Захлебываясь от волнения слюной, она стала требовать, чтобы отец примерно наказал меня. Но отец был в хорошем настроении и только поругал меня, а стегать не стал, сославшись на Пасху и на то, что он никогда не жалуется, когда его детей обижают другие дети. Попиха ушла от нас недовольная, грозясь расправиться со мной по-своему. Я ей поверил и стал опасаться ходить мимо Митькиного дома, хотя с Митькой и помирился уже на другой день. Но Митькин отец, старик Никифор, мне все же отомстил за разорванную рубаху.